ительно-наивное — то самое, какое бывает у бедняков, когда они приходят в дома богатых. — Да это просто чудо какое-то! — с радостным изумлением воскликнула супруга Монтьеля, ведя Бальтасара за собой в дом. — Ничего похожего я в жизни не видела!
И, возмущенная бесцеремонностью толпы, вливавшейся вслед за Бальтасаром в дверь патио, добавила:
— Нет, лучше вы несите внутрь, а то они превратят нам дом бог знает во что.
Бальтасар бывал в этом доме и раньше — несколько раз, зная его мастерство и любовь к своему делу, его приглашали сюда для выполнения мелких столярных работ. Однако среди богатых ему было не по себе. Он часто думал о них, об их некрасивых и вздорных женах, об ужасающих болезнях и неслыханных хирургических операциях, и всегда их жалел. Когда он входил в их дома, ноги плохо слушались его и каждый шаг стоил ему усилия.
— Пепе дома? — спросил Бальтасар, ставя клетку на стол.
— В школе еще, — ответила жена Монтьеля. — Скоро должен прийти.
И добавила:
— Монтьель моется.
В действительности же Хосе Монтьель помыться не успел и сейчас торопливо обтирался камфарным спиртом, собираясь выйти посмотреть, что происходит. Человек он был такой осторожный, что спал, не включая электрического вентилятора — тот помешал бы ему следить во сне за всеми шорохами в доме.
— Аделаида! — крикнул он. — Что там такое?
— Иди посмотри, какая чудесная вещь! — ответила жена. Хосе Монтьель, тучный, с волосатой грудью и накинутым не шею полотенцем, высунулся из окна спальни.
— Что это?
— Клетка для Пепе, — ответил Бальтасар. Женщина посмотрела на него растерянно.
— Для кого? — выдохнул Монтьель.
— Для Пепе, — повторил Бальтасар. — Пепе заказал ее мне.
Ничего не произошло, но Бальтасару почудилось, будто перед ним открыли дверь бани. Хосе Монтьель вышел в трусах из спальни.
— Пепе! — закричал он.
— Он еще не пришел, — сказала жена вполголоса, не двигаясь с места.
В дверном проеме появился Пепе. Это был двенадцатилетний мальчик с теми же, что и у матери, загнутыми ресницами и с таким же, как у нее, выражением тихого страдания на лице.
— Иди сюда, — позвал его Хосе Монтьель. — Ты заказывал это?
Мальчик опустил голову. Схватив Пепе за волосы, Монтьель заставил мальчика посмотреть ему в глаза.
— Отвечай!
Тот молча кусал губы.
— Монтьель… — прошептала жена.
Хосе Монтьель разжал руку и резко повернулся к Бальтасару.
— Жаль, что так получилось, Бальтасар, — сказал он. — Прежде чем приступить к делу, надо было поговорить со мной Только тебе могло прийти в голову условиться с ребенком.
Лицо его вновь обретало утраченное было выражение покоя. Даже не взглянув на клетку, он поднял ее со стола и протянул Бальтасару.
— Сейчас же унеси и продай кому-нибудь, если сумеешь. И очень тебя прошу, не спорь со мной.
А потом, хлопнув Бальтасара по спине, объяснил:
— Мне доктор запретил волноваться.
Мальчик стоял словно окаменев. Но вот Бальтасар с клеткой в руке растерянно посмотрел на него, и тот, издав горлом какое-то хриплое рычанье, похожее на собачье, бросился на пол и зашелся криком.
Хосе Монтьель безучастно смотрел, как мать его успокаивает.
— Не поднимай его, — сказал он. — Пусть разобьет голову об пол. А потом подсыпь соли с лимоном, чтоб веселей было беситься.
Мальчик визжал без слез; мать держала его за руки.
— Оставь его, — снова сказал Монтьель.
