Сто лет минус пять (Юбилейный выпуск) — страница 49 из 55

рно каждые несколько часов чтения я отшвыривал ее с негодованиями, но потом подбирал с пола и продолжал. Если важная (м. б., самая интересная) часть литературного модернизма была создана графоманами в любом из значений этого слова (Джойс, Роберт Вальзер, Хлебников), то Magic Prague – несомненно, шедевр позднего модернизма. Я использую здесь английское название: ведь не знаю, что там в оригинале. А вдруг это все придумал Дэвид Ньютон Маринелли, переводчик и журналист-фрилансер, живший на момент первого английского издания Рипеллино в Вене? Или редактор перевода Майкл Генри Хейм, профессор славистики из университета Калифорнии, подозрительно многоязычный (переложения с чешского, сербско-хорватского, венгерского (!) и русского)? Ответить на этот вопрос и сегодня не могу. Впрочем, он риторический.

Книга удивительная, и я ей навсегда благодарен. Рипеллино указал мне на то, что Кафка – писатель чисто пражский, что Прага – город нескольких исторических катастроф, скорее, результат их, что рассказы про императора Рудольфа – не только завлекаловка для туристов, что это город мрачного пьянства, что чешская литература действительно была отличная, а чешское искусство и того лучше. Благодаря ему я принялся перечитывать некогда отшвырнутого Майринка – и обнаружил еще одного великого графомана. Наконец, всё, что я писал о Праге с тех пор, так или иначе зависит от Рипеллино, пусть эта зависимость негативная – отталкивание, избегание, попытка забыть.

Но самое главное другое. Итальянец вложил мне в голову образ города, в котором я жил и который мне, на самом деле, не очень нравился, и этот образ стал сильнее той довольно скучной и бессмысленной Праги, что я видел; он его не то чтобы вытеснил, нет, он просто встал рядом и его нейтрализовал. Покрытая собачьим калом и воняющая прогорклым гуляшом Прага оттенила рипеллиновскую, в которой, впрочем, тоже немало эманаций органического. Однако в рипеллиновском магическом городе, внешне совпадающем со столицей Чехии 2002 года, был сюжет и был смысл; точнее, это была точка порождения культурных смыслов. Придуманный Рипеллино сюжет заключался в том, что начиная с позднего Средневековья Прага становится своего рода плантацией, даже парником, где выращивают высокий модернизм XX века (в местном контексте – первой половины, а то и трети этого столетия). Всё, что происходило в городе на протяжении нескольких столетий, пошло на сырье для производства Верфеля, Майринка, Яначека, Гашека, Коларжа, Киша, Шимы, Брода и, конечно же, Кафки. В этом для Рипеллино – хоть он сам, как мне кажется, это не сознавал: рефлексия не самое его сильное место – современность Праги, которую он видел своими глазами с конца 1950-х до того момента, как советские запретили ему въезд в страну после 1968-го. Тоскуя по потерянному грязноватому чешскому раю, итальянец из данной ситуации ретроспективно, умозрительно выстраивает образ «магической Праги», заменяя им реальный город, где он уже никогда не окажется. Эта иллюзорная ретроспективная современность Праги и стала идеальным объектом современного искусства. Не «Прага» в любом ее виде, образе, даже туристическом, а ее перенасыщенная прошлым «современность». Сравните эту Прагу с – тоже идеально сочиненной – Прагой из восхитительного романа Брюса Чатвина «Утц» (в отличие от опуса Рипеллино ни секунды не графоманского, а суховатого, экономного, элегантного), и вы почувствуете разницу.

Премия «Поэзия»-2019

Литературные премии в последние годы выполняют роль пружины в часовом механизме литературного процесса. Создается впечатление, что если премии закрыть, то часовой механизм замрет и событий в литературе не то чтобы совсем не станет, их станет значительно меньше. Можно пойти дальше и сказать, что литературные премии подменили собой литературный процесс. С этим многие согласятся, особенно те, кто премиями несправедливо обделен. В любом случае литературная премия – это почти всегда скандал, о премиях спорят, лауреатов рассматривают под микроскопом и – о чудо! – иногда открывают для себя новое имя. Почему так сложилось, хорошо это или плохо – предмет отдельного разговора.

