Войдя в эту жалкую постройку, вдовец и Эрендира едва удержались на ногах от удара косого ветра с дождем, который вымочил их до нитки. Они не слышали друг друга, и движения их сделались четче в реве неистовой стихии. При первой попытке вдового лавочника Эрендира заорала по-звериному и рванулась в сторону. Вдовец молча заломил ей руки за спину и поволок к гамаку. Изловчившись, она расцарапала ему лицо и зашлась беззвучным криком. А он в ответ влепил ей такую величественную пощечину, что она как бы оторвалась от земли, и ее длинные волосы зазмеились в воздухе. Вдовец взял ее под лопатки, не дав встать на ноги, резким ударом повалил в гамак и так прижал коленкой, что она не могла шелохнуться. Вот тут ее обуял ужас, она потеряла сознание и в каком-то забытьи увидела лунную бахрому рыбки, проплывавшей в грозовом воздухе. А вдовец тем временем сдергивал с нее одежду лоскутками, точно молодую траву, и эти тонкие лоскуты, подхваченные ветром, взвивались вверх, как разноцветный серпантин.
Когда в селении нe осталось ни одного мужчины, готового заплатить хоть самую малость за любовь Эрендиры, бабка повезла ее на грузовике в края контрабандистов. Они устроились в открытом кузове, среди мешков с рисом и банок с оливковым маслом, прихватив с собой остатки былой роскоши: спинку вице-королевской кровати, обгорелого ангела с мечом и еще какую-то дребедень. В бауле, на котором малярной кистью были выведены два креста, они везли кости Амадисов.
Прячась от неистового солнца под обтрепанным зонтом, бабка вся в липком поту, задыхалась от мучительной пыли, но даже теперь, попав в такую переделку, она держалась с победным достоинством. За стеной банок и мешков Эрендира расплатилась с грузчиком за дорогу и провоз вещей. Поначалу она яростно оборонялась, как в тот раз, когда на нее набросился молодой вдовец. Но у грузчика был совсем иной подход: он действовал не спеша, и умело взял ее лаской. Так что когда бабка после всех мытарств и жарыни увидела, что они наконец подъезжают к первому городку, Эрендира с молодым грузчиком безмятежно отдыхали от сладких утех за грудами банок. Водитель крикнул бабке:
— Вот здесь и туда дальше живут люди.
Бабка недоверчиво обвела глазами жалкие пустынные улочки селения, которое, может, было чуть больше того, откуда они уехали, но совершенно такое же унылое и неприглядное.
— Что-то не видать! — сказала она.
— Это территория миссионеров.
— Лично мне нужны контрабандисты, а не Божьи посланники, — буркнула бабка.
Прислушиваясь к их разговору, Эрендира сунула пальчик в мешок с рисом. Неожиданно она нащупала нитку и, потянув, вытащила длинное ожерелье из натурального жемчуга. Она держала его двумя пальцами, словно дохлую гадюку, а водитель тем временем выговаривал бабушке:
— Да что за небылицы, сеньора. Здесь и в помине нет контрабандистов.
— Как это нет! — ехидно усмехнулась бабка. — Расскажи кому другому!
— Ну ищите на здоровье, может, попадутся, — добродушно хохотнул водитель. — О них болтают кому не лень, а чтоб видеть — никто!
Грузчик, заметив ожерелье в руке Эрендиры, выхватил его и снова засунул в мешок с рисом. В эту минуту бабка, решившаяся все-таки остался в убогом городке, окликнула Эрендиру, чтобы с ее помощью слезть с грузовика. Эрендира поцеловала молодого грузчика второпях, но пылко и как надо.
Сидя на троне посреди пустыря, бабка следила, как сгружают ее имущество. Последним оказался баул с останками Амадисов.
— Ну и тяжесть! Внутри, случаем, не покойник? — усмехнулся водитель.
— Два покойника, — отчеканила бабка. — Так что обращайся с ними уважительно.
— Бьюсь об заклад — там две мраморные статуи, — хохотнул водитель.
Он без всякого почтения бросил баул в кучу с обгорелой, изломанной мебелью, а потом подставил старухе ладонь.
— А где пятьдесят песо?
Бабка кивнула в сторону грузчика.
— Твой работничек получил сполна.
Водитель озадаченно посмотрел на молодого парня, и тот согласно кивнул головой. Помолчав с минуту, водитель поднялся в кабину, где сидела женщина в трауре с малышом на руках, который безутешно плакал от нестерпимого зноя. И вот тут грузчик, человек весьма решительный и уверенный в себе, сказал:
— Эрендира, с вашего позволения, поедет со мной. Все будет честь по чести.
Девочка испуганно пролепетала:
— Я ни о чем таком не просила…
— Да я сам решил, это моя воля, — сказал грузчик.
Бабка оглядела его с ног до головы, но не уничижительно, а как бы прикидывая в уме: чего стоит подобная решимость.
— Лично у меня нет никаких возражений, — заявила она, — если уплатишь за все, что я потеряла по ее безалаберности… Восемьсот семьдесят две тысячи пятнадцать песо за вычетом четырехсот двадцати, которые она уже выплатила, итого, стало быть, восемьсот семьдесят одну тысячу восемьсот девяносто пять.
Грузовик рванул с места.
