— Индийский мудрец учит: «Неистинное представляется истинным, а истинное — неистинным — таково многообразие бытия. Будьте же разумны!» — Быть разумным, непредвзято смотреть на улики, на людей, рассеивать мало-мальское сомнение — вот весь секрет детектива. Одно лишь должно непоколебимо быть в его сознании — закон. — Вадим Викторович собрал лоб в морщинки и распустил их: «Все очень просто, как видите».
Если бы я недостаточно хорошо познакомился со следователем, я бы уловил в его словах некую профессиональную рисовку. Этого, убежден, нет. Тем более, что говорили мы уже не о делах, проведенных Анищенко, а о работе милиции вообще. О том, в частности, почему иногда к тем, кто нас бережет, не всегда мы относимся с уважением и почтительностью.
— У меня позиции железные, — продолжает свою мысль Вадим Викторович, — любому служителю правосудия нужно одно — уважать закон, педантично следовать его буквочкам, никуда ни при каких обстоятельствах не сворачивать — и авторитет, и уважение тогда обеспечены. Потому что не уважать закон нельзя. Впрочем, — добавил Анищенко, — я повторяюсь. И потом похоже, что начинаю поучать…
Мне бы тоже не хотелось никого поучать, как было сказано вначале, но вести разговор лишь вокруг фактов и наблюдений. А эти наблюдения наводят на мысль о некой закономерности, которая кажется незначительной, однако, коль она, закономерность, заслуживает внимания.
Не раз приходилось мне знакомиться с историями раскрытия сложнейших преступлений, когда следователи решали уравнения со многими неизвестными, эксперты использовали новейшие достижения науки, оперативные работники вступали в смертельные схватки, судьи поражали мудростью своих решений, адвокаты блистали в защите. Эти истории были не только интересны, но общественно значимы, ибо при этом проявлялись высокое сознание долга советских юристов, их великая ответственность за судьбы людей.
И я замечал: когда ведутся такие дела, каждая буквочка закона соблюдается свято, любая процессуальная небрежность замечается и пресекается. И это обстоятельство способствует тому, что истина отыскивается, с невиновного спадают обвинения, хитроумного преступника настигает кара. Словом, справедливость торжествует, ибо все служители правосудия заинтересованы в ней.
Но вот следствие или суд сталкивается с делом несложным, малозначительным, «проходящим». Здесь иногда юридическая и процессуальная бдительность притупляется. Кое-какими деталями пренебрегают, о некоторых процессуальных нормах забывают или просто-напросто от них отмахиваются — мелочи, мол. Но в правосудии мелочей не бывает. Уж если правовая норма существует, она должна быть свята; если закон предписал именно такой порядок начала дела, прекращения его, вызова и допроса свидетелей, представления такой-то бумаги, записи по этой, а не по иной форме, — будьте добры, сделайте все точно, никуда не отступая. Процессуальные нормы, ритуал правосудия должны соблюдаться неукоснительно. И это не игра, не формалистика — это профилактика ошибок, гарантия установления истины, обеспечение прав граждан.
В августе 1967 года в магазине Ильинского сельпо Кинешемского района Ивановской области при ревизии была обнаружена недостача сахара — 20 мешков.
Продавщица Смирнова заявила:
— Никакой недостачи нет. Просто я не подшила накладную. Вот эту. На ней расписка мужа заведующей соседним магазином Русакова. А в самом магазине, кстати, излишки обнаружены.
— Верно, — сказал на это Русаков, — подпись на накладной моя. Но сахар я не получал. Тогда заносы были, к складу не подъехать…
— И насчет излишков поклеп, — поддерживает его завмаг Русакова. — Ревизия, верно, их обнаружила. Да только они ошиблись.
— Кто его знает, — говорит ревизор Тимошенков, — у Русаковой мы на 600 рублей излишки обнаружили. Но на другой день она принесла неучтенную накладную на масло, а еще сказала, что мы два ящика с водкой посчитали, а там пустые бутылки были.
— В недостаче сахара Смирнова виновата, — заявляет заместитель председателя райпотребсоюза.
— Ни в чем она не виновата, — возражают ему главный бухгалтер той же организации и ревизор облпотребсоюза…
Из приведенных заявлений, мне кажется, совершенно очевидно одно: ушли «налево» 20 мешков сахару на 1051 руб. А вот куда ушли? И кто виноват? Могли бы вы, читатель, прийти к какому-либо выводу на основании, как говорят, вышеизложенного? Я бы, например, не решился. Но… процитирую несколько документов.
Выписка из распоряжения № 50 от 30.XII.67 г.: «Освободить завмага Смирнову с 1.I.68 г. ввиду того, что при ревизии у нее обнаружена недостача. Председатель сельпо».
Из постановления о возбуждении уголовного дела: «По факту недостачи у продавца Смирновой Л. П. возбудить уголовное дело. Пом. прокурора Кинешемского района».
