— Нет, — улыбаюсь еще шире, глядя, как светлое пятнышко ползет по моим пальцам, перепрыгивает на пальто, устремляется выше. Потом я теряю его из вида — и только по взгляду Графа догадываюсь, что сейчас зайчик гладит мое ухо, проплывает по щеке — и застывает на губах…
— А вот самый младший из сыновей дотянул до пятидесяти, — Граф прячет руку за спиной — и его голос снова становится серьезным. — У него был сын — единственный наследник некогда большой и зажиточной семьи. Последнего из рода Кипельских нарекли Львом. Сорок лет назад, еще совсем юным, он переехал учиться в город. Там ввязался в плохую компанию, едва избежал тюрьмы. Семьей он не обзавелся. Сейчас этот Лев — который так напоминает вашего Глеба — совсем старик — так что династия прервалась. Это печально. Только вот какое отношения это имеет ко мне?.. Поднимемся на второй этаж, Шахерезада?
Я следую за Графом, почти не обращая внимания, как опасно скрипят ступени под ногами — так взволновала меня история, рассказанная Графом, — хотя многое из услышанного я уже знала.
— Не то, чтобы я надеялся услышать от вас ответ… — Граф подает мне руку — я перепрыгиваю через дыру в ступенях. И с удивлением осознаю: мне жаль, что он в перчатках. — Скорее, просто хвастаюсь, сколько бессмысленной работы я проделал. Одна радость — что я писатель. Возможно, когда-нибудь я напишу об этом книгу… Это спальня Глеба?
Я киваю. Да, мой герой жил именно здесь. В этом самом окне сверкала молния, когда сюда впервые поднялась Лана. На этой стене переплетались их тени, когда Глеб впервые ее целовал… Я взволнована так, что не сразу осознаю, что говорит Граф.
— Совсем забыл! На открытке — с обратной стороны — есть надпись. «Здесь все начиналось. Я помню каждое мгновение». И дата: тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. На этом моменте, признаюсь, мой мозг закипел. Потому что, надо полагать, получатель открытки связан с моей семьей, а отправитель — с вашей. Но каким образом?.. Надо же — ни одной фотографии, блокнота, тетради! — Граф хлопает дверцей шкафа — она крякает — и повисает на одной петле. — Связь, очевидно, есть, раз вы знали, что у меня находится то самое кольцо с аметистом. Но на этом я сдаюсь. Похоже, дополнительную информацию я могу получить только из вашей истории — так что внимательно слушаю. И — да, я попытаюсь абстрагироваться от того факта, что события, о которых вы рассказываете, на самом деле произошли лет тридцать тому назад.
— О нет, Граф. Сейчас ваша очередь рассказывать. Концентрированная тайна, помните?
— Точно, — он трет кончик носа. — Вы знаете, что произошло с моими родителями, Шахерезада?
— Они погибли, когда вам едва исполнился год.
Граф довольно ухмыляется — что не очень-то хорошо сочетается с моими словами.
— Нет, не погибли — они исчезли. Я думаю, они сбежали. Были такими же ворами, как и вы. Наверное, именно это совпадение вначале и удержало меня от звонка в полицию, — а не ваша история. Я сентиментален к воришкам… Родители завещали мне гараж, доверху набитый дорогущим хламом, потому что просто не могли увезти его с собой, а вовсе не из-за бесконечной любви ко мне. Меня оставили на полоумного дедулю, от которого я сбежал, когда мне было двенадцать. Потом, правда, вернулся: на улице жить опасно, — да и глупо.
— Но потом вас заинтересовала и сама история, верно?
— Да, потом вы подкинули парочку любопытных деталей… Сначала я подумал: если вы знаете о кольце, то, возможно, знаете и о моих родителях, от которых оно мне досталось. Но, судя по вашему лицу, вы удивлены не меньше, чем был удивлен я, когда выяснил, что документы об их смерти липовые.
— Я не знаю ничего, что помогло бы вам отыскать родителей.
— Какая выверенная формулировка ответа…
Я и в самом деле была в шоке. Но на кое-кого эта информация произведет куда более сильное впечатление…
— Почему вы так смотрите на меня? — я перевожу тему.
— Вам удивительно подходит этот дом, — подхватывает мою игру Граф.
Фыркаю.
— Надеюсь, вы не имеете в виду, что я дряхлая и всеми брошенная!
Графа улыбается, и эта редкая улыбка словно подсвечивает его изнутри. На несколько секунд он превращается в искреннего, приятного, теплого человека. Или у меня просто очень богатое воображение.
— Этот дом словно создан для вас! Я легко могу представить, как утром, завернувшись в плед, вы сидите в этой спальне, в просторном старом кресле с резными деревянными подлокотниками. Держите двумя руками большую, доверху наполненную чаем чашку. Утреннее солнце освещает вашу полуулыбку. О ноги трется толстый рыжий кот…
— Граф, да вы романтик!
— Я просто писатель.
Искренность слов, его улыбка создают особую ауру — и я иду дальше:
— Граф, вот скажите, зачем вы пишете книги, которые ломают человеческие судьбы? Ведь не только ради денег — у вас шикарное наследство, пусть и ворованное. И не из-за жажды справедливости — женщина, продававшая свое тело мужчинам, — не самая злостная преступница в мире. А вы не просто ее изобличили. Сначала заставили ее верить вам, признались ей в любви…
— Я никогда не признавался в любви женщине, к которой этого чувства не испытывал, — теперь голос Графа звучит жестко, время откровений стремительно тает.
