- Не отвлекайтесь. Значит, так. Сопроводила ли гражданка Панасюк свой укус какими-нибудь словами? Нецензурной бранью?
- Нет, она некоторое время молча и злобно смотрела. Потом выкрикнула: "Приобретайте билеты для проезда в троллейбусе в киосках Союзпечати!"
- Союзпечати... Так, зафиксировал. Где вам оказали первую помощь?
- Мне залили ухо зеленкой в аптеке.
- Гражданка Панасюк! Признаете вы факт укуса? С какой целью вы его произвели? Были вы знакомы с пострадавшим прежде, не состояли ли с ним в связи?
- Так я ж была в опупелом состоянии!
- В опупелом - это как? Отвечайте по существу, без лирики.
- А разозлилась я. Чего он полез?
- Эх, Панасюк, Панасюк, пострадавший вас товарищем назвал. Куда это годится, если товарищам уши откусывать начнут?
- Да врет он, что он мне этот, ну... Никакой он мне не этот...
- Не товарищ? Это почему еще? Интересно, он не товарищ. А я?
- У... Запутали совсем! Раз у меня образования не хватает, так можно издеваться, да?
- Вы это прекратите, Панасюк. Москва слезам не верит. Вот товарищ укушенный не плачет, сидит себе. В последний раз вас спрашиваю, почему нанесли потерпевшему телесное повреждение? Может, тяжкое: ухо - важный орган на голове укушенного.
- Жизнь у меня не сложилась. Так и запишите в протокол. Устала я. Муж у меня в ЛТП на принудлечении.
- Без лирики попрошу! Потерпевший, а вы что хотите сказать?
- Отпустите товарища Панасюк. Я забираю свое заявление обратно.
- Ну, это вы зря. Вы ее жалеете, а она вас не пожалеет. В следующий раз, глядите, еще чего-нибудь откусит.
- Да нет, я ей верю. Я знаю, я ведь тоже мог кого-то... Вы меня простите, товарищ Панасюк.
- Эх... мужчина, это вы меня извините. Хороший вы, оказывается, мужчина.
- У меня ведь тоже не сложилось... Совсем не сложилось. А у вас, товарищ лейтенант?
- Да чего уж там! Жизнь не сахарная.
- Ну вот, видите... Тут бы посочувствовать друг другу, не хватает этого в наши-то дни... Вот и кусаемся.
- Я раз по телефону доверия звонила, так там занято... И в троллейбусе все места заняты... Да что троллейбус... Мужчина, что бы вам приятное такое сделать, а, мужчина? Хочешь, на ухо подую?
- Вы... Вот вы назовите меня товарищем, а? Скажите просто: товарищ Потапов, живите, мол, долго...
- Та... Ту... Ты... Эх! Мужчина, хочешь, я тебя поцелую?
Детский вопрос
Николай Кузьмич получил от жены пощечину, и очень болезненную; махнув ручкой, Галина Петровна угодила ему в нос.
- У тебя рука, как окорок, — отомстил грубой женщине уязвленный Николай Кузьмич и поспешил в ванную держать нос под струей холодной воды.
- Иди-иди отсюда, дистрофик, — выкрикнула вслед распоясавшаяся жена и, посадив на колени пятилетнего толстого Феликса, принялась заталкивать ему в рот геркулесовую кашу.
Собственно, семейная сцена, завершившаяся жестоким надругательством над мужским достоинством Николая Кузьмича, и произошла по вине любознательного сына, задавшего обыкновенный вопрос, которым дети ныне озадачивают родителей, едва успев освободиться от пеленок. Современная педагогика рекомендует в таком случае не дурить крошке голову и не сочинять всякую ерунду. И уж, конечно, Николаю Кузьмичу, проведшему по настоянию жены не один час за телеэкраном, внимая передаче "Мамина школа", следовало знать, что подобает в доступной для ребенка форме ответить по существу, не вдаваясь, однако, в детали, не заостряя внимания малыша на второстепенных подробностях. Лучше, если сын узнает обо всем от родителей, чем получит жуткую, извращенную и недостоверную информацию в подворотне.
Итак, оторвавшись на мгновение от кубиков. Феликс поднял кудрявую голову и, доверчиво глядя в глаза отцу, спросил:
- А что такое капитализм?
Николай Кузьмич растерялся и брякнул:
- А это просто злой дядя.
Увы, не Песталоцци был папа у мальчика, за что и поплатился носом, разросшимся в ванной до неприличных размеров.
Стараясь придать обезображенному лицу высокомерное выражение, Николай Кузьмич прошествовал мимо жены и уселся перед телевизором; выступал мужской дуэт. Чернявый плюгаш с костистым лицом заводил тоненько: "Слышен голос судьбы...", а второй, с пшеничной шевелюрой, кровь с молоком, добродушно гудел: "БАМ!" Потом вместе: "И большая тайга покоряется нам!" Вскоре дуэт сменили трое ученых мужей, которые повели за столом обстоятельный разговор о том, что, дескать, капитализму в скором времени крышка. С этим тезисом все участники дискуссии были, безусловно, согласны, однако вышел спор из-за сроков. Двое говорили, что разложение капитализма усилится в самое ближайшее время. Третий злился и, бешено вращая глазами, то и дело восклицал: "И - еще раньше, товарищи!"
Николай Кузьмич с горечью и сожалением вдруг осознал, что ему не по силам было бы вести такую ученую беседу. Нет, термины были ему знакомы. Он знал и "анархию производства", и "ползучую инфляцию", и "аграрный кризис", и "организованную преступность", и "аппетиты военщины". Но он совершенно не умел расставлять эти слова в нужном порядке, чтобы получался правильный, а не какой-нибудь побочный смысл.
