Юханнес кивнул, разглядывая свои руки.
– Ддддокккктторрру лллучччшшше ппперрренннооочччеввваааттть ззздддесссь.
Вениамин понял, почему этот человек писал ему в блокноте, когда они встретились в прошлый раз. Он слышал о Юханнесе, о его заикании много говорили. Схватив протянутую ему руку, Вениамин с чувством пожал ее. И другую руку тоже.
– Спасибо! Тогда я смогу еще немного понаблюдать за больной.
Он снова поднялся к Саре Сусанне, против его ожидания она не спала. По-прежнему лежала, глядя в потолок. На тарелочке рядом с постелью лежали два нетронутых ломтика хлеба.
Он сел рядом с постелью и взял ее за руку. Она этого не заметила. Женщина, которая помогала ему, вышла из комнаты.
– Ребенок все равно бы не выжил, – шепотом сказал он.
– Я это знала, – услышал он. Это прозвучало как вздох.
– Каким образом?
– Он не был желанным…
– Для отца?
– Нет, для матери.
– Вы не должны казнить себя. Такое бывает. У многих. Я тоже был не особенно желанным ребенком. И у меня есть дочь, которая тоже не была желанной. Она жива, а вот ее мать умерла во время родов. В Копенгагене.
Он сам не понимал, как это вырвалось у него, ведь ей сейчас хватало и своего горя. Может, причиной послужили ее рыжие волосы? Они были так похожи на волосы Карны! Рыжие, мокрые после смертельной борьбы волосы.
– Вот видите… Вы сами… – прошептала она.
– Я только хотел сказать, что в случившемся нет вашей вины. Он не хотел… ваш мальчик… Он был уже мертвый, когда я его вынул.
Вениамин встретил ее внимательный взгляд. Глаза лежали в глубоких синеватых чашах. Нос заострился, белый и какой-то одинокий. Губы были искусаны и потеряли форму. Высокие скулы отчаянно боролись, чтобы заполучить еще оставшуюся в ней кровь.
У нее был жар.
Вениамин Грёнэльв глотнул воздуха. Можно ли надеяться, что он в будущем привыкнет к этой боли?
К горю. К самобичеванию.
Как он осмелился думать, что что-то умеет?
И, словно забыв о несчастье, Вениамин подумал, что в этой боли есть своя особая красота.
– Как бы вы назвали этого ребенка? – спросил он через некоторое время.
– Йенс…
– Тогда я запишу его в свою книгу как Йенса Крога.
Она закрыла глаза и не двигалась.
– Сколько у вас детей? – помолчав, спросил он.
– Шестеро… и Йенс…
Она провела рукой по лицу. Губы дрогнули. Но слез не было.
– Вы сейчас поедете домой? Там, по-моему, идет дождь? – прошептала она.
– Нет, ваш муж предложил мне переночевать у вас. Так что утром я смогу снова вас навестить. Посмотреть, прошел ли жар.
– Спасибо!
У нее на висках и на руках, лежавших на одеяле, проступили большие темные жилы.
Он отметил слабое движение, кивок.
Посидел еще немного, но так и не нашел, что сказать.
Потом пожелал ей спокойной ночи и вышел из спальни.
Бог не хочет принимать маленьких детей
– Значит, у него не будет могилы?
– Во всяком случае, на кладбище. Ведь он некрещеный.
– Это потому, что он родился мертвым?
Сара Сусанне еще лежала в постели, и потому им пришлось послать за пастором. Он сидел на некотором расстоянии от кровати, и ему было не по себе. Словно несчастная роженица могла оскорбить его духовный сан.
Сару Сусанне охватил гнев, однако у нее не хватило сил, чтобы обнаружить его. Юханнес стоял у двери, опустив плечи и сжав кулаки.
– Но доктор Грёнэльв прочитал над ним из Писания, держа руку на Библии. То место, где говорится, что Бог и Царствие Небесное принадлежат детям.
– Доктор Грёнэльв – врач, а не пастор, фру Крог.
– Разве это нельзя считать домашним крещением?
– Ребенок был уже мертвый.
– Это не касается никого, кроме Бога! – Она услышала визгливые истерические нотки в своем голосе. В ее словах не было ни смысла, ни властности.
– Фру Крог…
– А если бы он был жив и мы крестили бы его дома, тогда все было бы в порядке? – выдохнула она и продолжала, не дожидаясь ответа: – Неужели Бог настолько безжалостен, что отказывает ребенку в маленькой могилке рядом с моим братом и моим отцом? Я в это не верю! Вы лжете мне в глаза, господин пастор! Мы никого не обидим. У нас есть свое место на кладбище в Кьопсвике!
– Надо соблюдать церковные правила.
– Если на кладбище нет места для моего ребенка, я тоже не хочу лежать там! И не допущу, чтобы вы меня отпевали! – сказала она ледяным голосом.
– Думайте, что вы говорите, фру Крог! Вы сейчас вне себя от горя, и это естественно, но вы не должны с помощью угроз добиваться того, на что у вас нет права.