— Клянусь, я бы выложил эту кучу денег, кабы они у меня были, — с самым серьезным видом сказал парень. — Девочка того стоит.
Бабке пришлась по душе щедрость молодого человека.
— Возвращайся, сынок, когда разбогатеешь, — ответила она ласковым голосом. — А сейчас, милый, проваливай с Богом. Если по совести, так ты мне должен десять песо.
Грузчик на ходу вскочил в кузов и махнул рукой Эрендире, но она со страху даже не ответила.
На пустыре, где остановился грузовик, они возвели что-то вроде шатра из остатков восточных ковров и цинкового листа. Постелили на землю две маленькие циновки и спали всю ночь ничуть не хуже, чем в том мертвенно-лунном особняке, пока солнце, проникшее сквозь щели, не напекло им лица.
В то утро, против всякого обыкновения, бабушка сама занялась Эрендирой. Она разрисовала ей лицо, сообразуясь с тем стилем роковой, зловещей красоты, какой был в моде во времена ее молодости, потом приклеила Эрендире накладные ресницы и повязала на голове бант из органди, напоминавший большую бабочку.
— Ты страшна, как смертный грех, — задумчиво протянула бабка. — Но именно это и требуется, потому что мужчины мало что смыслят в женской красоте.
Сначала они услышали, а потом намного позже увидели, как устало ступают мулы по кремнистой дороге. Эрендира по приказу бабки тотчас легла на плетеную циновку в той позе, какую бы приняла молодая дебютантка перед поднятием занавеса. И тогда, опираясь на свой епископский жезл, бабка вышла и уселась на трон в ожидании первой добычи.
Путник оказался разносчиком почты. Ему было не больше двадцати, но выглядел он старше, как-никак солидная должность. Он был в хаки, в гетрах, а на голове пробковый шлем и за поясом — револьвер. Сидя на добром покладистом муле, почтарь вел в поводу второго мула, не такого ладного, навьюченного мешками.
Поравнявшись с бабкой, он кивнул ей и двинулся было дальше. Но старуха мигнула с таинственным видом, мол, загляни туда, внутрь. Развозчик почты остановился и увидел Эрендиру, лежавшую на циновке в платье с траурной фиолетовой каймой, точно у покойницы.
— Нравится? — спросила бабка.
Парень вдруг смекнул, какой предлагают товар.
— Сойдет с голодухи, — ухмыльнулся он.
— Пятьдесят песо.
— Фью-ить! — присвистнул почтарь. — Она что, из чистого золота? Да за эти деньги я буду есть и пить в свое удовольствие целый месяц.
— Не жмись! — сказала бабка. — У вас, на авиапочте платят больше чем священникам.
— Да я то вожу простую почту. У авиапочты — грузовичок.
— Говори, говори, а без любви, что без еды, — наседала бабка.
— Одной любовью сыт не будешь.
Старуха меж тем поняла: человеку, живущему за счет чужих надежд, не жаль времени, он будет торговаться до упора.
— Сколько у тебя с собой? — спросила она.
Почтарь спрыгнул на землю, извлек из кармана несколько мятых-перемятых бумажек и показал их бабке.
— Я сбавлю, — сказала она, — но вот мое условие: пусть о нас узнают повсюду.
— Узнают и на другом краю света, будьте уверены, — сказал молодой человек. — Распишу в лучшем виде.
Эрендира сняла накладные ресницы — они не позволяли моргать и отодвинулась на самый край циновки, освобождая место очередному партнеру, охочему до любви. Едва он вошел в «покои», бабка резко задернула за ним занавесь, служившую дверью.
Сделка оказалась очень выгодной. Распаленные рассказами служителя почты, понаехали из дальней дали мужчины, дабы самим увериться в прелестях Эрендиры. Вслед за ними торговцы привезли киоски со снедью, появились столы с лотереей, а последним примчался на велосипеде фотограф, который поставил в этом шумном стойбище свой фотоаппарат на штативе под траурной накидкой, а чуть поодаль — укрепил полотно с нарисованными лебедями, уныло плывущими по ядовито синему озеру.
Бабка обмахивалась веером, восседая на своем троне, ей будто и дела не было до всей этой суматохи. Единственное, что ее интересовало — это порядок в очереди клиентов и правильность суммы, которую она взимала за вход к Эрендире. Поначалу бабка была слишком строга и чуть не отказала хорошему клиенту, которому не хватало пяти песо. Но через месяц-другой она усвоила уроки суровой действительности, а под конец принимала в доплату образки святых, семейные реликвии, обручальные кольца — словом всякие золотые вещицы, которые она пробовала на зуб, если они не блестели.
За время, проведенное в городке, старуха собрала порядочно деньжат и, купив ослика, углубилась в пустыню, надеясь на более прибыльные места. Она восседала на носилках, привязанных к спине ослика и пряталась от недвижного солнца под скособоченным зонтиком, который держала над ней семенившая рядом Эрендира. Позади шли четверо индейцев и несли все, что осталось от шумного стойбища, — спальные циновки, подновленный трон, алебастрового ангела и баул с костями двух Амадисов. Вслед за караваном ехал на велосипеде фотограф, однако держался на почтительном расстоянии, как бы показывая, что ему с ними не по дороге.
Через полгода после пожара бабка составила для себя точное представление о ходе дел.