Шлепаю на кухню. В холодильнике не густо. Тогда я фоном включаю на мобильном Адель, замешиваю тесто, тонкой кудрявой стружкой срезаю с яблок кожуру — и все бросаю взгляды на свое отражении в темном оконном стекле — словно подглядываю. Мне проще поверить в реальность той девушки, вдохновенно посыпающей дольки яблок корицей, чем в присутствие самой себя на этой кухне.
Время сыплется, словно песок в часах. Я будто наблюдаю за ним — с любопытством и трепетом — уплетая за обе щеки румяный пирожок с яблоком. За окном — чернота, и от этого кухня, освещенная теплым светом, кажется еще уютнее. Дог сидит у двери, будто отрезая путь к отступлению, и так внимательно смотрит на меня, словно читает мысли.
— Ко мне, Арчи! — убедительным шепотом произношу я и легонько шлепаю себя по бедру.
И Арчи слушается. Покорно ложится у моих ног. Кладет морщинистую морду на крупные лапы. Мой верный пес. Неужели раньше мне нравились кошки?
Меня переполняет восторженное и, в то же время, спокойное чувство — как закипающая, но еще не бурлящая, вода в чайнике. Он уже легонько посвистывает, скоро разбудит моего принца.
Мне кажется, в таком состоянии поэты и начинают писать стихи.
Меня тревожит одно. Счастье не будет прочным, пока я не разберусь с кольцом. Но как заполучить его, не выдавая тайны отца? Согласится ли Граф на полуправду? Поверит ли мне? Или я все испорчу… Только не сейчас, не в этом сказочном доме, не в этот сказочный день. Пока мы здесь, я смогу убедить себя, что кольца не существует.
Едва выключаю чайник, как сквозь тонкую ткань джемпера чувствую горячие ладони Графа.
— Не хочу просыпаться без тебя… — шепчет он, зарываясь лицом в мои волосы.
— Я с тобой, просто не в постели, — улыбаюсь.
— Больше никаких полумер… — он подхватывает меня на руки и относит в спальню.
И умиротворение этого вечера сменяют бури и грозы, ливни и ураганы.
Граф играет на моем теле, словно на инструменте. Он выучил значение каждой клавиши, каждого клапана. Мелодии, которые он создает, все время разные, но неизменно прекрасные. Он ненасытный, великолепный импровизатор.
Впервые в жизни я чувствую физическую усталость после интимной близости. Мне кажется, я истощена, — но это не мешает хотеть большего…
Я потеряла счет времени. Судя по темноте за окном — еще ночь. Впрочем, это не важно. Мы лежим на кровати. Моя голова — на обнаженном бедре Графа. Мы обедаем… или ужинаем… или завтракаем… пирожками с яблоком.
— Крис, а чем ты занимаешься? — спрашивает Граф, машинально — но от того не менее приятно — лаская ладонью мое плечо.
— Стряхиваю крошки с простыни.
— Нет, я в глобальном смысле. Кем ты работаешь? Горничной?
Прикусываю губу. Не хочу ему врать.
— Последний месяц я по ночам рассказываю истории одному обаятельному негодяю.
— Вот как… Любопытно… — ладонь Графа перемещается на мою шею, скользит по ключице — и я на время теряю нить разговора. — Ну, а чем ты займешься, когда история закончится?
— Мечтаю открыть кофейню, — признаюсь я.
— Хм… — Граф обдумывает мое заявление — так тщательно, что его ладонь замирает. Я извиваюсь под его рукой, требуя продолжения. — Думаю, у тебя получится, — заключает он и проводит подушечками пальцев по моей спине вдоль позвоночника. Я сминаю ладонью простыню. — Ты хорошо готовила, когда работала у меня горничной. Так хорошо, что я прощал тебе отвратительное мытье полов. Ну, еще и потому прощал, что мне открывался потрясающий вид, когда ты наклонялась за тряпкой…
— Следующую твою горничную буду выбирать я, — говорю совершенно серьезно.
— Зачем нам горничная? Мне же нравится, как ты моешь пол, — смеется Граф, но благоразумно переводит разговор на другую тему. — Так чем ты собираешься баловать посетителей кофейни? Пирожки будешь печь? — жуя, интересуется он. — Тогда я первый в очереди.
— Пирожки, торты, маффины, печенье — да что угодно. Хочу… — потягиваясь, мечтаю я, — чтобы в моей кофейне чашечка латте с пирожным могли решить любую проблему — хотя бы на время. Я обожаю такие крохотные уютные гнездышки на несколько столиков… А где любишь перекусывать ты? Ну, когда тебе не готовит горничная.
— В Макдональдсе.
Я приподнимаю голову. Выражение моего лица продолжает диалог за меня.
— Не всегда! — уточняет Граф. — А только, когда меня разрывают мои демоны.
— То есть почти всегда, — догадываюсь я.
Граф улыбается — чуть вздрагивают уголки губ.
— У тебя бывают такие времена, Крис, когда все кажется иллюзорным, когда перестаешь понимать, кто ты, и что с тобой происходит?..
После встречи с Графом я только так себя и чувствовала — до вчерашнего вечера. Но я не говорю об этом. Лишь передвигаюсь чуть выше и кладу голову ему на плечо.
