— Я не должен был им звонить. Уверен, что мое «прости» мало что значит, но… — Граф снова смотрит на меня, — прости. Я был слишком зол на тебя — да и на себя тоже. Ты не заслужила такого, даже если бы и в самом деле хотела лишь украсть кольцо. Просто… Иногда… сильнее всего отталкиваешь того, кого жаждешь удержать. Только боль любимого человека никогда не заглушит твою собственную. Станет только хуже. Теперь я это знаю.
Кажется, Граф искренен.
Только что значит его сожаление? Зачем он здесь?
— Сама виновата, — осторожно отвечаю я.
— Ты виновата только в том, что хотела помочь своему отцу.
Я совсем глупо открываю рот — и силой воли заставляю его закрыть.
Как?!
Откуда?!.
Чувство такое, будто меня пригвоздили к стулу. Я отлично понимаю — и, в то же время, совсем не понимаю, что происходит.
— Через несколько дней после твоего ухода — сколько точно — не скажу, для меня они слились в один — я проснулся от назойливого звонка в дверь. Странное ощущение, потому что, казалось, я и не спал… То еще время было… В общем, я лежал на кровати, надеясь, что посетитель решит, будто я сдох, — и уберется. Но те бесконечные дребезжания, от которых в голове точно кто-то по стеклянным банкам стрелял, могли поднять и покойника.
Кое-как я доплелся до двери, открыл ее — и быстро протрезвел. Потому что на меня смотрел я сам — только из будущего. Когда фокус стал четче, я понял, что ошибся — мужчина просто был на меня похож. Седина в волосах — такой особый узор, от висков к макушке. Линия губ. Глаза… «Надо поговорить», — сказал мужчина. Я посторонился.
Мы прошли на кухню. Я взял бутылку пива из холодильника. Открыл ее о край стола — и на одном дыхании выпил половину — чтобы мозг, наконец, заработал.
— Я приемный отец Кристины, — сказал он.
Вот так вот…
Я залпом выдул бутылку до донца.
— …и твой кровный отец.
И тут бутылка, как в какой-нибудь мыльной опере, выскользнула у меня из рук — и вдребезги разбилась о кафель… А дальше… твой отец рассказал мне окончание истории, Шахерезада. И она, действительно, перевернула мою жизнь.
— Я не знала об этой встрече… Даже представить себе не могла… — полушепотом произношу я.
С трудом удерживаю себя на месте. Хочется выбежать на улицу — воздуха не хватает. Но сама я пока идти не в состоянии, и в объятиях галантного Графа тоже оказаться не хочу — нельзя, если надеюсь хоть в чем-нибудь разобраться.
— Я попросил дать мне возможность самому все тебе рассказать.
— Тогда рассказывай, — требую я, чувствуя, как кровь отливает от лица.
— Тебе плохо? — сквозь вату в ушах слышу взволнованный голос Графа.
— Мне… странно… Я не стала задавать этот вопрос отцу, но ты-то, наверняка, уже знаешь ответ… Почему Ксения не уехала раньше, зачем она пять лет ждала?
— Все время что-то держало. Сначала беременность, маленький ребенок. Через год собралась ехать — матери поставили диагноз — рак. Потом похоронила маму, подготовила документы, билеты достала — а тут выставка с портретами твоего… моего… отца.
— Значит, все-таки любила — раз не уехала. Из-за него.
— Конечно, любила. Просто по-своему.
— А почему она ребенка Глебу не оставила? Ну… тебя… твоему отцу.
— Кто ж ее знает? Наверное, такой поступок не совпадал с ее пониманием счастья моего отца: он же совсем молодой был, ему еще свою семью строить… А спрятала она меня хорошо. Даже Роджер не смог отыскать. И оставила солидное наследство: почти все деньги, что тогда с Глебом награбила, в антиквар перевела. Может, спустя годы она бы и рассказала отцу, где меня искать, но, похоже, Ксения все-таки добежала до своей пропасти — потому что, с тех пор, как уехала, никто ничего о ней не слышал.
Некоторое время мы просто сидим молча.
— Почему не объявился раньше?
Смотрю на свои руки, он — на свои. Как подростки на первом свидании.
— Ждал, пока смогу показать тебе вот это…
Граф достает из рюкзака книгу — и кладет передо мной.
На обложке — дом моего отца, но не такой, каким я его видела, а отреставрированный. Дом залит теплым осенним светом, с кленов опадают листья. Перед домом стоят двое — мужчина и женщина. «Долгая дорога домой», — гласит название. Совсем не похоже на то, что обычно пишет Граф.
— Мне пришлось немного доработать книгу — когда оказалось, что я описывал не только родословную Глеба, но и свою. Книга получилась потрясающей. Хотя вряд ли ее ждет популярность моих прежних работ.
— А я думала, ты книгу обо мне писал. А когда закончил — я перестала быть тебе интересной — как и все предыдущие герои твоих романов, — я грустно улыбаюсь.
Теперь-то знаю, что ошибалась, но все равно хочу услышать ответ Графа.
— Дело в том, Крис, что с тобой срабатывает какой-то иной закон: чем больше я тебя узнаю, тем интереснее ты мне становишься.
Снова эта длинная тяжелая пауза. Слова Графа, тон голоса, взгляды — все обещает, завлекает, затягивает. Но у нас ничего не вышло даже, когда мы были счастливы.
— Граф, зачем ты пришел? — наконец, решаюсь спросить я.
