— Ладно, прости… — Лана поджала губу.
— За что?
— За дурака и идиота. Ты не такой.
Они замолчали, дожидаясь, пока возле них шумно разминутся мамы с детьми.
— Нет, такой.
Лана коротко выдохнула.
— Хочешь мороженного?
— Сейчас?
— Ну, конечно, сейчас! Все-таки в чем-то я была права… — в ее глазах снова появился теплый, медовый отблеск. — Ты что, холода испугался? — Лана выдохнула облачко пара.
— Просто на тебя не похоже, — улыбнулся Глеб.
Принцесса уже тащила его к магазину.
— Больно ты много сейчас обо мне знаешь!
Лана выбрала мороженое и за Глеба: ванильное, в хрустящей шоколадной глазури, на палочке. Глеб заплатил.
— Вот видишь, не так уж и страшно, — Лана откусывала мороженое крохотными кусочками. Прохожие бросали на нее любопытные взгляды. — Чего смотришь?! — весело прикрикнула она на парня.
Глеб не узнавал Лану. Он больше не чувствовал рядом с ней прежнего трепета, но восхищения она вызывала еще больше. В пестрой вязаной шапочке, в ярких смешных перчатках, все еще с легким загаром, с морозным румянцем, она выглядела иностранкой среди черно-серой задумчивой людской массы, частью которой был и Глеб.
Лана казалась такой жадной к жизни, звонкой, понятной, близкой — полная противоположность ускользающей, загадочной Ксении. Но тянуло Глеба туда — в неизвестность, к женщине, которая его не любила, в полупустую квартиру, с матрасом вместо кровати. Все время, которое он проводил с Ксенией порознь, Глеб воспринимал как нечто, подобное на бесполезную рекламу посреди захватывающего кино.
— Чем ты хоть занимаешься? — спросила Лана, слизывая с верхней губы кусочек глазури.
Что-то всколыхнулось в Глебе — воспоминание из той, прошлой жизни. Он отвернулся.
— Машины чиню.
— Вижу, хорошо зарабатываешь, — Лана скользнула взглядом по его одежде.
— Не жалуюсь.
— От тебя дождешься…
Глеб остановился, откусил у мороженого шоколадный бок.
— Это что значит?
— А то. Что не гнется, то легче ломается, — ответила Лана. В ее голосе послышался вызов.
— А это что значит?
— Знаешь такое слово — компромисс? — Лана выбросила обертку от мороженого в мусорку и ударила рукавичками друг о друга — будто отряхивая крошки.
— Знаю.
— Нет, не знаешь, — с нажимом произнесла она.
— Лана…
— Я боюсь, что ты попадешь в беду, — быстро проговорила Лана, словно опасалась передумать — и промолчать.
— Не волнуйся, принцесса, — Глеб машинальным движением — тоже из прошлого — убрал прядь Ланиных волос, которые прилипли к уголку ее рта. — Я ж любому черту рога скручу!
— Поэтому и волнуюсь… — Лана перехватила его ладонь. Перчатки оказались мягкими и пушистыми на ощупь. — Вот что. Мы с тобой больше не пара — это ясно. Но чужим ты мне тоже не стал — и не станешь. Так что… мой телефонный номер помнишь?
— Помню.
— Позвони, если будет надо, — Лана отпустила его ладонь — резко, словно только опомнилась.
— Позвоню.
— Обещаешь?.. Конечно же, обещаешь. Ты ж у меня такой. Пока, Стрелок!
Она развернулась — и, размахивая радужными варежками, — побежала к остановке, куда подъезжал автобус.
Дверь захлопнулась. Глеб проследил за шапочкой Ланы, маячащей через стекло двери.
Автобус прополз мимо, и только тогда Глеб осознал, что все еще не избавился от тревожного чувство, которое внезапно поселилось в нем в момент прощания. И уже, когда автобус скрылся за поворотом, Глеб повторил сам себе: «Стрелок…»
— Граф, вы сегодня на редкость молчаливы, — касаюсь пальцами своего отражения в окне. Щека, подбородок, губа… Невозможно поверить, что прошлой ночью я чувствовала прикосновение Графа.
— Мы снова на «вы»? Ты настолько от меня далеко?
— Это… — отдергиваю руку от отражения. — Случайно вышло. Теперь ты сможешь заснуть, Граф?
— С некоторой долей вероятности.
— Это нечестно! — пытаюсь придать голосу бодрости.
— Кто бы говорил о честности, Шахерезада, — парирует он.
Согласна.
«Сладких снов, Граф», — подсказываю я сама себе.
— Как прошел твой день, Граф? — произношу вслух.
Молчание.
Уверена, Граф так же не ожидал услышать этот вопрос, как я — его произнести.
— Я… хорошо поработал. Затем ответил на тысячу и-мейлов, провел час в тренажерном зале, съездил в издательство…
Слышу по голосу, как непривычно Графу отвечать на такой вопрос.
— А у тебя?
— Что за книгу ты сейчас пишешь?
— Я не могу тебе рассказать. Это… плохая примета, — пытается выкрутиться Граф.
— Вранье!
— Докажи.
Прищуриваю глаза.
— Сладких снов, Граф.
— Ты не ответила на мой вопрос.
— Это плохая примета, Граф, — отвечать на ваши вопросы.
— Мы снова на «вы»?
— Ложитесь в постель, Граф, — я сбрасываю вызов.
Некоторое время жду, надеясь, что Граф не перезвонит.
