Nature, где полученные им научные результаты сами постояли бы за себя. Но, если у Стивена и был слабый и дрожащий голос, причина этого заключалась в его болезни, а не в том, что он был напуган реакцией враждебно настроенной аудитории. Может быть, он и испытывал тревогу в связи с предстоящими событиями, но не собирался уклоняться от них в сторону.
Стивен зачитывал свои слайды медленно и уверенно. Наконец доклад закончился. Аплодисментов не было. Не было и возбужденного перешептывания. В зале стояла гробовая тишина. Может быть, они не следили за его докладом? Они потеряли к нему интерес? Или отнеслись скептически и пребывали в шоке? В чем дело? – его доклад поразил их, как дротик с транквилизатором? Или как электрошокер? Как выяснилось, реакция у публики была именно шоковая. Слова, сказанные о нем уборщицами в буфете, оказались самой лицеприятной критикой в его адрес в тот день.
Тишину прервал председатель собрания Джон Дж. Тейлор. Он вскочил с места и произнес:
– Ну, все это довольно нелепо. Никогда не слышал ничего подобного. Мне ничего другого не остается, как немедленно закрыть это заседание!
Этими словами Тейлор подвел черту. Он не поблагодарил докладчика, как это было принято, и не предложил слушателям задавать докладчику вопросы – как это обычно происходит после доклада.
Вскоре после своего выступления Стивен послал в журнал Nature статью под названием «Взрывы черных дыр?», в которой изложил результаты своей работы. В это же самое время и Тейлор послал в Nature статью с опровержением идей Хокинга. Статью Тейлора приняли, а Хокинга отклонили. Стивен узнал, что его статья была отвергнута потому, что Тейлор, которого редколлегия журнала попросила дать рецензию на статью, написал отрицательный отзыв. Стивен опротестовал это решение, послав статью на апелляцию. В этот раз статью послали другому рецензенту, отзыв которого был положительным. Статья была опубликована немного позднее в этом же году.
Кого-то другого, наверное, это противоборство ошеломило бы или оскорбило. Но не Стивена. Джейн вспоминала, что он отнесся к схватке с Тейлором с изрядной долей юмора. При этом Стивен укрепился в своей решимости идти своим путем наперекор всему, будь то затруднения в физическом мире или в мире физики.
В ту пору Стивен еще не пользовался тем уважением, которого он заслуживал. Им пренебрегали, и его недооценивали. В Кембридже у него не было даже своего собственного кабинета – ему приходилось делить комнату еще с одним сотрудником факультета. Конечно, он тогда еще не был суперзвездой – открытие излучения Хокинга еще не состоялось, но к тому времени он уже написал несколько больших работ. Несмотря на это, однажды на званом обеде в Кембридже один старший научный сотрудник заявил, что Стивену сделали одолжение, выделив ему вообще место для работы. «До тех пор пока Стивен Хокинг справляется со своими обязанностями, он может оставаться в университете, – сказал этот человек. – Но как только он перестанет это делать, ему придется уйти».
Однажды в Пасадене Стивен – к тому времени он еще не приобрел широкую популярность – ехал по тротуару на своем кресле. Прохожий остановил его, чтобы вручить милостыню. Стивен вызвал сострадание у прохожего, который решил при его виде, что Стивен нуждается в помощи. Прохожий обращался к Стивену так, что было ясно: он считает, что перед ним умственно отсталый человек. И так было не один раз. До того как Стивен стал знаменитостью, встречные люди часто судили о нем по внешнему виду и считали неполноценным. Их реакция была чисто интуитивной, не основанной на фактах или нюансах. Физическая немощь для них означала умственную слабость. Это не оскорбляло Стивена и не сердило. Обычно он переводил все в шутку.
В августе 1974 года, через несколько месяцев после конференции в лаборатории Резерфорда, Стивен приехал в Пасадену, чтобы провести год в Калифорнийском технологическом институте на грант Шермана Фэрчайлда для выдающихся ученых. С этой поездки у Стивена вошло в привычку каждый год посещать Калтех. Он регулярно бывал там, часто по месяцу и больше. Поездки эти были организованы другом Стивена, Кипом Торном.
Кипу было примерно столько же лет, сколько и Стивену. Кип был знатоком классической общей теории относительности – оригинальной теории Эйнштейна, без квантовомеханических «выкрутасов». На другом краю спектра калтеховских теоретиков были два нобелевских лауреата, которые специализировались по квантовой теории и по большей части игнорировали общую теорию относительности. Это были два самых влиятельных физика-теоретика своего времени, Марри Гелл-Ман и Ричард Фейнман.
Я появился в Калтехе через десять лет после того, как Стивен приезжал туда на работу в рамках программы Фэрчайлда. Мне выделили комнату рядом с кабинетом Марри. Немного дальше по коридору располагался кабинет Фейнмана. Гелл-Ман был для меня просто Марри – как, впрочем, и для большинства остальных. Широкую известность ему принесло изобретение математической схемы, которая позволяла провести классификацию и понять свойства элементарных частиц. По своему значению этот прорыв в науке можно было сравнить с достижением Дмитрия [Ивановича] Менделеева, который составил периодическую систему химических элементов.