- А у папочки нос как хобот, — нарушил тягостное молчание наблюдательный Феликс.
- Кушай, кушай, у папочки головка бо-бо, — сказала Галина Петровна, вкладывая в свои слова особое, зловещее значение.
- Мерзавка, — отметил про себя Николай Кузьмич и попытался сосредоточиться на правительственных кризисах, верхах, которые чего-то не могут, и низах, которые ни в какую не хотят, но, помимо воли, продолжал прислушиваться к разговору жены с сыном, где речь зашла уже об извилинах в отцовской голове.
Мадам Маслова, вооружившись шариковой ручкой, нарисовала на листке плотной бумаги нечто похожее на яйцо. Николай Кузьмич не без содрогания ожидал, что еще поведает сыну любящая мать.
- Вот видишь, нет извилинок, поэтому головка не думает совсем. Пустая головка, гладкая.
- А мы папочку полечим, — сказал жалостливо Феликс, — мы его к врачу отведем.
- Отведем, отведем, — мрачно, как эхо в заброшенном колодце, откликнулась Галина Петровна.
Феликс вернулся к кубикам, с которых давно уж отклеились картинки с недостоверными изображениями зверей и птиц, но время от времени задумчиво поглядывал на отца, скукожившегося в кресле.
Поздно вечером, лежа без сна в кровати. Николай Кузьмич раздумывал о женской подлости и злобе. Мадам Маслова доверчиво спала рядом и не почувствовала, как муж резким, решительным движением оттолкнул ее ногу, случайно оказавшуюся на его территории.
- Уйти нужно, — думал он и представлял, как исчезает в чемодане плащ, за ним костюм. Туда же летят джинсы цвета недужного сизаря, унылое детище фабрики "Рабочая одежда". Не забыть помазок! И вот он уже на улице, проносящиеся автомобили безжалостно обдают брызгами, но в кармане - билет на поезд дальнего следования. Из подворотни доносятся тягучие голоса, гитарные аккорды, оттуда выглядывают распухшие морды люмпенов. Николай Кузьмич не боится этих подонков общества и смело идет вперед, задевая кого-то плечом.. Что? Ах... фу-ты, черт. Это же сцена из художественного пятисерийного фильма, который шел по второй программе. Про главного героя Галина Петровна сказала так: "Кретин!"
- Ладно, голубушка, я отомщу по-другому.
...На районной профсоюзной конференции он встречает молодую одинокую делегатку. В перерыве, гуляя по фойе близ буфета, она роняет на пол мандат. Николай Кузьмич поднимает его и галантно возвращает владелице. Завязывается разговор; он приглашает ее в ресторан. Да-с, ресторан... Белоснежные скатерти, жульен. У шныряющей по залу назойливой молодки он покупает гигантский букет хризантем. Кофе не надо, слышит он голос обольстительной профсоюзницы, кофе будем пить у меня...
- Да чушь все это! — догадался Николай Кузьмич холодным рассудком. — Ресторан? Хризантемы? На ежедневно выдаваемый рубль?
Он встал и тихо побрел на кухню - пить воду. На кухне горел свет. За столом, свесив со стула босые ноги, сидел Феликс, грустно хрустя печеньем.
- Там шкаф на черта похож, — сообщил он отцу. — Я спать не могу. Ты его тоже боишься?
- Нет, я нет. — Николай Кузьмич погладил сына по круглой голове. — Давай поговорим, — предложил он неожиданно.
Феликс на минуту задумался.
- Расскажи о мамочкиных мозгах, — попросил он.
- Нет, — поморщился Николай Кузьмич. — Не нужно о мозгах. Ну их, мозги. Давай о капитализме. Я в прошлый раз пошутил, когда сказал, что это злой дядя.
- А, — сказал Феликс. — А какой же, хороший?
- Нет, это такая вещь... Вот ты хорошо живешь?
- Хорошо.
- Тебе мама котлету дала на ужин и кашу. Потому что у нас гуманное общество. Называется - социализм.
- Где?
- Везде, вокруг.
- И на улице?
- Везде. А есть другие страны. Ну хоть Америка, знаешь? Так вот, там капитализм, и многим мальчикам нечего есть на ужин, потому что их родители нищие, безработные.
- Вообще ничего не едят?
- Едят, но редко, всякую дрянь.
- Наверное, тушеную капусту.
- А несколько дядек сидят и управляют всеми остальными. У них много денег и всякой вкусной еды, а остальные люди на них спину гнут, понял?
- А если не захотят гнуть? — прошептал Феликс.
- Тогда в тюрьму, а могут и убить, были такие случаи, — объяснил Николай Кузьмич. — Капитализм - страшная вещь. Ну, пойдем, я тебя уложу.
Они миновали шкаф без приключений, и Феликс шустро забрался под одеяло.
- Папа, — сказал он шепотом, — хочешь, я открою тебе одну тайну?
- Давай.
- Только не говори маме и вообще никому.
Пригнув голову отца обеими руками, он прошептал:
- А в нашем детском саду капитализм. Потому что Нелли Сергеевна и Клавдия Семеновна все вкусное съедают сами и уносят в сумке домой. Я сам это видел, папа.
Фейн и Павлик
Весь комизм заключался в том, что он был вылитый Николай II Кровавый, но фамилия его была Фейн, и он был еврей. К тому же он был племянником советской атомной бомбы, поскольку его дедушка приходился ей одним из отцов.