Пастор сидел и поглаживал бороду рукой. Сидел и говорил с ней как с прислугой, как с неразумным ребенком. Он никогда не вынимал из тела матери мертвого ребенка. И его жена тоже. Но он дышал со свистом, чего она не замечала раньше, когда слушала в церкви его проповеди. Его посиневший от злоупотребления пуншем нос был хорошо виден в сумраке спальни. Саре Сусанне показалось, что пастор выглядит отвратительнее, чем она со своей кровавой пеленкой под одеялом. И этот человек берет на себя смелость выступать от имени Бога! Да будь он проклят, как бы он ни был прав! Возлагая на Юханнеса и на нее заботу о теле маленького Йенса.
Неожиданно, несмотря на охватившее ее бесплодное бешенство, Саре Сусанне стало тепло при мысли, что пастор Фриц Йенсен из Стейгена никогда бы не отказался похоронить ее ребенка в могиле на кладбище! Никогда!
Все молчали. На стуле возникло беспокойство.
– Неужели вы считаете, что я должна бросить творение Божие в яму и забросать сверху навозом? Неужели этого хочет Бог?
– Милая фру Крог, истерики и богохульные речи ничему не помогут. Да простит вас Бог! Конечно, я могу позаботиться, чтобы кто-нибудь помог вам похоронить ребенка, если вы сами не… – Пастор встал со стула. Повернувшись, он хотел на прощание пожать руку Юханнесу. Но в эту минуту Юханнес держал руки за спиной, глаза же его смотрели на Сару Сусанне.
– Господин Крог, вразумите свою супругу, – сказал пастор и вышел из комнаты.
Юханнес молча вышел за ним. На этот раз у него не было потребности говорить, была только потребность бить. Он выразил это, не проводив пастора на пристань, где его ждала лодка. И закрыл за ним дверь, не пожелав ему доброго пути. Пастор мог обидеться или не заметить этого, как ему было угодно.
Юханнес поплыл в Тюс-фьорд один на четырехвесельной лодке. На носу лодки лежал матросский мешок с каким-то содержимым. К вечеру он добрался до места и вытащил лодку на берег недалеко от церкви.
Найти могилы семьи Линд не составляло большого труда. Он бывал там раньше. Прислушиваясь к звукам и поглядывая по сторонам, он достал из мешка лопату. Она была необходима для его святого дела. У ног могилы Арнольдуса Линда появилась глубокая яма.
Потом Юханнес снял зюйдвестку и вытащил из мешка маленький гробик. Постоял, держа гробик в руках, и наконец, опустив его в яму, быстро ее закопал.
Он был похож на рухнувшую с пьедестала статую. С его губ беззвучно слетела молитва – «Отче наш». После этого он положил сверху каменную плиту, чтобы звери и птицы, почуяв добычу, не могли до нее добраться. И наконец загладил следы своего пребывания, засыпав проходы между могилами свежим песком из ракушечника. Белые твердые песчинки застряли у него под ногтями.
Сложив аккуратно мешок, он спрятал его на груди под брезентовой робой.
Не выходя на проезжую дорогу, Юханнес вернулся к лодке.
Всю обратную дорогу на море, словно дымка, лежал туман. Но было холодно и небо усеяли звезды. Попутный ветер был слабый, и Юханнесу было приятно грести. Приближалось полнолуние. На ровной поверхности воды дрожала его тень.
Он знал фарватер и потому мог думать о своем. В голову лезли разные мысли. Больше всего он думал о том, как виноват перед этой молоденькой девушкой, Сарой Сусанне, о которой обещал заботиться всю жизнь.
Время от времени у него возникала уверенность, что Господь Бог на его стороне и заботится, чтобы с ним ничего не случилось.
Беседа
Порой Сара Сусанне чувствовала себя достаточно сильной, чтобы справиться с горем. Однако большинство дней были безнадежные, как неприступная гора. Она едва терпела детей и всех обитателей усадьбы. И меньше всего – самое себя.
Она пропускала чтения вслух и старалась не замечать бросаемых на нее вопросительных взглядов. Чувствовала себя такой тяжелой, что с большим трудом поднималась к себе в мансарду. Оттуда она могла сверху обозревать всю усадьбу и гавань. От этого ей всегда становилось легче. Было еще холодно, но можно было попросить кого-нибудь истопить печь. Достаточно одного слова. Однако помочь ей могло только время. Можно было поставить в мансарде небольшие кросны. Те, что занимали не слишком много места. Шерсть и лоскутья хранились у нее наверху. Сейчас она была не в силах сидеть с кем-нибудь в доме для работников, где стояли два других станка. Иногда она пользовалась станками и помещением работниц, когда они сами не ткали.
Но только в мансарде не было никого, кроме нее. Она могла взять туда рукоделие или книгу со счетами о хозяйству и остаться одна. В мансарде стоял небольшой зеленый кухонный столик с опускающимися досками и два стула. Когда она носила ребенка и не могла участвовать в домашней работе, необходимость уйти наверх служила предлогом, если ей хотелось побыть одой. Даже долго. Раньше она поднималась туда независимо от своего состояния. Просто чтобы увидеть парус или мачту. Особенно если они ждали возвращения Юханнеса. Он часто уезжал по делам. Их было много. А может, ему просто было неприятно видеть ее снова беременной?
Потому что находил ее безобразной? Или потому что винил в этом себя? А может, и то и другое? Кто знает.
А эта Тудрун в Трондхейме? Может, у него были еще и другие женщины? Сара Сусанне не могла думать об этом.
В последний год мать жила у Марен на Хундхолмене. Сара Сусанне могла сидеть в зеленом кресле, подставив под ноги скамеечку, как старая дама.