— Так откуда две тысячи, Сергей Ильич? — повторил вопрос Шатохин.
Лагунов потер ладонями свои щеки в мелкой светлой поросли, молчал.
— Что ж, не хотите отвечать, ваше право. Молчание, правда, не в вашу пользу. Помните, в предпоследнюю нашу встречу на шпалозаводе вы говорили, что к краже моторов не причастны. У вас алиби, вы прилетели днем позднее.
— Да, — Лагунов кивнул.
— Тогда, может, скажете, где пропадали неделю до тридцать первого августа? Только не говорите, — быстро прибавил Шатохин, — будто сидели у постели больной матери. Она здорова. И тогда, и теперь... Так где вы находились с двадцать шестого по тридцать первое?
Ответа не последовало.
— Хорошо, тогда я скажу. Вы приехали в Бийск, действительно виделись с матерью, но недолго. Она вам передала билет на автобус до райцентра Усть-Кан. В десять вечера вы устроились там в гостинице. А утром...
— Ну да, да, да, — не выдержал, перебил Лагунов, — продал я один карабин в Усть-Кане Михаилу Гусельникову. Признаю! А где было взять деньги? Мулл, этот идиот, уперся, как осел, — пока не будет двух тысяч, хоть рубля не хватит, — не повезу. Все! Больше нечего добавить.
— Михаилу Гусельникову? — уточнил Шатохин.
— Да, — подтвердил разгоряченный, взвинченный Лагунов.
— Сколько Гусельников дал за карабин? Отвечайте честно, чтобы после не путаться. Все будет проверено.
— Чего уж, — Лагунов махнул рукой остывая. — Четыреста пятьдесят наличными и пять шкурок соболя.
— Шкурки целы?
— Продал. Туристам на автовокзале в Горно-Алтайске, по сотне за штуку.
— Итого девятьсот пятьдесят. Хватило рассчитаться, — подсчитал Шатохин. — Это, надо полагать, вынужденно. С пылу, с жару. В спокойной обстановке за карабин и шкурки больше бы взяли?
— Не знаю, — раздраженно ответил Лагунов.
— Давайте-ка без эмоций, — одернул Шатохин. — Мое дело спрашивать, а в ваших интересах отвечать. Вы пока не представляете всей серьезности содеянного.
— Пугаете?
— Привычки не имею. Вот послушайте, как распорядился дорогим приобретением Гусельников. Через три дня он решил опробовать карабин, отправился на охоту. В заповедник. Близ села Черный Ацуй подстрелил двух маралов, но был замечен егерями. Когда его попытались задержать, принялся отстреливаться и ранил одного из егерей в живот... Неизвестно, жив ли сейчас егерь... Гусельников уже сознался, при каких обстоятельствах купил карабин. Вот только вашего адреса и имени не знал... Показать вам сообщение или поверите на слово?
— Не надо, — сдавленно пробормотал Лагунов. — Скажите, меня посадят?
— Озабочены судьбой, а хитрите.
— Вы больше моего знаете.
— Так сколько же всего было карабинов?
— Сто... То есть сто один, — поправился Лагунов.
— А тот, ствол которого растачивал Мулл?
— У него дуло внутри проржавело. Я выкинуть хотел, Мулл забрал, сказал, что ствол расточит, охотничье ружье выйдет. Двадцать восьмой калибр.
— Значит, уже сто два карабина?
— Да.
— Сто два?
— Да, я сказал ясно.
— Вранье, гражданин Лагунов. Неужели вы не понимаете, что дело слишком серьезное, чтобы вам поверили под честное слово. Мы вместе уже подсчитывали. Получается, что вы буквально наскребли затребованное Муллой. А перед отъездом из Бийска отдали матери тысячу рублей. Она с гордостью рассказывала об этом на работе. Это что ж, манна небесная просыпалась?
Молчание длилось долго. Шатохин в упор смотрел на допрашиваемого, не торопил.
— Там, между ящиками, было еще шесть наганов...
— Вы и их продали?!
Было понятно: да, конечно же, продал.
От неожиданности такого признания Шатохин поднялся из-за стола, подошел к шустрому торговцу оружием. Лагунов опасливо, словно боялся удара, отшатнулся.
— Там же, на Алтае?
— В Барнауле.
— Адреса! — Шатохин почти закричал. Взял тут же себя в руки. — Худо вам будет, гражданин Лагунов, если не сумеете назвать, кому продали.
— Я знаю. Я три сразу одному продал. Я запишу, — Лагунов потянулся к столу, торопливо, без спроса взял шариковую ручку, лист бумаги, принялся писать. Теперь для него не существовало вопроса: будет ему срок или нет, теперь он спешил облегчить свою участь.
— Вот, — подал лист Шатохину.
Слава богу, — Шатохин пробежал глазами запись, — наганы Лагунов продавал, кажется, не первым встречным, как было с собольими шкурками. Очевидно, заранее, с тех пор как узнал дедову тайну, и до весны, до отъезда в Нежму, готовил рынок сбыта. Точный адрес назван лишь один, но у других обладателей наганов ориентиры основательные, разыскать труда не составит. Только бы не успели ощутить свое превосходство, всесилие свое над окружающими с наганами-то за пазухой. Обойтись должно. Времени мало минуло.
— Патронов сколько к наганам?
— По десятку... Там еще деньги были бумажные... Тех лет. Я их продал. По рублю за бумажку.
По сравнению с уже сказанным, это признание было мелочью. Оно лишь указывало, что сознаваться в истории с оружием Лагунову больше не в чем. Шатохин сел за стол.
— Скажите, Лагунов, о моторах. Вы к этому непричастны, я знаю. Но впечатление сложилось, будто вам известно, кто украл. Ошибаюсь?
— Нет. Полукеев это. Ничтожный человечишка. Он запоями страдает. Чувствует заранее приближение, на пропой припасает. Я случайно подсмотрел, как он прячет. Тут мне уезжать скоро, а он с этими моторами. На меня же тени подозрения с отъездом не должно пасть. Ну и...
— Написали анонимку?
— Думал, вы заберете моторы и успокоитесь, особо копаться не будете... Хотел еще написать, назвать Полукеева. Не рискнул.
— Эх, Лагунов, Лагунов, — Шатохин вздохнул, откладывая ручку. — Удивляюсь. Вы же представляете где сидите, по какой причине. И вполне серьезно одариваете презрительными эпитетами других. «Ничтожный». Вы-то какой?
Лагунов сидел и глядел в одну точку. Вздрогнул, обернулся на скрип двери. В кабинет вошел начальник милиции майор Звонарев.