Увядает кленовый лес,
На реке обезумели волн валы,
Словно к небу их вознесли,
А у крепости[136] — груды тяжелых туч
Опускаются до земли.
И вторично цветут хризантем кусты[137] —
Буду слезы я лить о них.
Но привязан давно одинокий челн,[138]
Вдалеке от садов родных.
И хозяйки готовятся к зимним дням,[139]
И одежды теплые шьют.
Мрачный замок Боди[140] одинок и тих...
Долго ль мне оставаться тут?
В одинокой крепости Куйчжоу
Золотой закат недолго длится,
И, найдя для взора путь по звездам,[141]
Все гляжу я в сторону столицы.
Слышу крики обезьяньей стаи,
Третий крик — я слезы проливаю.[142]
Я скиталец на плоту[143] убогом —
Он не приплывет к родному краю.
Вдалеке от Расписной палаты,[144]
Где курильницы благоухают,
Здесь — за парапетом горной башни —
Дудки камышовые рыдают.
Та луна, что сад мой[145] озаряла —
Весь в плюще и зарослях глициний, —
Лишь унылый берег тростниковый
И мисканты озаряет ныне.
На тысячу домов, под мирным солнцем,
Раскинувшихся в утреннем покое,
Который раз гляжу я терпеливо
С моей невзрачной башни[146] над рекою.
Вторые сутки рыбаки хлопочут —
Теперь их лодки снова на причале,
И ласточки, про осень забывая,
Летают и летают, без печали.
Жил Куан Хэн — советник государя,
Но оценить его не пожелали,
Лю Сян хотел свою продолжить мудрость,
Но, видно, вспомнят и о нем едва ли.[147]
А пожилые люди (что когда-то
Со мной учились в молодости) — ныне
Одеждой легкой, тучными конями,
Бесстыдно похваляются в Улине.[148]
За столицею слежу я,
Как за шахматной доскою:[149]
На сто лет событий хватит —
Тут не справишься с тоскою.
Где дворцы князей китайских?
Кто теперь владеет ими?
Все посты и все поместья
Заняты людьми чужими.[150]
Гонги бьют и барабаны,[151]
И на западной границе,
Получив «приказ крылатый»,[152]
В бой несутся колесницы.
Пусть в реке уснули рыбы,[153]
И драконы спят угрюмо —
О родной моей отчизне
Навсегда бессонны думы.
Ты видишь: ворота дворца Пэнлай[154]
К югу обращены,
Росу собирает столб золотой[155]
Немыслимой вышины.
Ты видишь: вдали, на Яшмовый пруд,
Нисходит богиня фей[156] —
И фиолетовой дымки[157] мираж
Становится все бледней.
Тогда раздвигаются облака —
И вот пред тобой возник
За блеском драконовой чешуи[158]
Сияющий царский лик.
А я одиноко лежу у реки,
На склоне вечерних лет.
Наверно, десять тысяч ли, но осень
Свела в одно их пеленой тумана.
Я вижу галерею царской башни[163] —
Там часто императора встречали,
И знаменитый лотосовый садик,
Куда вхожу я в скорби и печали,
И разукрашенных столбов блистанье,
И желтых цапель, прилетевших в гости,
И белоснежных чаек, что часами
Сидят на мачтах из слоновой кости.
И я глаза невольно закрываю —
Мне жаль того, что не увидеть снова...[164]
Чанъань, Чанъань! Ты центр земли китайской,[165]
Ты тень великолепия былого!
Передо мною пруд Кунминчи[166] —
Подвиг Ханьских времен,
И боевые штандарты У-ди[167]
И пурпур его знамен.
Ткачиха[168] с пряжею стынет зря —
Бессильна ее мечта;
От ветра слегка шевелится хвост
У каменного кита.[169]
А волны несут водяной рис[170] —
Они от него черны.
И лотосы, чаши раскрыв свои,
Холодной росой полны.
Но только птицам открыт путь
Из крепости — на простор.
И снова томится старый рыбак[171]
В плену у рек и озер.
Там не клюют теперь попугаи
Брошенное зерно;
Осталось гнездо на ветвях платана,
Но фениксов нет давно;[176]
Там вместе с красавицами когда-то
Я ветки срывал весной;
Волшебники плыли со мною[177] в лодке
Под ласковою луной;
И кисть моя повелевала природой,
Не зная ни в чем преград.
А ныне я стал и седым, и слабым,
И скорбно стихи звучат.
766 г.
Полная луна
Луна восходит,
Озарив простор,
В реке сияя
Каждою волной.
И на циновках на моих
Узор
Отчетливо я вижу
В час ночной.
А где-то там,
За десять тысяч ли,
На родине,
Что не забыта мной, —
Уже цветы,
Наверно, расцвели
Под этой же
Спокойною луной.
766 г.