— Поздравить тебя с очень важной датой — сегодня будет сто и одна ночь, как мы знакомы.
Вместо того чтобы радоваться, я чувствую пустоту. Мои отношения с Графом никогда не были простыми и вряд ли такими станут. Через сто и одну ночь. Через тысячу…
А за окном мягко падают хлопья долгожданного снега — точно клочки сахарной ваты. Взбитые в пену облака цепляются за ветки, застревают, соскальзывают — и медленно плывут дальше.
Старички прогуливают собаку по укутанной снегом дорожке парка, оставляя пунктир черных следов. Держатся за руки. Улыбаются друг другу. Вот это — настоящее счастье. Дано мне когда-нибудь испытать подобное? Возможно ли состариться вместе с Графом? Не думаю. С ним — всегда война.
— У нас все получится, — Граф снова читает мои мысли.
Молчу.
Я помню все свои ожоги.
— У нас. Все. Получится, — мягко, но настойчиво повторяет он.
— Это даже не оптимизм, Граф. Это… как называется то, что оптимистичнее оптимизма?
— Идиотизм? — он улыбается.
— Точно, — теперь улыбаюсь и я.
— Кстати! Совсем забыл… — он лезет в карман. — У меня есть для тебя подарок — в честь нашего праздника.
Смотрю на его руки. Граф раскрывает ладони, а там — кольцо. То самое, из-за которого я едва не оказалась в тюрьме.
Граф кладет кольцо на мою ладонь и накрывает своей. И между нами тотчас же начинают перетекать токи — совсем как между мной и отцом, через подушку, когда мы сидели на подоконнике.
— Крис… Это кольцо — мой подарок тебе. Я хочу, чтобы когда-нибудь ты передала его нашему ребенку.
Это уже слишком!..
Я вскакиваю и бросаюсь на улицу. Останавливаюсь у двери, пытаясь совладать с дыханием. Я так хочу ему верить!.. Но это же Граф. Он признался мне в любви, а через два дня натравил на меня полицию!
— Крис… — он обнимает меня за плечи — и я машинально пытаюсь отстраниться — иначе не смогу думать.
Но Граф только крепче прижимает меня к себе.
— Переезжай ко мне… Пустота дома, в котором нет тебя, невыносима.
Качаю головой.
Кольцо до сих пор у меня в руке — чувствую тепло металла, нагретого моей кожей, легкое давление аметиста в центр ладони…
Так хочется уступить Графу, но я пытаюсь сопротивляться — хотя знаю, что все мои битвы с ним — прошлые, настоящие и будущие — проиграны. Но на этот раз Граф не догадывается о моих мыслях. Поэтому наклоняется к моему уху — и шепчет:
— У меня есть то, что тебя заинтересует, Крис… История… — что-то звучит в голосе Графа такое, что у меня комок подкатывает к горлу. Мы уже проходили это раньше. — И эта история перевернет твою жизнь, Крис…
БОНУСЗарисовка от лица Графа
…Я вовсе не сноб, не паршивец, и не засранец — в чем пытается убедить меня Валда — мой литературный агент. Я просто безумно соскучился по женщине, которую люблю. И между нами сейчас — только эта треклятая обложка.
Но обложка должна быть идеальна. Этот роман создан для Крис, и он станет красноречивее любых слов о любви.
Пока копался в архивах, тщетно пытаясь связать ниточки, торчащие из истории Крис, — я и не заметил, как увлекся историей дома, в который мы с ней ездили. Судьбы его жильцов — яркие, цепляющие. Иногда — счастливые, часто — трагические. Но всегда — пробирающие до нутра. Я так до сих пор и не понял, что связывает Крис с этим домом, но, уверен, она оценит подарок — мою самую искреннюю, самую живую книгу.
Подарок портит только обложка.
Дом на ней словно не настоящий. Его душа погребена под слоями фотошопа — и почему это вижу только я один?!
— Нет, — я стискиваю зубы, чтобы не сказать лишнего — и не затянуть этот вечер. Но, уверен, тяжелый, медленный жест, которым я отодвигаю макет обложки на центр стола, говорит за меня.
Откидываюсь на спинку кресла.
Как же я хочу к Крис… Чем она занимается? Какое у нее настроение?
— Просто «нет»? — Валда закладывает руку за руку.
Она нависает надо мной, пытается пригвоздить меня к креслу увесистым взглядом сверху вниз. Но эти приемы на меня не действуют.
— Нет, не просто — нет, — злю ее. Может, так она уступит мне быстрее? — А по очень многим причинам, о которых я уже устал говорить. Давай, завтра, в письменном виде?..
Она не понимает, я иронизирую или говорю серьезно. Да я и сам уже не понимаю. Хочу к Крис…
— Вопрос надо решить сегодня.
В голосе Валды угадывается жесткость речи ее немецких родителей. И вся она с виду жесткая: строгий костюм, линия бровей, о которую, кажется, можно порезаться, прическа — завиток к завитку — наверное, этот порядок не нарушит даже ураган.
Отправляю Крис сообщение, что задержусь еще на час. В ответ она называет меня своим любимым автором.
Люблю ее. Произношу эти слова в уме — и не могу поверить, что делаю это. Люблю ее — остро, сумасшедше и болезненно — так, наверное, любил Глеб. Но, в отличие от него, я не простил бы предательства. Никогда. Никому. Особенно — Крис.