– У нас в багажнике мертвый ребенок! – заорал он ей в лицо и не без удовольствия отметил, как она вздрогнула и поникла. Он продолжил уже не так громко, но все-таки на повышенных тонах: – Ему перерезали горло, а потом вытолкнули на дорогу, где я его сбил. И теперь я собираюсь найти полицейский участок, или городскую управу, или что еще у них тут есть, я не знаю, и сообщить о случившемся. Если тебе так хочется вернуться на трассу, иди пешком. Я тебя подхвачу на обратном пути. Делай что хочешь. Только не говори мне, чтобы я развернулся и ехал семьдесят миль до Гранд-Айленда, как будто у нас в багажнике не мертвый ребенок, а куча мусора. Он был чьим-то сыном, и мать лишилась ребенка, и мы должны сообщить обо всем куда следует, пока убийца не ушел далеко и его можно поймать.
– Ты скотина, – расплакалась Вики. – Как я живу с тобой, не понимаю!
– Я тоже не понимаю. Давно не понимаю. Но это можно исправить, Вики.
Он отъехал от тротуара. Дворняга, лежавшая на дороге, на миг подняла голову и вновь опустила ее на лапы.
До площади оставалось проехать всего полквартала. На пересечении с улицей Радости Главная улица разделялась на две дорожки, огибавшие лужайку с маленьким сквером и летней эстрадой посередине. Собственно, это и была центральная площадь. На другом конце сквера, там, где Главная улица снова сливалась в одну дорогу, стояли два дома, более или менее похожие на административные здания. Берт разглядел надпись над входом в одно из них: ГАТЛИНСКАЯ ГОРОДСКАЯ УПРАВА.
– Ну вот, – сказал он.
Вики не сказала вообще ничего.
Берт остановил машину примерно в центре площади. Перед входом в закусочную «Гриль-бар Татлин"».
– Ты куда? – встревожилась Вики, когда Берт открыл дверцу.
– Попробую выяснить, где все. Видишь, табличка в окне. «Открыто».
– Но ты же не оставишь меня здесь одну.
– Ну, так пойдем вместе. Кто тебе мешает?
Вики открыла дверцу и выбралась из салона. Он увидел, какое бледное у нее лицо, и на мгновение ощутил к ней жалость. Безысходную жалость.
– Слышишь? – спросила жена.
– Что?
– Ничего. Ни машин. Ни людей. Ни тракторов. Ничего.
А потом откуда-то со стороны соседнего квартала донесся звонкий и радостный детский смех.
– Я слышу, как смеются дети, – сказал Берт. – А ты разве нет?
Вики встревоженно посмотрела на мужа.
Он открыл дверь закусочной и вошел в сухую и душную тишину. Толстый слой пыли на полу. Потускневшие хромированные покрытия. Неподвижные вентиляторы под потолком. Пустые столики. Пустые табуреты у барной стойки. Но зеркало позади стойки разбито. И что-то еще… что-то явно не так… через пару секунд Берт сообразил, что именно. Все пивные краны были отломаны и лежали на стойке, словно оригинальные сувениры для раздачи гостям на празднике.
– Нуда. Спроси у кого-нибудь… – В голосе Вики сквозило натужное веселье на грани срыва. – Прошу прощения, сэр, вы не подскажете…
– Помолчи! – рявкнул Берт, но как-то тускло, без всякого выражения. Они стояли прямо напротив большого окна, в пропыленном луче яркого света, и у Берта снова возникло тревожное ощущение, что за ними наблюдают. Он подумал о мертвом мальчике в багажнике. Подумал о звонком смехе детишек. В голове почему-то крутилось одно: Вслепую, вслепую, вслепую.
Его взгляд скользил по пожелтевшим картонкам, приколотым кнопками к стене за стойкой: ЧИЗБУРГЕР 35 центов. ЛУЧШИЙ В МИРЕ КОФЕ 10 центов. КЛУБНИЧНЫЙ ПИРОГ С РЕВЕНЕМ 25 центов. БЛЮДО ДНЯ: ВЕТЧИНА С СОУСОМ «ВЫРВИ-ГЛАЗ» И КАРТОФЕЛЬНОЕ ПЮРЕ 80 центов.