Премия «Поэзия» учреждена фондом «Достоинство» в 2018 году и является преемницей премии «Поэт». Смена формата самой масштабной российской поэтической премии стала ответом на вызовы современности и ожидания читателей. Важное отличие «Поэзии» от «Поэта» организаторы видят в концентрации внимания на отдельных стихотворениях, поэтических переводах и критических материалах о поэзии, опубликованных в течение календарного года, предшествующего году вручения премий. В итоговый список по трем номинациям – «Стихотворение года», «Поэтический перевод», «Критика» – могут войти до ста поэтических текстов, до пятнадцати переводов с любого языка на русский и до десяти критических статей, эссе, рецензий. Премиальный лист 2019 года включает сто двадцать пять работ. В жюри премии – известные поэты, издатели, редакторы и модераторы интернет-журналов и сетевых литературных ресурсов, журналисты, критики, переводчики, слависты, кураторы ежегодных поэтических фестивалей и региональных литературных программ. В жюри 2019 года входят семьдесят два человека. В следующем сезоне планируется пригласить еще двадцать восемь. Стоит отметить, что эксперты, осуществляющие отбор, и жюри работают в проекте безвозмездно. С условиями работы премии можно ознакомиться на официальном сайте http://poetryprize.ru/about/polozhenie-o-premii/

Премия стартовала 1 марта 2019 года, вызвала неожиданный громкий резонанс, споры в литературных кругах не утихают. Эксперты предприняли попытку объединить в одном списке авторов разных поколений, известных и только входящих в литературу, вокруг которых сгущалось общественное внимание, чьи произведения стали событием в 2018 году, вызвали споры внутри профессионального сообщества. Многих «знаковых» имен искушенный читатель в премиальном листе не найдет. Не все звезды оказались доступны кругу экспертов премии, не у всех состоялись публикации в рассматриваемом году, не до каждого мы сумели донести задачи нового проекта. Отказались участвовать по разным уважительным причинам лишь несколько авторов. Нам недостает дорогих сердцу славных имен, надеемся в будущем заполнить пробелы. Но, с другой стороны, пробелы открыли возможность для участия авторам, которые неизбежно остались бы за бортом премиального ковчега, потому что, как было справедливо сказано в адрес премии, «прекрасных поэтов больше, чем сто».

Через несколько дней после публикации премиального листа, когда интернет забурлил и вознегодовал, в книжном магазине «У Кентавра» прошел круглый стол, организованный Александром Житенёвым в рамках его научного проекта «Поэт и поэзия в постисторическую эпоху». Рабочее название круглого стола было провокационно, под стать премии: «Возможно ли “Стихотворение года”?» Я, как единственный официальный сотрудник премии, «начальник Чукотки», шел на встречу, приготовившись к тому, что ученые мужи меня растерзают, аки львы, или заклюют, как прекрасные птицы гадкого утенка, но новую премию встретили с интересом, учли условия работы и сложности, с которыми проект столкнулся. Огромная благодарность всем участникам и организаторам круглого стола за поддержку проекта.

Виталий ПУХАНОВ

Дмитрий ВЕДЕНЯПИН[17]

* * *
1.

Тебя не будет, тебя не будет, тебя не будет, –

Подпрыгнул как-то в своей кроватке дошкольник Изя,

Ладошки взмокли, губа трясётся, глаза как блюдца,

Один на целом-прецелом свете во мраке жизни.

Настало утро, и мальчик Изя и все проснулись.

Вот солнце светит, вот папа ходит, вот мама гладит.

Ночные страхи вдруг расступились, перевернулись

В какой-то дикий теду бе нябет, теду бе нябет.

2.

Однажды Изе приснилась птичка с часами в спинке.

Она сидела, потом вспорхнула и улетела,

И понял Изя, столетний Изя, тараща зенки,

Что худо дело, ох, худо дело, эх, худо дело.

Опять за горло его схватили железной хваткой,

Опять сверкнули в углу над шкафом клыки и когти.

Будь Изя прежним, подпрыгнул б снова в своей кроватке,

А этот просто, держась за сердце, привстал на локте.

Екатерина СИМОНОВА[18]

* * *

Я была рада, когда бабушка умерла.

Сначала она начала задумываться, замолкать,

смотреть куда-то между нами,

потом каким-то последним усилием воли

возвращаться обратно.

Через месяц вдруг спросила маму:

«Что это за мальчик сидит на холодильнике?

Видишь, смеётся, хорошенький такой, светловолосый.

Смотри, смотри же – спрыгнул, побежал куда-то,

куда побежал?»

Назавтра увидела деда, молодого, весёлого,

наконец впервые через семнадцать лет после его смерти:

«Что за рубашка на тебе, Афанасий?

Я у тебя что-то не помню такой, я тебе такую не покупала».

Через пару дней напротив за столом

сидела её мачеха. Бабушка толкала мою мать в бок локтем:

«Оль, ничего не пойму – что она молчит и улыбается и молчит,

молчит и улыбается. Матрёна, да что с тобой?»

Через неделю людьми был полон дом.

Бабушка днём и ночью говорила только с ними, знакомыми нам,

ни разу нами не виденными, мёртвыми, довольными,

рассказывающими наперебой,

какой в этом году будет урожай,

как они рады встрече,

а что это за чёрный котёнок прячется в ванной?