Ханс дарит мне куклу-негритенка в комбинезоне и клетчатой рубашке. У меня как будто пропали руки, но я говорю спасибо. Он смотрит на мой рисунок, что висит на стене, и говорит, что рыбка красивая.
– Это Турстейн, – говорю я.
– Турстейн? – удивляется Ханс.
– Ее так зовут, – сердито объясняю я.
Поездка на юг
– Я думала, этот салон только для пассажиров первого класса, – кисло проговорила какая-то дама, проходя мимо и устраиваясь как можно дальше от них.
Вообще-то салон на корме был почти пустой. Но громко вздыхающую даму с муфтой и в меховом воротнике, несмотря на жару, окружало недовольство, словно вонь от протухшей сельди.
– Мы можем перейти во второй класс, – тихо сказал явно смутившийся Фредрик.
Он расположился в салоне с Йордис и Агдой, пока Элида и остальные дети переносили на борт их багаж. Конечно, они шумели. Элида сняла пальто, от работы ей стало жарко. Волосы у нее растрепались, нос блестел. Шаль зацепилась за пуговицы блузки, но Элида этого не замечала. Она вытянула губы трубочкой и подошла к даме в мехах. Шаль тащилась за ней.
– Мы вам чем-то помешали, сударыня? – спросила она. Дама вздрогнула. Двое других пассажиров – господин, прикрывшийся газетой, и женщина с крохотной собачонкой в корзине – наблюдали за происходящим.
– Что вам угодно? – процедила дама в мехах и дернула себя за мочку уха.
Собачонка высунулась из корзины и тревожно зарычала. Хозяйка осторожно сунула ее обратно в корзину. Но собачонка тут же снова высунулась оттуда.
– Мы вам помешали, сударыня? – повторила Элида и уперлась руками в бока.
– Я не понимаю… – пробормотала дама и спрятала обе руки в муфту.
– Значит, мы обе не понимаем. Я, например, не понимаю вашу бесцеремонность! – Элида повернулась на каблуках и отошла к своим.
– Мама! – смущенно прошептала Анни и отцепила шаль Элиды от пуговки.
– Превосходно! – сказал Фредрик. – Тебе следовало бы возглавить нашу управу!
– Что со мной происходит? Не успел пароход отойти от берега, а я уже сорвалась! – вздохнула Элида, повернувшись спиной к даме, и поднесла к губам чашку с кофе.
– Так ей и надо! – сказала Эрда.
Но даже кофе не помог Элиде забыть этот эпизод. Она не помнила, чтобы кто-нибудь когда-нибудь упрекал их за то, что у них так много детей. Много? Пятнадцатилетняя Анни была тихая, добрая и вежливая девочка. Тринадцатилетняя Эрда могла иногда заупрямиться и раскричаться, если была сердита, но этого никогда не случалось при посторонних. Одиннадцатилетний Карстен был немногословен и послушен. Девятилетняя Хельга – серьезная девочка. Четырехлетняя Агда и годовалая Йордис могли, конечно, и плакать и капризничать, но ведь это естественно.
– Вы только подумайте, наш пароход называется «Финнмарк»! Он белый и прекрасный, как лебедь. Передняя часть мостика обшита благородным деревом. Длина парохода двести четырнадцать футов, и он развивает скорость четырнадцать узлов, – сообщил всем Фредрик.
– Откуда ты это знаешь? – спросил Карстен.
– Перед вашим приходом я успел поговорить со штурманом. Понятно, что он гордится своим судном. Надеюсь, вы помните, мы с вами читали, что в прошлом году на Иванову ночь, когда открывался новый маршрут на остров Рисёй, на борту этого парохода побывал король Хокон. Теперь все пассажирские суда, идущие по маршруту Берген – Киркенес – Берген, могут заходить в Стокмаркнес.
– Почему? – поинтересовалась Хельга.
Фредрик достал из кармана пальто карту и разложил ее на столике.
– До того, как в этом месте расчистили фарватер на Рисёй, – он показал на карте, где именно, – пассажирским пароходам приходилось идти через пролив Тьельсунд. Вот тут! Тогда к Стокмаркнесу было не подойти. – Фредрик провел пальцем по карте.
– Может, король сидел здесь, на этом стуле? – с любопытством спросила Эрда и от волнения забыла закрыть рот.
– Или на этом? – Хельга даже привстала.
– Думаю, он сидел в столовой, на корме. Там помещается сразу семьдесят человек. Но может, и в курительном салоне, – предположил Фредрик.
– А нам можно туда зайти? – спросил Карстен.
– Не сейчас, – сказала Элида.
– А вы обратили внимание на красивую трубу с синей полоской? – с волнением спросил Карстен.
Сестры кивнули.
– Если бы не Рикард Вит, мы не могли бы купить такие дорогие билеты, – заметил Фредрик.
– Кто это? – спросила Хельга.
– Рикард Вит – отец нашей пароходной линии. Одно время он был депутатом стортинга. Именно тогда он и убедил всех господ на Юге, что нам нужно хорошее пароходное сообщение.
– Ну ладно, я пойду в каюту, – сказала Элида.
– А можно мне еще немножко побыть здесь? – попросил Карстен.
– Нет! – ответила Элида резче, чем ей хотелось бы. Вопрос был решен.
После Стокмаркнеса море было спокойным. Когда они со всеми своими пожитками разместились в двух каютах, Элида вздохнула с облегчением и тут же заснула, прижав к себе Йордис. Фредрик занял вторую нижнюю койку. Агда была в другой каюте со старшими сестрами.