Когда он в последний раз видел такие цены?
Ответ на невысказанный вопрос подсказала Вики.
– Вот, смотри! – Она ткнула в календарь на стене. – Свежайшие блюда двенадцатилетней давности! – Она рассмеялась с наигранной веселостью.
Берт подошел поближе, чтобы как следует рассмотреть календарь. На картинке были изображены два мальчика, купавшиеся в пруду, и забавный щенок, уносивший в зубах их одежду. Подкартинкойшлаподпись: ГАТЛИНСКИЙ МАСТЕРОВОЙ. ПИЛОМАТЕРИАЛЫ И СКОБЯНЫЕТОВАРЫ. ВЫ ЛОМАЕТЕ, МЫ ПОЧИНЯЕМ. Месяц – август. Год – 1964.
– Ничего не понимаю, – пробормотал он. – Но я уверен…
– Ты уверен! – взбеленилась Вики. – Конечно, уверен! Кто бы сомневался! Вот что меня в тебе бесит, Берт, – ты всегда и во всем уверен\
Он пошел к выходу, и Вики бросилась следом за ним:
– Ты куда?
– В городскую управу.
– Берт, ну почему ты такой упрямый? Ты же сам видишь: здесь что-то не так. И все равно не желаешь признать очевидное.
– Я не упрямый. Просто хочу поскорее избавиться от того, что в багажнике.
Они вышли на улицу, и Берт вновь поразился тому, как здесь тихо. Ни единого звука. И запах… Да, запах. Про него как-то не вспоминаешь, когда мажешь маслом только что сваренную кукурузу, посыпаешь ее солью, откусываешь и жуешь. Но вот же он, тот самый запах, в котором слились солнце, дождь, всевозможные химические удобрения и хорошая порция экологически чистого навоза. Хотя здесь он чуть-чуть отличался от запаха унавоженной земли, каким Берт его помнил из детства. (Он вырос в деревне, на севере штата Нью-Йорк.) Да, органические удобрения – это тебе не душистые ландыши, но в середине весны, ранним вечером, когда теплый ветер доносил запах навоза со свежевспаханных полей, на душе становилось тепло и уютно, и ты вдруг очень отчетливо понимал, что зима наконец-то ушла и уже не вернется, и впереди будет лето, и учиться осталось всего ничего, месяца полтора-два, а потом школу закроют на летние каникулы, самые длинные в году. Для Берта запах навоза – прямо скажем, не самый благоуханный – навсегда связан с другими запахами весны, по-настоящему приятными и ароматными: тимофеевки, клевера, свежей земли, алтея и кизила.
Но здесь они удобряют как-то по-другому, подумал он. Запах очень похожий, но не совсем тот же. Был в нем какой-то сладковатый привкус. Тошнотворный дух смерти. Как бывший санитар на войне во Вьетнаме, Берт хорошо знал этот запах.
Вики сидела в машине, пристально глядя на кукурузное распятие, лежавшее у нее на коленях. Берту это не понравилось.
– Убери эту штуку подальше, – сказал он.
– Нет. – Вики даже не подняла голову. – У тебя свои игры, а у меня – свои.
Берт завел мотор и проехал немного вперед, до угла, где неработающий подвесной светофор тихонько покачивался на ветру. Слева стояла аккуратная белая церквушка. Трава на лужайке была пострижена. Вдоль дорожки, ведущей к крыльцу, росли ухоженные цветы. Берт остановился.
– Что ты делаешь?
– Хочу зайти в церковь, – ответил Берт. – Похоже, это единственное место в городе, не покрытое вековой пылью. И посмотри на доску объявлений. Там расписание воскресных проповедей.
Вики взглянула на объявление под стеклом: ГНЕВ И МИЛОСТЬ ТОГО, КТО ПРОХОДИТ В ПОЛЯХ.
Внизу была дата: 27 июля 1976 года. Прошлое воскресенье.
Берт заглушил двигатель и сказал:
– Тот, Кто Проходит в Полях. Надо думать, одно из девяти тысяч имен Господних, принятых исключительно на территории штата Небраска. Ты идешь?
Вики даже не улыбнулась.
– Я никуда не пойду.
– Ладно, как скажешь.