Потом откладываю мобильный в сторону, сцепляю руками колени и, тихонько покачиваясь, думаю.
К счастью, фотографии не передают содержание моих разговоров с Графом. Конечно, я могла бы предположить, что Роджер так же хорошо работает со звуком, как и с картинкой — но это вряд ли. Отец еще не знает, что я рассказываю историю его жизни. И, тем более, не представляет, какие пикантные подробности мне приходится добавлять, чтобы удержать внимание Графа. Если бы папа знал, разговор у нас был бы другим… Значит, отца расстраивает лишь факт моих встреч с Графом. Ну что ж… Кольцо можно заполучить и другим способом.
Завариваю крепкий кофе.
Открываю лэптоп — и начинаю поиск компаний, сдающих автомобиль в аренду.
Надеюсь, Граф, вы спите крепко.
ГЛАВА 13
Сижу в машине, смотрю в бинокль на не зашторенное окно Графа.
Как бы я хотела не видеть этого!
Отмотать бы события на три ночи назад, когда я впервые приехала сюда на арендованной машине. Нет. Лучше до того момента, как я потянулась к сейфу, чтобы украсть кольцо. Нет. Лучше еще дальше — на полгода, когда впервые услышала историю жизни моего отца. Вместо того, чтобы заинтересоваться ею, — сбежать бы на улицу. Погода была такая солнечная. Цвета, запахи…
Тогда я не сидела бы сейчас здесь, в темноте, смахивая слезы со щек.
Не хочу смотреть на то, что вытворяет Граф, — но не могу оторвать взгляд.
Это — пытка.
Наказание за слабость. За эмоции.
За любопытство.
Если нравится подглядывать — будь готов к тому, что увидишь.
А я — не была готова.
Три ночи назад, после виртуального ужина с Графом, я нашла идеальную машину для слежки — Киа Пиканто цвета мокрого асфальта. Целый день провела, как на иголках. Все ждала сумерек, изображая для любителя фотографировать тайком неторопливую скучную жизнь. Около семи вечера переоделась в пижаму, выключила свет, — затем снова переоделась, в темноте (потом, в машине, водолазку пришлось выворачивать наизнанку), — и через пожарный выход вырвалась на свободу. Когда-то Роджер лично учил меня, как распознать слежку, — и уйти от нее. Так что слежки не было — это точно. Через полчаса я уже колесила по вечернему городу.
Напротив дома Графа — в глубокой тени (не с этого ли места наблюдал за нами Роджер?) — я припарковалась за час до полуночи. Выключила фары, подготовила бинокль. Свет в доме не горел — и от этого мне было неспокойно, хотя интуиция подсказывала — к полуночи Граф вернется.
Он приехал на Понтиаке с шикарным букетом белых лилий. В солнечном сплетении защекотало чувство, отдаленно напоминающее ревность, — и быстро унялось. Во-первых, какое мне дело до того, кому Граф покупает цветы. А во-вторых, вдруг они для меня…
До полуночи оставалось полчаса. Как раз, чтобы успеть заказать пиццу.
Окно в спальне Графа вспыхнуло, когда я сбросила вызов. Сквозь линзы бинокля я могла наблюдать за происходящим в доме так близко, словно находилась рядом. Но при этом Граф не видел меня — а, значит, вел себя естественно, был самим собой. Я невольно облизала губы.
Граф поставил цветы в вазу. Затем снял черную рубашку — я цокнула языком, оценив его натренированное тело (еще одно преимущество подглядывания — я тоже могу вести себя естественно).
— Хм…
Оказалось, у него на внутренней стороне предплечья — татуировка, — кажется, надпись. Жаль, из машины не получалось разобрать, что именно.
— А брюки! — потребовала я.
Граф тотчас же послушался.
Затем открыл шкаф-купе и достал почти идентичные брюки и рубашку — только темно-синие.
— О, все так плохо, Граф?.. — я скорчила недовольную рожицу. — Вы, наверное, даже цветные сны никогда не видите.
Граф взглянул на наручные часы. Я — на панельные.
До полуночи оставалось еще двадцать минут. Позвонит.
Граф прошелся из угла в угол. Подошел к окну — я невольно прижалась к спинке кресла, хотя, конечно, он не мог меня заметить.
Пятнадцать минут.
Побарабанил пальцами по стеклу. Подошел к столу, поправил цветы в вазе. Сел на стул, полистал глянцевый журнал.
— Скучно, Граф, ску-у-учно!
Изобразил чечетку — словно и в самом деле прочитал мои мысли. Но это ребячество длилось считанные секунды — Граф одернул брюки, поправил манжеты рубашки — и вышел из комнаты.
Без пяти двенадцать у его подъезда припарковался мотоциклист с пиццей — минута в минуту, как и обещали по телефону. Я прикусила губу — бедный доставщик… Он, конечно, ни в чем не виноват…
Парень в яркой фирменной куртке поднялся по ступеням — и, не звоня, не стучась, открыл дверь — как было оговорено по телефону — чтобы не разбудить придуманных мной детей. Фамилию, кстати, я тоже выдумала. Так что, по сути, — разносчику вроде как просто дали неверный адрес. На какие чужие жертвы только не пойдешь ради достижения свой цели…
Зато теперь я знаю, что Граф все еще не запирает дверь. А, значит, если его чем-нибудь отвлечь, а затем пробраться в дом и затаиться до утра… Разносчик с такой скоростью выскочил из дома — да еще и без пиццы — что я сочувственно поморщилась.