Фейнмана в узком кругу называли Дик. Его наиболее важный вклад в науку заключался в том, что он предложил новый способ осмысления квантовомеханических принципов и новый метод вычислений в квантовой теории поля – так называемые диаграммы Фейнмана. Как и Стивен, он разработал свой собственный метод визуализации физических объектов и математических операций с ними; но, в отличие от Стивена, диаграммы Фейнмана нашли широкое применение в квантовой физике. Будучи опубликовано, изобретение Фейнмана стало стандартным приемом в теории элементарных частиц.
Марри и Фейнман были друзьями и соперниками одновременно. Одна черта характера их объединяла: они были бесцеремонны с теми докладчиками, чьи теории им не нравились. Оба они присутствовали в зале, когда осенью 1974 года в Калтехе проходил еженедельный коллоквиум по физике – тот самый, на котором Стивен выступал со своим вторым важным докладом об излучении черных дыр. Стивена в Пасадене сопровождал его аспирант, Бернард Карр, который, как и в прошлый раз в феврале, показывал слайды во время доклада.
К тому времени все уже были наслышаны о теории Стивена, и к его выступлению отнеслись вежливо. Марри почти не подавал реплики во время доклада, но он и не читал демонстративно газету – такие демарши он иногда предпринимал, когда давал понять, что ему неинтересно. Когда Фейнману не нравилось выступление, он вставал и выходил из зала; но в этот раз он присутствовал до конца, задавал вопросы, выражал свою точку зрения. Он даже пару раз небрежно записал что-то на обратной стороне конверта.
Среди физиков Фейнман слыл живой легендой. Стивен и Карр тоже были его большими поклонниками. В 1980-х годах Фейнман стал фигурой, широко известной в массовой культуре, после публикации нескольких книг забавных историй, ставших достоянием широкой публики. Он был и членом президентской комиссии, которая расследовала взрыв, произошедший в 1986 году на борту космического челнока «Челленджер». В этой комиссии он дистанцировался от правительственных чиновников и прослыл суровым критиком NASA, утверждая, что в агентстве недостаточно серьезно подходят к соображениям безопасности и недооценивают риски полетов в космос. Его единоличный вердикт о причине трагедии был таков: при запуске челнока не приняли во внимание опасность, связанную с холодной погодой. В результате произошло повреждение стенки топливного бака, когда резиновые муфты, так называемые уплотнительные кольца, потеряли гибкость. Фейнман продемонстрировал этот эффект по национальному телевидению: он устроил целое драматическое шоу, окунув уплотнительное кольцо в ледяную воду, а затем постучав им по столу. Резиновое кольцо стало жестким и стучало, как молоток.
Карр был воодушевлен тем, что Фейнман делал пометки на конверте во время выступления Стивена. Каково же было разочарование Карра, когда после доклада Фейнман выбросил конверт в мусорную корзину – вряд ли это было подходящее место для глубокомысленных идей, пришедших к нему во время интересного сообщения! И все-таки Карр подобрал этот конверт и оставил у себя в качестве сувенира. На конверте он увидел примерно с дюжину уравнений – и схематичный портрет самого Карра. Эта реликвия до сих пор у него хранится.
После лекции Фейнман заглянул в кабинет, где работал Стивен. Карр присутствовал при беседе. Фейнман был настроен скептически и сказал, что у него возникли некоторые вопросы. Искаженный голос Стивена понять было очень трудно, а слайдов для иллюстрации того, что он говорил, не было. Поэтому опять переводил Карр.
Через пару дней Фейнман, уже в другом настроении, вновь зашел к Стивену. Он использовал свои диаграммы, с помощью которых проверил и подтвердил открытие Стивена. Что касается Стивена, он в то время еще не был большим знатоком квантовой теории, да и с методами Фейнмана был знаком слабо, но впоследствии с удовольствием взял их на вооружение в своей работе. Фейнман и Стивен стали друзьями.
Шло время. За несколько месяцев, прошедших после открытия Стивена, все больше и больше физиков-теоретиков склонялось к тому, чтобы поверить в это открытие. Часто это происходило, как в случае с Фейнманом – они выводили те же самые результаты, используя свои собственные методы. Некоторые публиковали свои выводы, подтверждающие результаты Стивена. Тогда еще не существовало экспериментального подтверждения излучения Хокинга, но тот факт, что самые разные физики – каждый из них использовал свою собственную комбинацию общей теории относительности и квантовой теории – получали одни и те же результаты, в конце концов убедил всех. Идея Хокинга прижилась.
Дольше всех, по иронии судьбы, сопротивлялся Зельдович, а ведь именно он открыл для Стивена дорогу, рассказав ему о вращении черных дыр. Но и Зельдович сдался. Произошло это в 1975 году. Однажды сентябрьским вечером он позвонил Кипу Торну. Тот как раз был в Москве, но уже паковал свои вещи, так как визит его подходил к концу. Зельдович упросил Кипа приехать к нему домой. Ликующий Зельдович рассказал Кипу, как целый год он занимался математическими выкладками и после многочисленных ус