Вслед за этим Цинь Сяоин одной рукой схватила Папашу Упрямца, другой – Вэй Сянтао и потащила их на второй этаж. Ногой она открыла дверь в одну из комнат, завела их обоих внутрь и только после этого разжала руки со словами:
Это ваша комната. Уже поздно, ложитесь спать. Не надо много разговаривать, завтра поболтаем. Я тоже устала.
Увидев, что в комнате только одна большая кровать, Папаша Упрямец и Вэй Сянтао невольно обменялись растерянными взглядами, а когда они очухались и пришли в себя, Цинь Сяоин уже вышла и закрыла дверь.
Казалось, что у них нет другого выбора, кроме как спать в одной комнате, но на самом деле они сами, промолчав, с этим согласились. Кровать напоминала огромный корабль и занимала большую часть комнаты. Они сидели на краю, взявшись за руки. Вэй Сянтао первая взяла его за руку, она считала, что то, как принимают ее и ее сына, – заслуга сидящего рядом мужчины. И сейчас она могла наконец поблагодарить его.
Когда Папаша Упрямец прикоснулся к руке женщины, которую все еще любил спустя шестнадцать лет, его холодная кровь раскалилась, только что она была густой – и вдруг бешено закипела. Тепло разливалось по всему телу, мужское начало бурлило, он мог следовать своему сердцу, как корабль по просторной поверхности реки, никаких препятствий.
Препятствие возникло внезапно, когда Папаша Упрямец и Вэй Сянтао уже практически были готовы заняться любовью. Образы двух ее сыновей вдруг всплыли у него в голове, как два айсберга, выросшие между ними, прервав то, что они собирались сделать.
Внезапно затормозивший Папаша Упрямец пришел в себя, словно только что избежал опасности или спас человека.
Еще не пришло время для этого, так я думаю.
Ничего не понимающая Вэй Сянтао молчала. Она была как причаливший к берегу корабль, который вновь оттолкнули от причала. Она недоуменно смотрела на человека, отвергшего ее.
Чаншоу еще не излечился. И еще, Чанфу еще не дал официального согласия.
Услышав, как Папаша Упрямец объясняет причину, по которой им нельзя спать друг с другом, Вэй Сянтао дотронулась до его лица, покрытого испариной, и произнесла: Нехорошо заниматься этим в чужом доме, это может принести несчастье другим.
Папаша Упрямец сказал: Это меня не волнует. Мы в доме моей сестрички.
Разве она не была твоей женой? Почему вдруг превратилась в сестричку?
Женой она по-настоящему не стала, поэтому и стала сестричкой.
Еще бы чуть-чуть, и я стала бы твоей женой.
Когда один твой сын вылечится, а второй даст согласие, тогда они оба станут моими сыновьями.
Раньше Чаншоу не мог вылечиться, потому что у нас не было денег. Чанфу не давал согласие, потому что был глупым.
Чаншоу обязательно поправится, ведь в деньгах сейчас нет недостатка. А Чанфу не глупый, он уже стал чиновником.
Когда Чаншоу вылечится, Чанфу сможет обзавестись семьей. Он до сих пор этого не сделал именно из-за брата.
Чаншоу тоже надо жениться. Тогда оба брата будут счастливы.
Вашими заботами… На лечение Чаншоу точно потребуется много денег.
Денег у Сяоин много.
Мы сегодня приехали, но еще не видели ее… мужа, мужа твоей младшей сестры.
Я в прошлый раз с ним встречался.
Они действительно очень занятые люди.
Вдова и бобыль лежали в кровати, не занимались любовью, а лишь болтали по-домашнему. Они говорили, говорили, постепенно их стало клонить ко сну, и они уснули, даже не погасив свет.
На следующий день Папаша Упрямец и Вэй Сянтао проснулись и спустились вниз. Внизу они увидели Цинь Сяоин и Лань Цзилиня, которые завтракали, болтали и смеялись. Глаза Лань Цзилиня были больше яйца в его руке, казалось, он уже узнал, что этот дом стоит гораздо больше двух миллионов – целых двадцать миллионов. Папаша Упрямец и Вэй Сянтао услышали, как он спрашивает у владелицы этого дома ценой в двадцать миллионов: Если сложить все дома нашей деревни Нэйцао и деревни Шанлин, вероятно, даже если сложить дома всей волости, будут ли они стоить двадцать миллионов?
Владелица дома по очереди указала на два нефритовых браслета на руках: На самом деле этот дом не дороже вот этих двух браслетов.
Вэй Сянтао в этот момент уже подошла к столу, она услышала эти слова и испуганно попятилась, словно опасаясь разбить браслет.
Цинь Сяоин тут же сняла один из браслетов и протянула Вэй Сянтао: Невестка, возьмите, это вам.
Вэй Сянтао затрясла головой, словно погремушкой, не решаясь взять браслет.
Цинь Сяоин цапнула Вэй Сянтао за руку и надела на нее браслет.
Стоимость состояния Вэй Сянтао моментально увеличилась на десять миллионов. Она чуть не упала в обморок.
Подарив браслет, Цинь Сяоин испытывала радость и легкость на душе, так же легко и просто крестьянин дарит мешок кукурузы другому человеку. Она сказала, обращаясь к Лань Цзилиню, глотавшему слюни в сторонке: Тебе тоже достанется. Когда будет удобно, зайди в мой ювелирный магазин, выбери себе что-нибудь.
Лань Цзилинь поспешно поклонился ей, отложил тарелку и палочки и произнес: Мне прямо сейчас удобно.
Цинь Сяоин ответила: Хорошо, тогда пойдешь со мной после того, как я позавтракаю с моим старшим братом и невесткой.