Бальтасар смотрел на мальчика, как смотрел бы на заразного зверя в агонии. Было уже почти четыре. В этот час у него в доме Урсула, нарезая лук, поет старую-престарую песню.
— Пепе, — сказал Бальтасар.
Он шагнул к мальчику и, улыбаясь, протянул ему клетку. Мальчик вмиг оказался на ногах, обхватил ее, по высоте почти такую же, как и он сам, обеими руками и, не зная, что сказать, уставился сквозь металлическое плетение на Бальтасара. За все это время он не пролил ни одной слезинки.
— Бальтасар, — мягко вмешался Хосе Монтьель, — я ведь сказал тебе: сейчас же унеси клетку.
— Отдай ее, — сказала женщина сыну.
— Оставь ее себе, — сказал Бальтасар.
А потом, обращаясь к Хосе Монтьелю, добавил:
— В конце концов, для этого я ее и сделал. Хосе Монтьель шел за ним до самой гостиной.
— Не валяй дурака, Бальтасар, — настаивал он, пытаясь его задержать. — Забирай свою штуковину и не делай больше глупостей. Все равно не заплачу ни сентаво.
— Неважно, — сказал Бальтасар. — Я сделал ее Пепе в подарок. Я и не рассчитывал ничего за нее получить.
Пока Бальтасар пробивался сквозь толпу любопытных, которые толкались в дверях, Хосе Монтьель, стоя посреди гостиной, кричал ему вслед. Он был бледен, а глаза его все больше наливались кровью.
— Дурак! — кричал он. — Забирай сейчас же свое барахло! Не хватало еще, чтобы в моем доме кто-то распоряжался, дьявол тебя подери!
В бильярдной Бальтасара встретили восторженными криками. До сих пор он думал, что просто сделал клетку лучше прежних своих клеток и должен был подарить ее сыну Хосе Монтьеля, чтобы тот не плакал, и что во всем этом нет ничего особенного. Но теперь он понял, что многим судьба клетки почему-то небезразлична, и расстроился.
— Значит, тебе дали за нее паятьдесят песо?
— Шестьдесят, — ответил Бальтасар.
— Стоит сделать зарубку в небесах, — сказал кто-то. — Ты первый, кому удалось выбить столько денег из дона Хосе Монтьеля. Такое надо отпраздновать.
Ему поднесли кружку пива, и он ответил тем, что заказал на всех присутствующих. Так как пил он впервые в жизни, то к вечеру был уже совсем пьян и стал рассказывать о своем фантастическом плане: тысяча клеток по шестьдесят песо за штуку, а потом миллион клеток, чтобы вышло шестьдесят миллионов песо.
— Надо наделать их побольше, чтобы успеть продать богатым, пока те живы, — говорил он, уже ничего не соображая. — Все они больные и скоро помрут. Какая же горькая у них жизнь, если им даже волноваться нельзя!
Два часа без перерыва музыкальный автомат проигрывал за его счет пластинки. Все пили за здоровье Бальтасара, за его счастье и удачу и за смерть богачей, но к часу ужина он остался один.
Урсула ждала его до восьми вечера с блюдом жареного мяса, посыпанного колечками лука. Кто-то сказал ей, что Бальтасар в бильярдной, что он одурел от успеха и угощает всех пивом, но она не поверила, потому что Бальтасар еще ни разу в жизни не пил. Когда она легла, уже около полуночи, Бальтасар все еще сидел в ярко освещенном заведении, где были столики с четырьмя стульями вокруг каждого и рядом, под открытым небом, площадка для танцев, по которой сейчас разгуливали выпи. Лицо его было в пятнах губной помады, и, хотя был не в силах подняться с места, он думал о том, что хорошо было бы лечь в одну постель с двумя женщинами сразу. Расплатиться с хозяином ему было нечем, и он оставил в залог часы, пообещав уплатить все на другой день. Позже, лежа посреди улицы, он почувствовал, что с него снимают ботинки, но ради них ему не хотелось расставаться с самым прекрасным сном в его жизни. Женщины, спешившие к утренней мессе, боялись на него смотреть: они думали, что он мертв.