— В чем виновата перед вами конкретно она? После вашего ухода эта женщина пыталась покончить жизнь самоубийством. А после вашей книги — сделала еще одну попытку. Вам все равно?
— Такие правила игры.
— Граф, это не игра.
— Жизнь — только то, как ты к ней относишься. Для меня — это игра. Доказать? Я собираюсь пройти по ограждению балкона.
Я всплеснула руками.
— Бросьте, Граф. Это ребячество.
— Кто ж спорит, — он снимает куртку.
— Вы это несерьезно.
— Конечно, нет, — пододвигает стул к ограждению.
— Граф, до земли метра четыре, — скучающим тоном замечаю я. — Вы переломаете себе ноги. А до этого вас проткнет вон та арматура.
— Значит, я проиграю.
Граф становится на стул. Сидение, издав надрывный звук, проваливается под его ногой. Я вздрагиваю.
— Не собираюсь на это смотреть! Я ухожу, — но пока не двигаюсь с места.
— Тогда вы не сможете оказать мне первую помощь, — он подтягивает к ограждению сундук.
Я знаю, что Граф это сделает — даже, если я уйду. Другой бы остановился — но не Граф. И я почти проживаю, как он, балансируя на ограждении, оступается — и летит вниз. Как я выглядываю на улицу — и вижу его, лежащего в неестественно позе. По камню под его головой растекается багряная лужица…
Я не могу остановить его. Но я могу привести его в чувства. Хорошо б под рукой оказался стакан ледяной воды — но его нет. Так что я шагаю к Графу, ощущая легкое жжение в ладони, — пощечину он заслужил уже давно.
— Граф… — окликаю его.
Он оборачивается — но в последний момент успевает перехватить мою руку — и мы застываем в такой позе — лицом к лицу, едва ли не прижатые друг к другу. Секундное замешательство — и я вспоминаю, что у меня есть левая рука. Граф тот час же перехватывает и ее. Тогда я вспоминаю, что у меня есть губы…
Касаюсь губ Графа — по привычке осторожно, но с трудом сдерживая эмоции, которые бушуют во мне. Медленно провожу по его нижней губе языком — мое сердце стучит в висках — спокойно, но громко, как колокол. Чуть надавливаю языком, чтобы проникнуть вовнутрь… А затем испытываю такое чувство, словно меня внезапно столкнули в воду — едва успеваю задержать дыхание, как меня поглощает поток ощущений, — Граф отвечает на мой поцелуй. Его губы ласкают мои, его язык борется с моим. Все это смешивается в его ароматом, с головокружительным ощущением его близости. Под ложечкой начинает волнительно болеть…
Я первой прерываю поцелуй. Вырываю руки из его хватки, отступаю на шаг. Наверное, сейчас я выгляжу смешно — в замешательстве от своих чувств, злая на Графа, — из-за того, что он снова спутал мои карты. Но Граф не улыбается. Он, не отрываясь, смотрит на меня. Чуть покачивается — затем делает стремительный шаг ко мне, обхватывает мой затылок ладонью, второй — прижимает меня к себе — и врывается в мой рот языком. Пытаюсь оттолкнуть его — вместо безудержного восторга предыдущего поцелуя теперь я чувствую панику. Пробую отвернуться, вырваться — и, наконец, Граф меня отпускает.
— Не смейте прикасаться ко мне! — ору я, смутно осознавая, что первой заварила эту кашу.
Граф поднимает руки — как преступник, остановленный полицией.
— Как скажете, Шахерезада.
Его голос звучит настолько жестко, что мне становится не по себе. Это другой Граф — настоящий. Такой, каким я его всегда и представляла, — без маски, без притворства. Граф, способный на все.
— Отвезите меня домой, — как можно ровнее произношу я.
Он ничего не отвечает. Только, едва не задев меня плечом, проходит мимо и направляется к выходу.
ГЛАВА 9
Все дальше уезжаем от заброшенного дома, и мне кажется, он смотрит мне вслед подслеповатыми, прищуренными глазами-окнами. С трудом сдерживаюсь, чтобы не обернуться — и не попрощаться с ним.
Солнце скрылось за лесом, только верхушки елей еще окрашены в бледно-розовый. Тишина в салоне такая же серая, как и сумерки за окном. Встречные машины тоже кажутся серыми. Они слепят фарами. Проносятся мимо с резким жужжащим звуком, от которого мне неспокойно. А еще мне неспокойно от сосредоточенного профиля Графа. От него веет холодом, словно я открыла окно в морозную ночь. Поеживаюсь, хмурюсь.
Нам ехать еще несколько часов. Молчание Графа давит на меня.
— После того, как Глеб переехал в Большой город, Ксения была в этом доме лишь однажды, — замолкаю, следя за реакцией Графа.
Он слушает меня, хотя и не кажется, что ему интересно. Что ж, по крайней мере, я избавлюсь от тишины.
— Это случилось в следующую пятницу после их совместной ночевки.
Глеб помогал отцу залатать дыру в древнем Ситроене соседа — и завозился. Так что Ксения пришла к нему сама.
— Привет! — Глеб с голым торсом — не смотря на прохладную погоду — в рабочих штанах, испачканных в мазуте, ловко выскочил из ремонтной ямы, в одно мгновение оказался рядом с Ксенией и поцеловал ее губы.