Втроем с Майкой мы создали общество «Черный ворон» и сочинили гимн. Несколько раз мы его исполнили, налегая на «эр»:
Чер-р-рный вор-р-рон, ты не падалью кор-р-р-рмлен,
Чер-р-рный вор-р-рон, ты знал вкус свежей кр-р-рови.
Так научи же меня ее пить! Вкус свежей крови не заменить!
Майка фальшивила, но несильно. И в целом получалось здорово. За измену обществу полагалась смерть. Тетрадку с нашим гимном и уставом я взялась хранить у себя.
В обществе были различные испытания. Например, на смелость – нужно было подойти к прохожему и спросить: «А сколько сосисок вы съели сегодня на завтрак?» или что-нибудь такое же дурацкое. Некоторые улыбались и отвечали. Некоторые молча проходили мимо или говорили: «Какая глупость!» или «Отстань». Прохожих мы потом обсуждали, сочиняя, какая у них семья и жизнь и почему они ответили именно так, а не иначе. Про тех, кто прибавлял шагу, мы чаще всего предполагали, что они одиноки и отвыкли от общения.
В разгар каникул, когда лето стало уже привычным делом, я позавтракала оставленными для меня мамой бутербродами и собралась пойти гулять. Позвонила Янке, потом Майке, но никто не отвечал, так что я вышла одна. На ленивой солнечной улице никого не было. Я сорвала стручок с акации, попробовала посвистеть, но он уже перезрел, да, честно говоря, у меня со свистом получалось и в лучшие дни не очень. Я потопталась на детской площадке, покачалась на самых удобных качелях и уже собиралась вернуться домой, как вдруг увидела Янку с Майкой: они неторопливо брели вдоль второго корпуса, удаляясь от меня.
– Янка! – крикнула я, и она обернулась, а вслед за ней и Майка.
Но вместо того, чтобы остановиться, обе они неожиданно бросились наутек от меня. Я припустила за ними, надеясь, что это игра. Они забежали в подъезд следующего дома и, топоча, понеслись вверх по лестнице. С прыгающим сердцем я ринулась следом, пытаясь перемахивать не через одну, как обычно, а через две ступеньки, но услышала шум едущего вниз лифта, грохот входной двери – и тишину. Когда я снова вышла на слишком ярко освещенную улицу, их уже и след простыл.
Нет, наша дружба не закончилась на этом, мы еще долго списывали друг у друга домашку, обсуждали мальчишек и учились целоваться, тренируясь друг на друге в ванной с выключенным светом, и только после выпускного разошлись окончательно. Но что-то такое, для чего я не умею подобрать правильное слово, на следующий день незаметно растаяло во мне, как последняя крупица от сахарного кубика в стакане горячего чая. Мы втроем залезли на толстую ветку старой яблони в саду, оставшемся от бывшего когда-то на месте нашего района колхоза, и, коротая тягучее дневное время, играли в города. После Уренгоя настала пауза – Майка пыталась найти, что могло бы идти за ним кроме уже сыгравшей Йошкар-Олы, – и я спросила как можно небрежнее:
– А что это вы вчера побежали от меня?
Нежно-зеленая гусеница свесилась с верхней ветки, но тут же затянулась по невидимой ниточке обратно.
– Да просто так. – Янка почесала коленку и пожала одним только левым плечом. – Нипочему. Захотелось, и всё.
– Йокогама! – радостно закричала Майка.
– Не, Иокогама на «и», – возразила Янка.
И в это самое время я вдруг ясно ощутила, как что-то оборвалось в воздухе, оставив после себя замирающее трепетание, а потом пустоту.
Мой первый мальчик
Чердак в доме был. Я об этом знала, хотя сама туда не ходила. Ходила соседская тощая Лилька – она показала мне дверь, совершенно такую же, как и все прочие двери на втором этаже, только запертую на висячий замок. Лилька сказала, что на чердаке пыль, духота и стоят старые чемоданы. Правда, есть окно, но если его открыть, то сразу заметят снизу. Так что лучше не открывать. Лилька сказала, что смотрела из него и видела нашу лужайку, и качели, и даже далеко за деревьями речку Варейку, ходить на которую без взрослых запрещалось.
Как открывают висячие замки, я не представляла. Но думала, что вдвоем с Сережей мы уж как-нибудь справимся. Лилька же справилась.
Сережа был мальчик, приехавший на дачу, которую мы все уже называли нашей, только неделю назад. У него глаза были разного цвета – один серый, другой зеленый – и челка, похожая на высохшую траву, такая же ломкая и сухая.
Оставалось одно – рассказать Сереже про свою идею: зачем мне понадобилось с ним на чердак. Это оказалось непросто, и было непонятно почему, дело-то было совсем простое.
Несколько дней назад незнакомая черненькая девчонка рассказала мне кое-что важное. Ради этого она в одних белых трусах босиком прибежала в раздевалку – гулкая железная будка напоминала автобусную остановку, только к пляжу она была повернута закрытой стороной, а открытой смотрела на травянистый взгорок, за которым шли непролазные буераки. От земли под железной лавкой пахло сыростью и писями. Я там переодевалась после уроков плавания, закидывая на железную створку мокрый жгутик и пытаясь ногой попасть в сухое. Жгутик был один – плавки. Лифчик мне очень хотелось, но по малолетству не полагалось.
