, и я раскрыл портсигар, предлагая папиросу. Когда я поднес ротмистру спичку, то услышал, как в дрянной пьесе, надсадный кашель.
– Вы трус, – заговорил ротмистр, глядя мимо нас. – Вы говорите об этом запросто, как о простуде. Вы не желаете принять мой вызов. Вы смеетесь, вы брезгуете мной… Вы правы, да, правы: я не смогу вас ударить. У меня не осталось сил. И вообще ничего не осталось…
– Налейте-ка ему вина, – сказал я кельнеру.
– Благодарю. Сейчас, – кивнул ротмистр в сад, – я проиграл князю Чавчавадзе «Станислава» с мечами.
– Чепуха, – между прочим заметил Аристарх, всматриваясь в сумерки за балюстрадой. – Никакой он не князь.
– Ах, я знаю… Но это все пустое. Я сидел теперь под каштаном и вспоминал такой же, в Киеве, перед дядиным домом. Там… до войны. Мальчишкой еще, помню, взбирался на него, а ветви так упруго играли под ногами. Осыпался, осыпался белый цвет со свечей, как снег. Неужели все было сном? Где все это теперь…
Вдруг он достал из нагрудного кармана очки.
По тому, как он надевал их и как бережно поправлял обеими ладонями дужки за хрящеватыми ушами, я догадался, что очками своими он болезненно дорожит. Следом за ними наш visiteur извлек из-за пазухи и положил на скатерть браунинг.
– У меня из всего имущества осталось только это. И в комнату на чердаке я уже не вернусь, меня, сударь, изволите видеть, выставили вон тому как неделю назад. Что же прикажете делать? Я думал покончить с собой, но у меня не хватает духу. Меня нынче преследуют каштаны, понимаете? В Стамбуле, в Париже… Я ненавижу каштаны! Вы не принимаете мой вызов, воля ваша…
Мы со стариной Аристархом переглянулись. Ротмистр влажно моргал под стеклами очков, напоминая ребенка. Мой приятель взял со стола браунинг и повертел в ладони, а я нашел в портмоне и протянул через стол несколько купюр:
– Возьмите, здесь, должно быть, франков пятьдесят. Поешьте, снимите гостиницу, выспитесь и забудьте обо всем.
– За кого вы меня принимаете?! – из последних сил выпрямился ротмистр. – Я, сударь, русский дворянин!
– Ах, оставьте, – поморщился старина Аристарх. – Что ж такого, что дворянин? Со всяким может случиться. К примеру, я проснулся и понял, что родился мавром. Какого, скажите, дьявола делать из этого драму? Итак, возьмите деньги и не валяйте дурака. А пистолет оставьте.
– Вот вам еще моя карточка, – добавил я, ругая себя. – Утром, если угодно, навестите меня, и мы поговорим. Стреляться в наше время пошло.
Мы расстались.
Однако следующим днем, когда я мирно пил кофе, на веранду ворвался, оттолкнув слугу и гневно потрясая вчерашним браунингом, Аристарх:
– Вообрази, что за наглость! Едва рассвело, является ко мне в «Пари-Мариотт» этот пошлый князь. Чавчавадзе! Ты помнишь? Mince alors, Il était pieds nus![6] Да, да, не смейся, именно босиком! Ну, конечно, в черкеске и брюках, таких оборванных, что видно штрипки от кальсон! Я спрашиваю, чем обязан эдакой чести, и слышу рассказ. Наш ротмистр ночью проиграл ему твои пятьдесят франков. Но не остановился, подлец, а играл еще и выдал расписок общим счетом сотни на три. Натурально, cet idiot est désespéré[7], идет и прыгает вниз головой с моста Каррузель. Пьяные, ищут тело, ну, понятно, ничего не нашли. Позвали жандармов…
– Какой ужас! – сказал я, пряча рот за салфеткой.
– Ужас? Какой, к чертям, ужас! Оказывается, он объявил, что мы его поручители и теперь должны по этим его бумажкам! Я, конечно, указываю на дверь! В ответ mot pour mot[8] повторяется вчерашняя сцена, только с князем. Все снова проиграно. Выгнали из гостиницы, некуда идти, ночует где попало, достоинство дворянина растоптано! Каштаны, гори они в преисподней, в цвету, но теперь под Тифлисом! Crois-tu?[9] А? Извольте, говорит, обратно, по крайней мере браунинг – застрелиться. А нет – примите вызов за несчастного ротмистра и прочий вздор о дуэлях.
– А ты?
– Parbleu![10] – смутился мой приятель. – Ты спрашиваешь? Он был так жалок, что я дал ему сто франков и велел забыть ко мне дорогу. Какой-то нелепый спектакль! Возьми теперь себе этот дурацкий браунинг, не могу на него смотреть. Так мы встретимся вечером в Opéra, как договорились? Bien! Я не прощаюсь… Каштаны! Вообрази, какой вздор! Каштаны! Помешательство!