Лань Цзилинь взглянул на Папашу Упрямца, который сидел и молча ел, о чем-то подумал и, глядя на Цинь Сяоин, спросил: Папаше Упрямцу тоже должно достаться.
Глядя на сидевшего рядом Папашу Упрямца, Цинь Сяоин с глубоким чувством, не сдержавшись, прильнула к нему и с гордостью произнесла: Ему не нужно. Он сам по себе золотой Будда, мой Будда, Будда для всех.
Папаша Упрямец продолжал молча есть, он словно не слышал слов похвалы и сказочной метафоры Цинь Сяоин.
После завтрака секретарь Цинь Сяоин отвезла Вэй Сянтао в больницу навестить сына.
Лань Цзилинь ушел вместе с давшей ему обещание Цинь Сяоин, а когда он вернулся, на шее что-то сверкало – это была золотая цепь. Она была толщиной с мизинец, как крайт[28], обернувшийся вокруг дерева, и это очень не понравилось Папаше Упрямцу. Лань Цзилинь вдобавок еще и снял цепь и похвастался:
Это самая толстая из всех, какие были в магазине, весит триста пятьдесят грамм, то есть семь лянов, вот я ее и выбрал.
Папаша Упрямец сказал: Ты и на моей лодке всегда выбираешь самую большую рыбину. Самая большая не обязательно означает, что она самая вкусная, как и цепь, самая большая не всегда самая красивая? Тебе кажется красиво? Мне вот не кажется, такие только деревенские богатеи носят.
Лань Цзилинь ответил: Ты ничего не понимаешь. Разве можно сравнивать рыбу с золотом? Дорогостоящая вещь золото – оно дорогое, если тяжелое. Пусть назовут деревенским – мне все равно, главное тут – слово «богатей»!
А ты мужик жесткий.
Мне ведь сказали выбрать, что захочу, вот я и выбрал.
Лань Цзилинь, тебе не кажется, что нищий, попрошайничающий с золотой чашей, все равно остается нищим, разве тебе не стыдно?
Я это заслужил! – сердито выпалил Лань Цзилинь. В вашем браке с Вэй Сянтао есть и мой вклад, моя заслуга.
Ну-ка расскажи, что это за вклад.
Лань Цзилинь будто давно готовился, он поведал следующее:
Вэй Сянтао – жена моего двоюродного брата. Когда она была еще молода, брат умер. В тот момент я был холостой. Я мог бы взять Вэй Сянтао в жены, это было бы закономерно и логично. Но я не женился на ней. Скрепя сердце, я сохранил ее для тебя. Если бы я тогда на ней женился, разве был бы у вас сейчас роман на закате жизни? Я уступил такую хорошую женщину тебе, разве это не мой вклад?
У тебя с Вэй Сянтао было… ну, то самое?
Лань Цзилинь увидел, что Папаша Упрямец спрашивает его с суровым, строгим лицом, и поспешно ответил: Нет, совсем ничего не было!
Я не очень тебе верю.
Не волнуйся, даже если у меня и возникали такие мысли, Вэй Сянтао не согласилась бы. Ты не смотри, что у нее тяжелая жизнь, на самом деле она – женщина с большой душой. Я ей не нравился.
Можешь поклясться?
Клянусь. Если у меня с ней что-то было, пусть небо поразит меня громом.
Когда Папаша Упрямец услышал эту клятву, то словно камень упал с его души, и он сказал Лань Цзилиню, державшему золотую цепь в руке: Когда Чаншоу выздоровеет, тогда и сможешь спокойно носить эту цепь.
Лань Чаншоу, больной церебральным параличом, лечился от этой болезни в лучшей больнице Гуанси. На операцию были приглашены специалисты из Шанхая. Операция прошла успешно, и бывший слабоумным более тридцати лет Чаншоу наконец пришел в сознание. Постепенно он начал думать, говорить и двигаться как обычные люди. В недалеком будущем он сможет, как нормальный здоровый мужчина, завести семью, народить детей, прочувствовать вкус жизни.
Все понимали, что выздоровление Лань Чаншоу произошло не столько благодаря врачам, сколько благодаря деньгам. Три месяца интенсивного лечения, помощь родственникам с жильем, едой и другими жизненными потребностями – сколько на это ушло денег, вероятно, даже заплатившая за все Цинь Сяоин сама не знала. А может, и знала, но сказать не соглашалась. Эта богатая и милосердная женщина готова была любой ценой помочь исполнить мечту своего благодетеля. Она никогда ему ни в чем не отказывала. За то, что он не стал с ней тогда спать, она могла отплатить только деньгами. И его желанию сочетаться браком тоже могла помочь только деньгами. Вылечить сына Вэй Сянтао – большой шаг на пути к браку благодетеля.
Хотя на пути ее собственного брака уже давно горел красный свет, от него осталось лишь название. У ее мужа на стороне имелась женщина, родившая ему внебрачного ребенка. Все это случилось из-за денег. Они могут принести благо, но могут и сотворить зло. Вот только зло Цинь Сяоин тщательно скрывала, чтобы Папаша Упрямец и другие не узнали правду.
Лань Чаншоу выписали из больницы. Вечером накануне расставания с Наньнином и Цинь Сяоин в самом богатом особняке на берегу реки Юнцзян ярко горели огни, тут было устроено шумное пиршество. Кроме Папаши Упрямца, Вэй Сянтао, Лань Цзилиня и Лань Чаншоу, присутствовали еще многие жители деревень Нэйцао и Шанлин. Как одна большая семья они радовались, пили и ели вволю.