― ВДОВА МОНТЬЕЛЬ ―(перевод Р. Рыбкина)
Когда дон Хосе Монтьель умер, все, кроме его вдовы, почувствовали себя отомщенными; но потребовался не один час, чтобы люди поверили, что он умер на самом деле. И даже после того, как в душной, жаркой комнате, в закругленном и желтом, похожем на большую дыню гробу увидели на подушках и льняных простынях тело Монтьеля, многие все равно продолжали сомневаться в его смерти. Он был чисто выбрит, в белом костюме, обут в лакированные туфли, и, глядя на него, можно было подумать, что он сейчас живее, чем когда-либо прежде. Это был тот же дон Хосе Монтьель, который по воскресеньям слушал в восемь часов мессу, только вместо стека в руках у него теперь было распятие. И только тогда, когда привинтили крышку гроба и поместили его в роскошной семейной усыпальнице, весь городок поверил наконец, что дон Хосе Монтьель не притворяется мертвым.
После погребения все, кроме вдовы, продолжали удивляться только тому, что умер Хосе Монтьель естественной смертью. Люди были убеждены, что погибнуть ему суждено от пуль, выпущенных ему в спину из засады, однако жена всегда была уверена, что он, исповедавшись, тихо умрет от старости в своей постели, словно какой-нибудь современный святой. Ошиблась она разве что в деталях. Хосе Монтьель умер в гамаке в среду, в два часа пополудни, и причиной смерти явилась вспышка гнева, ему строго противопоказанного. Но супруга ожидала также, что на похороны придет весь городок и в доме не хватит места для цветов. На самом же деле пришли только члены одной с ним партии и церковные конгретации, а венки были только от муниципалитета Его сын, со своего поста консула в Германии, и две дочери, живущие в Париже, прислали телеграммы по три страницы каждая. Чувствовалось, что писали их на почте, стоя, обычными чернилами и изорвали множество бланков, прежде чем сумели набрать слов на двадцать долларов. Приехать не обещал никто. Ночью после похорон, рыдая в подушку, на которой еще недавно покоилась голова человека, ее осчастливившего, шестидесятидвухлетняя вдова Монтьель впервые узнала, что такое отчаянье. «Закроюсь в комнате навсегда, — думала она. — Меня и так уже как будто положили в один гроб с Хосе Монтьелем. Не хочу больше знать ничего об этом мире». И в мыслях своих она была искренна.
Эта хрупкая женщина с душой, зараженной суевериями, в двадцать лет вышедшая по воле родителей замуж за единственного претендента, которого подпустили к ней ближе, чем на десять метров, до этого никогда не вступала в прямое соприкосновение с действительностью. Через три дня после того, как из дома вынесли тело ее мужа, она, хотя и плакала не переставая, поняла, что нужно что-то делать; однако решить, по какому пути пойдет теперь ее жизнь, она не могла. Все нужно было начинать сначала.
Среди бесчисленных тайн, которые Хосе Монтьель унес с собой в могилу, оказалась и комбинация цифр, открывавшая его сейф. Решением этой проблемы занялся алькальд. Он распорядился вынести сейф в патио и поставить у стены, и двое полицейских, приставляя дула винтовок к замку, начали в замок стрелять; Все утро в спальню вдовы доносились, чередуясь с громкими приказами алькальда, глухие выстрелы. «Только этого мне не хватало, — думала она, — пять лет молить бога, чтобы стрельба прекратилась, а сейчас благодарить его за то, что стреляют у меня в доме». В тот же день, попытавшись сосредоточиться, она стала звать смерть, но ответа не услышала. Вдова уже засыпала, когда дом сотрясся от взрыва: чтобы вскрыть сейф, пришлось использовать динамит.