– Я не была в церкви, с тех пор как сбежала из дома. Я не хочу заходить ни в какую церковь. И уж тем более в эту церковь в этом городке. Мне страшно, Берт. Неужели ты не понимаешь? Давай уедем.
– Я всего на минутку.
– У меня есть ключи от машины. Если ты не вернешься через пять минут, я уеду сама. Без тебя.
– Нет, погоди…
– Я уеду сама. Да, Берт, уеду. Если только ты не отберешь ключи силой. Ты на это способен, я знаю.
– Но ты уверена, что до этого не дойдет.
– Думаю, не дойдет.
Ее сумочка лежала на сиденье между ними. Берт быстро схватил ее. Вики вскрикнула и попыталась ухватиться за ремешок, но Берт отвел руку подальше, и Вики не дотянулась. Он не стал рыться в сумке, а просто открыл ее, перевернул и вытряхнул все на сиденье. Салфетки, косметика, мелкие монетки, смятые листочки со списками покупок, ключи от машины. Вики хотела их перехватить, но Берт вновь ее опередил: забрал ключи и спрятал в карман.
– Зачем ты так? – Вики расплакалась. – Отдай!
Он недобро усмехнулся:
– Не отдам.
– Берт, пожалуйста! Мне страшно! – Она протянула руку, умоляюще глядя на мужа.
– Ты бы подождала две минуты и решила, что этого более чем достаточно.
– Нет, я бы…
– А потом ты бы уехала и еще посмеялась бы: «Так ему, дураку, и надо. Будет знать, как со мной спорить!» Это же твой главный принцип семейной жизни: «Все должно быть по-моему, а если Берт не согласен, то сам дурак. Будет знать, как со мной спорить».
Он вышел из машины.
– Берт, пожалуйста… – умоляюще проговорила она, передвинувшись на водительское место. – Послушай… я знаю… можно же позвонить по телефону… Давай уедем из этого города! И позвоним из первого же автомата, который попадется по пути… У меня много мелочи. Просто ведь можно же что-то придумать… Не оставляй меня, Берт. Не оставляй меня одну!
Он захлопнул дверцу, привалился к машине, крепко зажмурился и пару секунд постоял, давя на глаза большими пальцами. Вики стучала кулаками в боковое стекло и выкрикивала его имя. М-да… Его женушка произведет неизгладимое впечатление на представителей местных властей, когда он наконец-то разыщет кого-нибудь, кто заберет тело мальчика. Поистине неизгладимое впечатление.
Он развернулся и направился по мощеной дорожке к входу в церковь. Минуты две-три, не больше. Он просто заглянет – и сразу назад. Вполне вероятно, что церковь и вовсе закрыта.
Но двери открылись, бесшумно и плавно, на хорошо смазанных петлях («Смазанных с трепетным благоговением», – почему-то подумал Берт, и ему стало смешно), и он вошел в притвор, где было сумрачно и прохладно. Даже, наверное, холодновато. Глаза не сразу привыкли к полумраку.
Берт осмотрелся. Первое, на что упал взгляд, – пыльные деревянные буквы, сваленные кучей в дальнем углу. Он подошел поближе рассмотреть их, из чистого любопытства. С виду они казались такими же старыми и заброшенными, как и календарь на стене в гриль-баре, в отличие от остального убранства церкви, где было чисто и прибрано. Каждая буква – высотой фута в два. Очевидно, когда-то они составляли целую фразу. Берт разложил их на ковре – букв было шестнадцать – и попытался составить что-то осмысленное. ГОРОД ЕЛКА БИТА ВЫД. Нет, явно не то. ДВЕРЬ ИКОТА БОГ ЦЛА. Опять полный бред. И вообще, хватит страдать идиотизмом. Пока он тут занимается глупостями, переставляя буковки, Вики сходит с ума в машине. Берт уже собирался уйти, как вдруг его осенило. Он же в церкви! Конечно! Он быстро составил слово ЦЕРКОВЬ. А из оставшихся букв через две-три попытки сложилось слово БЛАГОДАТИ. Ну да! Конечно! Ведь есть же такая баптистская церковь! Видимо, раньше здесь была надпись над входом. А потом ее сняли, буквы свалили в углу, стену покрасили заново, и от прежней надписи теперь и следа не осталось.