Все девчонки плавали по-собачьи. Я плавать не умела и хотела как они. Но мой дедушка решил учить меня по-настоящему, брассом. Каждое утро после умывания, чистки зубов и расчесывания, но еще до завтрака я упражнялась под его руководством: ложилась животом на простыню и на счет раз-два вытягивала и разводила в стороны руки, а ноги наоборот – сначала сгибала в коленях, потом делала угол, потом этот угол схлопывала. Ноги и руки двигались вразнобой. А простыня сбивалась под грудью и комкалась под животом. Я расстраивалась. Но дедушка был непреклонен.
После завтрака мы шли на пляж. Река под ярким солнцем казалась черного цвета. Девчонки веселились и ловко гребли по-собачьи, а дедушка заставлял меня повторять утреннее упражнение в воде. Пока он придерживал меня, мне казалось, что я совсем легкая и у меня уже получается. Но как только дедушка убирал руки, я тут же утяжелялась и начинала погружаться, хотя изо всех сил старалась держаться. Я умела не закрывать под водой глаза и видела, что внутри она не черная, а просто темная. Потом я вставала на ноги – река плескалась у груди, а дедушке была чуть выше колен.
На пляже всегда играли в большой надувной мяч, почти круглый, состоящий из разноцветных долек. Иногда бело-синий, а иногда красно-белый. В тонких книжках для детей рисовали многоцветные мячи – желто-сине-красно-зеленые. Но таких на пляже я никогда не видела. Увязая в песке, взрослые и дети с хохотом кидали друг другу мяч, а он норовил укатиться от них туда, где светлый легкий сухой песок темнел и тяжелел, становясь влажным под набегавшей волной.
И вот чужая девчонка вбежала в раздевалку, наткнулась на меня взглядом и с ходу спросила:
– Откуда дети берутся, знаешь?
– Из живота, – ответила я не задумываясь. Я гордилась своим знанием.
– А туда?
Я ее не поняла и задумалась, но девчонка, не переводя дыхания, уже излагала мне механику подселения младенцев в женский живот. И едва закончив, убежала, бросив меня в одиночестве со множеством вертевшихся на языке вопросов. В целом вся история выглядела, на мой взгляд, не вполне правдоподобно. С другой стороны, могла оказаться правдой. Мало ли на свете странного. Взять хоть историю с ведром.
Лилькин папа показывал нам всем во дворе: налив до краев ведерко водой, он одной рукой раскручивал его в «солнышко», а потом ставил на землю по-прежнему полным. Вода не выливалась. Ну то есть проливалось несколько капель. А когда я осторожно поднимала то же самое ведерко, то, еще даже не повернувшись кверху дном, оно выплескивало все содержимое мне на ноги и на платье. К счастью, дедушка меня не ругал ни за мокрое, ни за грязное. Несмотря на то что его самого ругала моя мама, приезжавшая на выходные.
– Папа! – вскрикивала она, удивляя меня этим не идущим к дедушке обращением. – Ты посмотри, в чем у тебя Лена ходит. У нее же носки уже черные. А они, между прочим, белые.
– Дурацкая идея, – отвечал дедушка, – давать ребенку на дачу белые носки, – и замолкал окончательно.
Мама продолжала говорить, но он только вздыхал. Я не стала слушать дальше: меня как раз тощая Лилька, засунув голову в двери, молча поманила на двор, и я потихоньку ускользнула. Обычно Лилька, которой было уже двенадцать, с нами, маленькими, не играла, но иногда звала того, кто оказывался под рукой, чтобы показать что-нибудь удивительное. Например, три желудя под одной шляпкой или посаженного в ведерко живого ежика.
В общем, в мире было достаточно странного, чтобы дикая история чужой девчонки могла оказаться правдой, по крайней мере частично. Надо было выяснить. Но у дедушки я спрашивать не стала, потому что не была уверена: а вдруг он больше не разрешит мне переодеваться одной в раздевалке. Даже девчонки, отлично плававшие по-собачьи, переодевались прямо на пляже. А я ходила в железную будку, самостоятельная и независимая.
Мама приехала на выходные, как всегда, с большущими сумками городских продуктов. Там были крупа и консервы, по большей части не очень интересные, мясные. Но однажды была сгущенка. И я надеялась, что такой случай повторится. На этот раз, однако, сгущенки не нашлось. Зато на мой вопрос мама сразу же ответила:
– Из маминого живота, конечно же.
Тогда я пересказала ей вкратце то, что сообщила чужая девчонка на пляже и спросила, правда ли это.
Мама задумалась ненадолго и ответила, что в общих чертах правда.
Я не уточняла насчет сроков, но прикинула, что недели после мероприятия должно хватить, чтобы получился маленький ребеночек. Дальше я рассуждала так: мама большая, а я намного меньше. Значит, мой ребеночек будет примерно настолько же меньше меня, насколько я меньше мамы. Осталось найти второго человека, и обязательно мужского пола, который бы мне помог. И надо же, чтоб мне так повезло, как раз неделю на