— Мой дом.
— А коттедж в городе? — рассматриваю свое отражение в чашке.
— Декорации.
— Дог?
— Лучший друг.
— Твои книги?
— Лекарство от скуки.
— Игра на ударных?
На этом моменте повисает короткая пауза — Граф не знает, что я следила за ним в «Жести». Но вопросов не задает.
— Ударные — моя страсть, — искренне отвечает он.
— А я?
Не раздумывая, Граф склоняется ко мне. Осторожно, чтобы не задеть чашку с горячим чаем, приподнимает пальцами мой подбородок и целует меня в губы. Поцелуй — на грани фола: в нем больше желания, чем нежности. Легкое, волнующие соприкосновение языков — но слишком короткое, чтобы жаждать немедленного продолжения. Я рада, что мой внутренний стон не вырывается наружу — не выдает моего состояния.
— А кто за собакой следит? — задаю я неуместный после поцелуя вопрос — лишь бы не молчать.
Замечаю, что мы стоим точь-в-точь, как на его кухне в коттедже во время поедания креветок.
— Мой давний знакомый. Рыбак, из местных. У него дом неподалеку.
Замолкаю. Пью чай крохотными глотками и слушаю, как потрескивают дрова в камине, как воет ветер. Какая наполненная, насыщенная тишина…
От каждого глотка тепло разливается по телу. Улыбаюсь в чашку, чувствуя притяжение Графа, задумчиво пьющего малиновый чай. Мне нравится сопротивляться этому притяжению — чтобы однажды уступить.
Идиллию нарушаю я.
— Почему ты не захотел узнать, кто заказал кьянти на «наш» столик?
Граф отставляет чашку. Похоже, разговор предстоит серьезный.
— Я знал, кто ее заказал.
— И уехал? — теперь чашку отставляю и я.
— Ты недвусмысленно дала мне понять, что именно думаешь о наших отношениях. Не в моих правилах — бегать за женщинами.
Я закипаю мгновенно — кажется, теперь и сама могу обжечь.
— И не в моих — бегать за мужчиной! Но я написала тебе письмо. И я приехала в наше кафе. Значит, настала твоя очередь идти на уступки.
— Очередь?.. — Граф издевательски вскидывает бровь — и я не знаю, чего в это мгновение хочу больше, — отвесить пощечину или впиться в его губы поцелуем.
— Ты знаешь, чего мне стоило перешагнуть через себя и пытаться тебя найти — после того, как ты спал с другой женщиной?! Ты такой же, как и все мужчины!
Граф, наверняка, застигнут врасплох, но вряд ли чувствует себя виноватым. Выражение его лица не меняется, только радужка глаз словно темнеет.
— Чтобы спать с «другой», должна быть «одна», — отчеканивает он. — А у меня она есть? Единственная женщина, которую я бы хотел назвать своей, стала избегать встреч со мной — после того, как довела себя до оргазма на моей же кухне. С тех пор мы общались только по телефону, и она даже намеком не дала понять, что вообще хотела бы видеть меня еще когда-нибудь. Более того, вскоре она просто исчезла!
Я пытаюсь возразить, но Граф своей пылкостью затыкает мне рот.
— …Эту женщину можно назвать «одной»? Я должен хранить ей верность? До гроба? Да, я мужчина! Я по десятку раз на день проходил мимо того места, где стаскивал с тебя платье! Мои пальцы до сих пор помнят, как ласкали твою грудь. Что мне делать, если я все это чувствую?!
— Все равно…
— Вот это по-женски! Без разницы, что я говорю, главное, что ты уже решила!
— По-женски — это не давать мне и слова сказать!
— Так ты обвиняешь меня в том, что я веду себя, как мужчина, или в том, что я веду себя, как женщина?
Я сжимаю кулаки.
— Ты! Не-вы-но-сим!
— А ты — лицемерка!
Выбегаю из кухни, распахивая дверь с такой силой, что она с грохотом ударяется о стену. Секунды — чтобы преодолеть коридор. На ходу хватаю куртку, опускаю ручку входной двери — и понимаю, что она закрыта на ключ. Так и стою, тяжело дыша, глядя на запертую дверь, слушая, как медленно приближается Граф.
Задерживаю дыхание, когда его руки опускаются мне на плечи. Он скользит ими вниз по рукавам джемпера — а за его ладонями — дорожки мурашек. К счастью, Граф не может этого чувствовать.
— Пойдем… — ласково говорит он мне на ухо — и этот шепот, который отзывается во всем теле, едва ли не причиняет мне боль. — Я приготовил тебе плед и бутылку текилы.
— Ненавижу крепкие спиртные напитки.
— Я тоже. Но сегодня, похоже, нам без текилы не обойтись.
Даю увести себя в гостиную и усадить в кресло напротив камина. Принимаю прозрачную рюмку, украшенную долькой лайма. Затем Граф подает мне солонку, а сам садится на шкуру медведя у моих ног.
Мы с Графом молча чокаемся — и выпиваем.
Откашливаюсь и заедаю огненную жидкость лаймом.
Удивительный эффект — у меня вдруг теплеют ступни. Они кажутся большими и мягкими.
— Так что было дальше в нашей истории? Мотоциклист повез Глеба к Ксении?
Я киваю и откидываюсь на высокую спинку кресла. Мне так тепло, спокойно, уютно, что спать хочется куда больше, чем рассказывать историю. Но чувство такое, словно я обязательно должна это сделать…
Глеб знал, кого увидит, когда мотоциклист подвез его к бараку. Даже не удивился, обнаружив, что чрево в этом мертвом доме оказалось живым. Одна дверь подвала вела к другой, та — к следующей. Настоящий подземный город.