— В такие времена я иду в Мак, покупаю большую порцию черного кофе, засыпаю двойную порцию сахара и сажусь за барную стойку. Обычно это происходит вечером — до обеда, как ты знаешь, я сплю… Так вот, сажусь за барную стойку, непременно напротив окна. Пью кофе. Смотрю и слушаю. И постепенно в мою голову, в которой мысли напоминают радио-помехи, начинает пробиваться обычная жизнь. Пирожок с малиной! Свободная касса! — Граф усмехнулся — видимо, снова переживая один из тех моментов. — Девушки справа обсуждают жмота-босса. Навзрыд рыдает ребенок, который уронил коктейль, — ведь большей беды в его жизни еще не было. Звучит поп-музыка — разные композиции на один мотив. А за окном — машина за машиной. То едут на зеленый, то стоят на красный. И к тому времени, как я допиваю кофе, все становится таким простым… А иногда, чтобы избавиться от демонов, вместо Мака я иду играть в клуб… Ну-ка, вставай!.. — Граф тянет меня за руку, и я лениво подчиняюсь, но в мыслях все еще лежу на его плече.
Граф сам предлагает мне надеть его джемпер, в котором я пекла пирожки. На ходу отряхивает с него мучное пятнышко.
Спускаемся по ступеням в подвал. Понятия не имею, что собирается показать мне Граф. У него в подвале может находиться все: от джакузи до камеры пыток. Граф открывает дверь, пропускает меня в темноту — и только после этого включает свет.
Я удивленно-восторженно охаю. Передо мной — ударная установка. Вблизи она кажется куда больше, чем на сцене. Осторожно касаюсь тарелок. Они откликаются едва слышным звоном.
— Попробуешь? — Граф протягивает мне палочки.
— Ладно… — храбрюсь — и присаживаюсь на край стула.
Страшно представить, какой громкости звук можно выжать из этой установки в таком крохотном помещении.
Граф учит меня, как правильно держать палочки, попутно сыпля незнакомыми словами: крэш, райд, хай-хэт. Взмахиваю палочками — и замираю.
— А сидеть-то как правильно?
— Как правильно?.. — Граф поднимает меня за локоть. Садится на стул сам, а потом усаживает меня к себе на колени. — Вот так правильно. Играй!
Я от души ударяю по тарелкам и высекаю звук, далекий от музыкального.
— Продолжай… — командует Граф, легонько прикусывая мне плечо.
Я повинуюсь, а ладони Графа тотчас же ныряют под мой — точнее, его — джемпер — и сказка продолжается…
Когда мы возвращаемся в спальню, за окном уже светает. Электрический свет почти сливается с утренним. Выныриваю из джемпера и замираю у Графа на плече. Уже уплываю в сон… Но Граф шепчет мне на ухо:
— У Глеба теперь все также хорошо, как и у нас?
— Не знаю… — сонно отвечаю я — и улыбаюсь.
— Не знаешь?! — Граф приподнимается на локте.
— Возможно, тебе нужно быть настойчивее в своем желании получить ответ на свой вопрос, — не открывая глаз, поясняю я.
— Насколько настойчивее?.. — Граф стягивает с меня одеяло — так медленно, что по моей коже начинают разбегаться мурашки.
Одеяло задерживается на моих затвердевших сосках — а когда соскальзывает с них, я прикусываю губу, чтобы не застонать.
— Продолжайте, Граф… И не останавливайтесь, пока я не закончу… свою историю…
Глеб, вздрогнув, проснулся. Он сразу почувствовал, что Ксении не было рядом, но паника длилась секунды. Дверь распахнулась — и вошла она, с охапкой кленовых листьев. Смеясь, бросила «букет» ему на кровать — настоящий листопад. Зеленые, желтые, красные, оранжевые ладошки — влажные, в песке.
Глеб улыбался, укрытый листьями, и думал о том, что за ночь успел ко всему привыкнуть: и к ее закрытой одежде, и к алой резинке, которой Ксения завязывала волосы, и к тому, что бедра ее на ощупь стали худее. Она оставалась все такой же желанной — пусть и другой.
— Ты чего? — спросила Ксения, невесть что заметив в его взгляде.
Глеб сгреб ее в охапку — хотя знал: она этого не любит, — и прошептал ей на ухо: «Моя!»
Все утро они валялись на продавленном диване, в этом чулане, в котором столько лет пряталась Ксения — и который теперь стал раем.
Впервые за время их знакомства Ксения охотно рассказывала о себе. О том, как шестилетней девочкой приехала сюда из Румынии в поисках залетного Ксениного отца-музыканта. Как долгое время жили в комнатушке похуже этой, когда узнали, что отец погиб в пьяной драке, а денег на обратную дорогу уже не было. Как ее красавица-мама бралась за любую работу: утром — уборщица, днем — гардеробщица, ночью — сторож.
Ксения старалась помогать матери: вместе с такими же беспризорниками, как она, мыла машины, перерывала мусорные баки в поисках стеклянных бутылок, попрошайничала — последнее оказалось отличной школой актерского мастерства. Рано научилась по мелочи воровать из магазинов. Чем старше становилась, тем легче ей это давалось.
Потом Ксения подросла, похорошела, вытянулась и округлилась — и стала замечать на себе заинтересованные взгляды мужчин. Тогда она смекнула, что ее внешние данные можно использовать для афер покрупнее.
Быстро научилась определять состоятельность «клиента» по его внешнему виду. Прежде всего, обращала внимание на сигареты и часы: чем они дороже, тем больше можно заработать.
Ксения ничего не обещала, но обольщала, убалтывала — и «клиент» не скупился на коктейли, стоимость которых по договоренности с барменом, была увеличена в разы. Половину выручки Ксения забирала себе. Если «клиент» оказывался слишком настырным, приходилось сбегать через окно в туалете — на улице ее поджидал мотоциклист, тогда еще подросток, сосед по лестничной клетушке.