Старина Аристарх, бормоча себе под нос и досадливо пожимая плечами, вышел.
Я взял браунинг, разрядил его и постучал пустой рукояткой по столешнице:
– А ну-ка, вылезайте! Ротмистр, он ушел, вылезайте же! И извольте объяснить, что все это значит?
Дмитрий ДАНИЛОВСамолет Можайского
Окаянные дни
Мне нравится умиротворенная атмосфера
Благополучных подмосковных городов
Таких как, например, Домодедово
Особенно вечером
Спокойно, уютно
И в то же время оживленно
Тихо кипит
Скромная тихая жизнь
Например, покидаешь стадион
После матча
Чемпионата Домодедовского района
По футболу
Между командами
Юность-Авангард и Атлетик
И оказываешься
В Олимпийском сквере
Аккуратные дорожки, кустики
Впереди перекресток
Высокий новый жилой дом
И дома поменьше
Яркий свет уличных фонарей
Множество магазинов
И магазинчиков
Рестораны, какие-то еще заведения
Идут люди, едут машины
Можно зайти, например, в «Пятерочку»
И купить, например, бутылку виски
Или, как некоторые говорят
«Чего-нибудь вкусненького»
Какое дикое выражение
«Чего-нибудь вкусненького»
Прямо блевать хочется
Но – да, чего-нибудь вкусненького
Купить вот это вот всё
Вызвать яндекс-такси
И поехать на станцию Домодедово
И поехать дальше, в Москву
В светлой стремительной электричке
Сейчас у нас все плохо
Сейчас у нас все очень плохо
Даже не надо объяснять, что именно
Достаточно произнести (написать)
Некоторые ключевые слова
Которые настолько очевидны
Что их даже не надо
Ни произносить, ни писать
У нас все плохо
У нас все очень, очень плохо
А ведь пройдет какое-то время
Долгое ли, короткое время
В любом случае оно будет коротким
И будем рыдать, светло плакать
Кручиниться, рвать на себе волосы
И с воем кататься по земле
Горевать будем по вот этому
По «Пятерочке» и стадиону
В Олимпийском сквере
По виски в «Пятерочке»
«Перекрестке» и «Азбуке вкуса»
По яндекс-такси
По светлым стремительным электричкам
По возможности и необходимости
Написать и опубликовать
Вот это стихотворение
Напишем книги
Лето Господне, на берегах Невы
Москвы-реки, Шпрее и Мансанареса
И окаянные дни
И снимем, конечно, фильм
Эр-Эф, которую мы потеряли
Но это будет потом
А сейчас уже наступил вечер
Тихий летний подмосковный вечер
И я пишу этот текст
В светлой пустой электричке
Которая мчится сквозь темноту
Из Подмосковья в Москву.
Самолет Можайского
Этот самолет
Не взлетел
Этот самолет
Так никогда и не взлетел
Помню, еще в школе
Нам говорили
Самый первый самолет в мире
Это самолет Можайского
Наш, русский
Подразумевалось, советский
Самолет
Говорили: нет, не братья Райт
А наш
Александр Федорович Можайский
Сделал первый самолет
А братья Райт
Уже потом
Этот самолет
Не взлетел
Этот самолет
Так никогда и не взлетел
При первом взгляде
На картинку в учебнике
Где был изображен
Самолет Можайского
Было понятно
Это устройство
Не взлетело
Это устройство
Не могло взлететь
Квадратные крылья
Нелепые, в клеточку
Три пропеллера
Два паровых двигателя
Две паровые машины
Господи, что же это такое
Как может такое быть
Но вот так решил
Военно-морской инженер
Александр Федорович Можайский
Он просил в военном ведомстве денег
Ему что-то дали
Испытания проходили
В Красном Селе
Под Петербургом
Показания разнятся
То ли самолет Можайского
Все же оторвался от земли
От поверхности земли
Но тут же завалился
И сломал свое крыло
То ли просто подскочил
Наткнувшись на кочку
То ли и вовсе
Не смог взлететь
Оторваться от поверхности земли
И просто тупо ездил
По полю в Красном Селе
Этого мы не знаем
Этот самолет
Не взлетел
Этот самолет
Так никогда и не взлетел
Самолет Можайского
Потом стоял на летном поле
Вернее, это было не летное
А просто поле
И начальство потребовало
Чтобы Можайский
Убрал эту конструкцию
Это сооружение
Эту хрень
С поля
Чтобы она не мешала
Текущей работе
Военного ведомства
Этот самолет
Не взлетел
Этот самолет
Так никогда и не взлетел
А потом взлетел
Самолет братьев Райт
Знаете, это и хорошо
Что не взлетел