Когда все так шатко, зыбко, любое изменение привычных вещей кажется катастрофой. Вечер пятницы — время, когда Ксения всегда была рядом. А теперь тишина квартиры казалась враждебной — будто плохое предзнаменование.
Глеб снял куртку, разулся, завалился на матрас с учебником по основам экономики. Вынырнул из цифр только тогда, когда раздался стук в дверь. Захлопнул книжку — и рванул в коридор. На ходу глянул на часы — девять вечера. Обычно в это время он уже отвозил Ксению домой.
Посмотрел в дверной глазок — и отступил. Взглянул еще раз.
Какая-то женщина — не Ксения — в плаще из черной лаковой кожи, с длинными каштановыми волосами, стояла перед дверью, опустив голову — и что-то завязывала на затылке.
Подумал — и открыл дверь.
Перед Глебом стояла незнакомка, половину ее лица скрывала черная ажурная маска. Волосы, сияющие даже в тусклом коридорном свете, волнами спадали на плечи, змеились до груди. В ушах поблескивали камешками длинные сережки-ниточки.
Яркие красные губы приоткрылись в улыбке — и Глеб эту улыбку узнал. Овал лица, изгиб бровей, серо-голубые глаза — обжигающе яркие — такой оттенок радужки он встречал только у одной женщины.
— Ксения? — выдавил Глеб.
Она заулыбалась — и сняла маску. Но не перестала от этого быть незнакомкой. Волосы, макияж, лаковый плащ, сапоги на шпильке — Ксения словно превратилась в другую женщину. Глеб скользил по ней взглядом, цепляясь за привычную округлость бедер, венку на шее, крохотную родинку на скуле — доказательства того, что это его Ксения.
Она прошло мимо него, снимая на ходу плащ. А под плащом — только черное кружевное платьице, больше напоминающее комбинацию. Глеб сглотнул ком в горле.
— И что на это скажет твой муж? — от волнения Глеб едва выговаривал слова.
— Я к нему не вернусь. И он мне не муж.
— Нет? — Глеб присел на матрас, чувствуя, как пол уходит из-под ног.
— А ты думал, что развлекаешься с чужой женой?
Глеб поморщился. Ему не нравилось слово «развлекаешься», произнесенное в этом контексте, — равно как и «чужая жена».
— Мой бедный, несчастный Стрелок… — Ксения бросила плащ рядом с Глебом, поправила сетчатые чулки. — А что на это скажешь ты?
Глеб, застыв, просто смотрел на нее. Ему казалось, этот мир рушится, — и вместо него возводится новый, неизведанный.
— Эта… — он сделал витиеватый жест рукой и облизал губы, — одежда… — и не договорил.
— Я же вижу, что нравится, — Ксения глянула на него из-за плеча. — Это просто костюм.
«Просто костюм…» — эхом про себя повторил Глеб. В нем медленно закипала злость. Потому что Ксения дразнила его. Потому что называла бедным и несчастным. А еще — потому, что эта девица в чулках не похожа была на его Ксению, но его все равно к ней тянуло — так, что на месте не устоять.
— Муж! — усмехнулась Ксения. — Ох, Стрелок, как же тебе, наверное, нелегко пришлось с твоими-то принципами… Разбил сердце прекрасной девушке — кажется, Лана ее зовут? Соблазнил чужую жену…
Глеб вскочил с матраса и оттеснил Ксению к столу. Она замерла, зажатая между его руками. Привычная и любимая игра — почти касание.
— Не очень-то и разбил… — едва сдерживая эмоции, Глеб укусил ее за мочку уха.
— Больно!
— Знаю… — он укусил ее за подбородок.
— Ох!..
— Потому что хватит со мной играть! Я же могу и разозлиться…
— Мой пылкий влюбленный Глеб… — Ксения обвила его шею руками. — С чего ты взял, что Лане не больно? — она провела кончиком языка по его губе — и отстранилась.
Глеб, словно магнит, потянулся за ней.
— Я видел ее с другим парнем — крутая тачка, крутые шмотки… — едва он коснулся ее губ, Ксения повернула голову — и поцелуй пришелся на щеку.
— Неужели ты думаешь, что она повелась на это?
— Лана поцеловала его — при мне, — Глеб положил ладонь Ксении на затылок — не увернуться.
Снова между их губами оставались лишь миллиметры. Крошечное расстояние, которое вызывало в нем не меньше желания, чем прикосновение. Глеб заметил, что дыхание Ксении участилось — и от этого ему стало не по себе.
— Лана это сделала специально — потому что все еще помнит тебя, — Ксения провела кончиком носа по его щеке, скуле — к уху. — Мой маленький, глупенький Глебушек…
Глеб резко отстранился. Ксения играла с ним — да еще и в открытую. Назвала его этим мягким аморфным словом. А, вдобавок ко всему, заставила думать о бывшей девушке.
— Если он тебе не муж — то кто? — перевел тему Глеб.
— Знакомый.
— Знакомый?!
— Да. Благодетель.
— И что за благие дела он вершит?
— Укрывает меня от плохих людей.
Глеб едва заметно покачал головой. Этим вечером новые сведения о Ксении обрушивалась на него, как цунами. Волна за волной.
— Он увез тебя отсюда, но позволяет каждую пятницу возвращаться? Одной?
— Не позволяет. Он не знает. Пьет.
— Каждую пятницу?! У него что, традиция такая?
— Если сам не пьет, я ему наливаю. Пятница — мой день.