Из-за гула машины, движения и ритмичного поскрипывания корпуса судна Элида чувствовала себя предметом, который должен лежать на своем месте и не мешать обычному ходу событий. Однако вскоре Фредрик разбудил ее и попросил проводить его на палубу – ему хотелось посмотреть места, мимо которых они проплывали. Спросонья она отказалась. Но когда он с трудом поднялся на ноги и принялся шарить в поисках палки, проснулась Йордис.
Поднимаясь на палубу с Йордис в одной руке и держа наготове другую, чтобы в случае необходимости поддержать Фредрика, Элида кипела от гнева.
– Неужели ты не понимаешь, что мне тоже нужен отдых?
Фредрик остановился, держась за перила, – он был обижен.
– Могла бы раньше сказать мне об этом. Я бы тебя понял, – медленно, с большим трудом сказал он. Он уже преодолел большую часть лестницы.
– Я говорила! Ведь я тоже человек!
Он с удивлением повернулся к ней, молча протиснулся мимо нее и начал спускаться вниз. Сначала он опускал вниз здоровую ногу, потом подтягивал больную. Элида следовала за ним с ребенком, сидевшим у нее на бедре. Она вдруг с удивлением подумала, что именно так ходила все эти двадцать три года. С ребенком, сидевшим у нее на бедре или лежавшим в животе. Возилась с детьми. Но все-таки самым тяжелым было то, что случилось с Фредриком. Каждый раз, когда ей приходилось помогать ему, она невольно оскорбляла его. Вот и теперь он попросил ее пойти с ним на палубу, потому что боялся, что не сможет подняться туда один. А она? Ответила ему как сварливая старуха.
Элида заговорила, как только они снова оказались в каюте:
– Пожалуйста, не обижайся! Мне невыносимо, когда ты на меня обижаешься! Слышишь? Ведь только с тобой я могу быть и слабой и упрямой, какой угодно.
Он сел на койку, наклонив голову, чтобы не удариться о верхнюю полку. Похлопал по койке рядом с собой. В каюте был маленький иллюминатор, за которым, словно тень, плескалось море. Темное, с серебристыми водоворотами. Иногда были видны серые скалы и обледеневшие камни. Но Элида не могла понять, где они находятся, мимо каких берегов идет их пароход. А ведь только это ему и хотелось узнать, чуть не плача думала она. Вокруг них и в них самих звучала монотонная песня машины. Машина легко потряхивала их, подкидывала, чтобы потом спокойно снова вернуть в прежнее положение. На время.
С ребенком на руках Элида тяжело прислонилась к Фредрику, из глаз у нее текли слезы. Немного, но он их заметил и вытер тыльной стороной ладони. Рука была холодная, влажная и слегка дрожала.
– Я не обижаюсь, но я не умею читать чужие мысли, – грустно сказал он.
– Ты не понимаешь, что мне иногда нужно отдохнуть?
– Конечно, ты должна отдыхать. Я только подумал, что тебе тоже интересно посмотреть места, мимо которых мы проплываем… ландшафт…
– Плевать мне на ландшафт, – отрезала она. Йордис удивленно посмотрела на мать и потянулась к отцу. Элида отпустила ее. Вот, пусть обратит внимание на их собственный «ландшафт», подумала она. Жалкая, детская месть. Ей и самой это было ясно. Она вспомнила холод, разделявший их в последние дни. Этот холод возник после того, как приемные родители приезжали, чтобы забрать детей. Он так и остался между ними. Этот змей, вызванный Фредриком и лежавший между ними, стерег все, что бы она ни сделала и ни сказала. Она видела его в глазах тех, кто хотел им помочь. Позор! Кажется, это так называется? Фредрик показал всем, что он хороший отец, а она – плохая мать. Снова и снова та сцена возникала у нее перед глазами. Все, что она говорила и делала. И с каждым разом это выглядело все хуже. К тому же Элида вспомнила давние события. То, что теперь не имело уже никакого значения. И все-таки ей все вспомнилось. Вспомнилось все, что ее мать, Сара Сусанне, говорила о ее браке. О мечтателе Фредрике. Неужели мать оказалась права? Неужели она все время была права? Неужели Фредрик видел только то, что хотел видеть? Неужели сама Элида была глупа и не понимала, что он за человек на самом деле? Или уже тогда у нее появилось неприятное чувство, что ей предстоит одной бороться со всеми трудностями? Независимо от того, что Фредрик значил для людей в их селении, и от его работы в управе уезда. Он уезжал на заседания управы, а она оставалась в Русенхауге одна со всеми детьми. Неожиданно Элида вспомнила, что ведь ей и самой хотелось уехать. Что она мечтала посмотреть мир. Пусть ненадолго. Особенно если она могла быть уверенной, что Карстен, Хельга и Йордис остались с надежными людьми. Теперь, в суете, это забылось. Элиде стало стыдно, что она думала об этих троих детях, в том числе и о Йордис, как об обузе во время поездки.
Увидев лицо Фредрика, она устыдилась еще больше. Но понимала, что ни по отдельности, ни вместе они уже не распоряжаются своей жизнью. Они слились друг с другом. Годы запахали их в землю, как две сросшиеся картофелины, которым суждено остаться в земле навсегда. Их корни все больше переплетались друг с другом, а их потомство поднималось к свету. Она уже чувствовала приближающееся гниение и видела белые мертвые нити между ними.