Вот последняя дверь открылась — и Глеб зажмурился от яркого электрического света. А когда, заслоняясь ладонью, открыл глаза — увидел перед собой Ксению. Она стояла лицом к нему посреди бедно обставленной комнаты без окон — возможно, ходила из угла в угол в ожидании его — и замерла, когда хрипнула дверь.
— Привет!.. — Ксения расплылась в улыбке, шагнула к Глебу, но остановила себя. — А ты почти не изменился… — соврала она.
И Глеб соврал бы, сказав ей то же самое. Он узнавал только черты ее лица — да и те стали более резкими — Ксения похудела, осунулась. Она укоротила волосы до плеч, покрасила их в жгуче-черный и завязала резинкой в хвост. Одежда на ней была вся темная, закрытая: юбка в пол, водолазка с длинным рукавом.
Ксения угадала его последнюю мысль. Спрятала хитрую улыбку за горлышко водолазки.
— Вот так предпочитают одеваться женщины, не терпящие прикосновений, — когда им не надо никого соблазнять.
Глеб на ватных ногах подошел к дивану. Присел. Он столько раз фантазировал, что скажет Ксении при встрече, но сейчас в голове стоял туман.
— Болезнь не прошла?.. — машинально спросил Глеб, зарываясь пальцами в свои волосы.
— Не прошла. Я переношу касания только двоих.
— Меня и того?.. — Глеб кивнул в сторону мотоциклиста.
— Да нет же! — Ксения рассмеялась, словно это и в самом деле была отличная шутка. — Он мой друг! И всегда был только моим другом!
Она сделала легкий жест рукой — Глеб уловил его краем глаза — и мотоциклист, прикрыв за собой дверь, исчез.
Ксения опустилась перед Глебом на колени. Он поднял на нее взгляд — все смотрел, смотрел — и не понимал, какие чувства испытывает. Ее появление в его жизни — это лекарство или яд? Наверняка, второе. Потому что после приема лекарства должно становиться лучше.
— Зачем ты вернулась? — выдавил он из себя.
— Соскучилась, — то ли всерьез, то ли с иронией произнесла Ксения — и взяла его ладони в свои.
Глеб резко, глубоко вдохнул и опустил голову.
Лучше бы ему это снилось — как со дна души пробуждаются, опутывают, поглощают его чувства к этой женщине. Вот она — стоит перед ним на коленях, брюнетка в темной закрытой одежде, а в голове мелькают кадры — ее профиль в сполохе молнии, светлые волосы прижаты воротом куртки… Босые ступни на мягкой траве… Ксения склоняется к нему, рассказывая, как соблазнить женщину… Жарко, душно, пьяно… Он с битой идет за ней к бараку… Занавеска скользит по ее плечу… Карточный дождь осыпается им на головы… Ажурная маска… Спящая обнаженная Ксения, укрытая простыней… Поиграешь со мной… Ее затравленный взгляд на вечеринке… Он прижимает ее спиной к машине в автомастерской…
Глеб взял ее лицо в свои ладони — крепко, чтобы не увернулась — и притянул к себе. Прижался губами к ее губам так сильно, что заскрипели зубы. Прорвался к ней в рот языком. Боролся с ней до тех пор, пока хватало воздуха. Затем отстранился.
Ксения смотрела на него широко распахнутыми глазами. Волосы растрепались, прилипли к щеке. Рот — удивленно приоткрыт. Этот приоткрытый рот — такая же буква «о», как тогда, на вечеринке, после шлепка по ягодицам, — мгновенно разбудил в нем зверя. Зверь просыпался только рядом с этой женщиной — созданной для того, чтобы ломать его, снова и снова.
Может, Ксения, и в самом деле, — не человек? Потому что ничего человеческого в ней нет. Она, как паук, — расставляет сети, запутывает, обезволивает. Высасывает нутро — оставляет лишь оболочку — и живи, как хочешь. Или не живи… А он все равно, как безумный, идет за ней: на ее голос, на взмах ее руки, на запах. И это никогда не прекратится. Пока дышит, он будет разрушать построенное, предавать близких, лгать, красть, калечить. А потом приползать к ней на коленях…
Глеб одной рукой схватил ее за волосы на затылке, другой — расстегнул ширинку брюк, и с силой наклонил Ксению к паху. Она вскрикнула и уперлась руками в диван, но Глеб продолжал давление.
— Остановись! — закричала Ксения.
Глеб ослабил хватку, но не выпустил из кулака ее волос.
Ксения подняла голову.
— Не так резко, Стрелок…
Что же плескалось в ее глазах? Боль? Но не физическая, нет. А еще — сожаление…
— Я же могу случайно поранить тебя зубами. Потише… — и она сама наклонилась к нему.
…А еще жалость. Жалеет его?! Пусть… Глеб откинулся на спинку дивана.
Что одна делала такого, особенного? То же, что и другие женщины, — те же движения. Но с ней все было острее, ярче, чувственнее. Ей откликалось не только его тело, но и душа.
Послушная, податливая Ксения… Она подстраивалась под его темп, потакала его порывам… Чтобы еще крепче привязать к себе! Лишь подумав об этом, Глеб вскочил, ладонью надавил ей на спину, прижимая к дивану. Задрал юбку и, не снимая с нее белья, вошел в нее. Еще несколько сильных резких толчков — и только тогда он осознал, что происходит. Замер, с ужасом вглядываясь вглубь себя. Кто этот человек, который стоял на коленях?! Кто это чудовище?!.