Глеб прошелся от стены до стены. Зажмурился, потряс головой, сжал переносицу — и все равно не смог вместить в себя все то, что слышал. Остановился посреди комнаты, глядя на Ксению так, что она перестала улыбаться.
— Ты спаиваешь его, чтобы заниматься своими делами? Теми самыми, из-за которых тебе пришлось бежать с этим стариком, жить с ним?.. Что-то опасное. Наверняка, противозаконное… И ты втягиваешь в это меня?!
Ксения прищурила глаза.
— Ты можешь отказаться.
— Конечно же, я не откажусь, — то сжимая, то разжимая кулаки, ответил Глеб — едва ли ни прошипел. — Но ты была права, я потребую кое-что взамен.
— И что же это?
— Ты знаешь.
— О, ты становишься мужчиной, — ответила Ксения холодно, с насмешкой.
— Ты можешь отказаться, — в тон ей произнес Глеб.
— Конечно же, я не откажусь! — зло бросила Ксения и так быстро прошла мимо Глеба на кухню, что на него словно ветром повеяло.
«Упрямая! Гордячка! Ведьма!», — как по кругу, повторял про себя Глеб, сжав зубы. И сам не заметил, как успокоился, стал думать о ней с прежней страстью и нежностью: «Упрямая… Гордячка… Ведьма… Моя…»
Не любит. Ну и пусть. Не гонит же. И не прогонит — потому что он нужен ей. А, значит, у него есть время привязать ее к себе.
— Мы пришли, — я поворачиваюсь лицом к Графу — и улыбаюсь самой себе, осознав, что, лишь стоит бросить взгляд на его губы, — тотчас же появляется мысль о поцелуе.
— Спасибо за интересную историю, Шахерезада.
Граф берет меня за руку — и галантно, не отпуская моего взгляда, целует мне пальцы.
Я невольно облизываю губы.
— Сладких снов, Шахерезада.
— Сладких снов, Граф.
Еще некоторое время мы стоим неподвижно, глядя друг другу в глаза. Затем Граф разворачивается и уходит.
Я дожидаюсь, пока его черное пальто исчезает в утренних сумерках. Затем протягиваю руку, чтобы открыть дверь подъезда, — и замираю, услышав рев мотоцикла. Черный «Судзуки» плавно подкатывает к ступеням и останавливается напротив меня. Мотоциклист снимает шлем — и мой взгляд цепляется за разорванную мочку уха.
— Вас ждут, — говорит мотоциклист, — и протягивает мне второй шлем.
ГЛАВА 11
В мою пятнадцатую осень погода стояла такая же, как и сейчас: то ледяные дожди, то всплески тепла, то серость, то золото. Тот день был неожиданно ласковым после недели холода — именно той недели, которую меня угораздило провести на улице. Я тогда еще злорадствовала сама над собой, что перед побегом стоило бы посмотреть прогноз погоды. Наверное, такое отношение к себе меня и спасало, потому что в какую сторону ни глянь — все казалось беспросветным. В отличие от неба в тот вечер — оно напоминало вскипевшую простоквашу. Хлопья облаков всех оттенков белого пронизывали розовые спицы закатного солнца.
Он тоже смотрел на небо, запертое прутьями высоток. Выглядел таким рассеянным, полностью погруженным в свои мысли, — казалось, будет дорогу переходить — даже красный свет не заметит. Я тогда подумала: знай эти мысли, может, и не стала бы его обворовывать. Но я понятия не имела, что творилось у него в голове, поэтому решила-таки стянуть кошелек — выпирал под курткой из заднего кармана джинсов. Вообще-то, я предпочитала незапертые машины и забытые сумки — тяжела судьба карманника с боязнью прикосновений. Но тут такой экземпляр…
Некоторое время я просто шла за своей жертвой, не скрываясь, хотя улица была пустынной — после семи этот рабочий квартал вымирал. Изучала. На вид ему было лет под сорок. Одет — просто, но аккуратно. Кашне на шее. Аккуратная стрижка. А у меня молния на одном сапоге не застегивалась — сломалась. Носки дырявые — пальцы ног мерзли. Вши — чесалась. Жуть… Шла — и не могла от кошелька взгляд оторвать — пухлый такой, а вдруг там много денег?..
Подошла к своей жертве поближе — ловко выудила свой приз… — а мужчина вдруг раз — и схватил меня за руку! Никогда бы не сказала по нему, что он может быть таким ловким. Вот так мы и познакомились.
Вернее, познакомились мы чуть позже. В тот самый момент мне было не до знакомства. Впервые после событий в детдоме меня кто-то коснулся. И не просто коснулся — а со всей силы сжал запястье. Меня словно током прошибло. Кожа под его пальцами будто воспламенилась. Я в ужасе смотрела на руку, сжимающую мое запястье, — а перед глазами расплывались разноцветные пятна. Ноги подкашивались. Словно я — механизм, робот, в котором внезапно произошел сбой программы.
«Отпустите!» — процедила я сквозь зубы.
Мужчина забрал кошелек — и отпустил мою руку.
Отошел на шаг — и смотрел на меня так странно, словно ему и самому стало дурно. Я согнулась, оперлась ладонями о колени, опустила голову. Стояла, покачиваясь.
— Боитесь прикосновений? — спросил он.
— Не ваше дело!
Конечно, любой нормальный человек вызвал бы полицию — даже я сама бы так поступила на его месте. Мне бы сбежать, пока он в замешательстве… Но куда — все, как на ладони, да и картинка перед глазами по-прежнему раскачивалась. Все, думала я, кранты. Полиция. Детдом. А, может, и колония.