Из постановления о прекращении уголовного дела: «Продавец Смирнова халатно относилась к своим обязанностям, и в ее действиях содержатся признаки ст. 172 УК РСФСР. Однако, учитывая, что преступно-халатные действия Смирнова совершила с января по август 1967 года, к ней может быть применена амнистия… Следователь Кинешемской горпрокуратуры».
Выходит, что все же Смирнова виновата и ей остается лишь благодарить судьбу, ниспославшую амнистию? Вроде бы так. Обвинена Смирнова совершенно недвусмысленно. Правда, несколько, я бы сказал, своеобразно…
А своеобразие вот в чем. Против Смирновой уголовного дела не возбуждали, однако же уголовное дело против нее прекратили. Ее ни в чем не обвиняли и все же признали виновной. Установили пятидневный срок обжалования постановления следователя, но Смирновой об этом даже не сообщили. Одним словом, невеста ничего не знает, а свадьба уже сыграна — женский вариант известной поговорки: «Без меня меня женили».
Мы беседуем со следователем прокуратуры Юрием Николаевичем.
— Видите ли, — говорит он мне, — против Смирновой есть очень серьезные улики, — ну, скажем, мешки из-под сахара. У нее оказались лишние мешки. Значит, не отпускала она сахар. Логично?
— Вполне.
— Так как же получилось: сахар отпущен, а мешки лишние?
— Так как же это получилось?
Мы не находим ответа на заданные друг другу вопросы. Но у меня явное преимущество: я и не обязан знать, как получилось с мешками, это дело следователя. На него закон возлагает бремя доказательств вины подозреваемого человека.
Из диалогов с Юрием Николаевичем у меня складывается впечатление, что он согласен с тем, что в деле допущены некоторые натяжки, однако существа они, мол, не меняют. Словом, так: «Формально в чем-то я и не прав, а по существу…»
Но закон в известной степени формален — и в этом не слабость его, а сила. И вообще «формальность» не идентична «формалистике». Без «оформления» наших прав, нашего положения в обществе, наших отношений с государством мы не могли бы нормально существовать, все бы пошло вкривь и вкось. А тем более, когда человек вступает в сложнейшие взаимоотношения с законом.
— Вы прекратили дело, не поставив даже в известность Смирнову. Но как же она могла обжаловать ваше решение?
— Верно, надо бы известить…
Но если подойти к этой фразе по существу, она означает, что человека, вина которого не установлена, который не был даже обвиняемым, объявили уголовным преступником. Правда, «великодушно» простили (без его ведома). Но ведь прощение — это автоматически признание вины. Без вины нечего прощать, невиновных не амнистируют.
— Видите ли, — объясняют мне в прокуратуре, — не против Смирновой, а по факту недостачи возбуждено дело.
— Позвольте, — отвечаю, — здесь написано нечто иное, — и протягиваю документ, вышедший из этого же учреждения — ответ на жалобу Смирновой.
«На Вашу жалобу по вопросу о дополнительном расследовании уголовного дела по факту недостачи сахара сообщаю: что по Вашей жалобе произведена проверка, считаю правильным прекращение у г о л о в н о г о д е л а в о т н о ш е н и и В а с (подчеркнуто мною. — Ю. Ф.) по ст. 5 п. 4 УПК РСФСР (т. е. по амнистии). Пом. кинешемского прокурора».
Вот видите, что значит «формальности», точнее, пренебрежение ими. Теперь Смирновой предъявляют гражданский иск на 1051 руб. И ей нелегко выиграть процесс: ведь по уголовному делу она оказалась хоть и прощенной, но виноватой. Нет, «формальность» процессуальной нормы весьма существенна!
Ваган Оганесович (помощник прокурора Кинешемского района) между тем тоже пытается увести меня со стези «формалистики» на разговор «по существу».
— Конечно, в руках Смирновой накладная — официальный документ. И если смотреть на дело юридически (?), то взыскать надо с Русакова. Но я убежден в том, что Смирнова допустила, если не растрату, то преступную халатность.
Каюсь, я не выдержал и допустил, быть может, не совсем тактичный выпад. Но ради «существа дела».
— Ваган Оганесович, — сказал я, — против Смирновой не возбуждалось уголовное дело. А вы подписали документ, где сказано: «Считаю правильным прекращение уголовного дела против Вас». Это, скажите, не халатность?
Мягко говоря, мой собеседник предпочел уйти от ответа. Во всяком случае, тоже сослался на некую мелочность моих придирок. А я уверен, будь на его месте такой «педант», как Вадим Викторович Анищенко, не было бы моей поездки в Кинешму. Я его хорошо знаю, знаю его придирчивость к себе, к каждому слову в следственном материале, к каждой мелочи — качества, проистекающие из глубочайшего уважения к закону.
Ведь вот что любопытно. Если бы человек обвинялся в таком преступлении, когда и смертная казнь возможна, уверен, не нашли бы мы этих нарушений даже в мелочах. А тут «мимоходное» дело, заурядное, неинтересное. Да и человека-то что, посадили? Наоборот, отпустили. Спасибо скажи.
А если взять практику прекращения уголовных дел с передачей на поруки, при недоказанности участия обвиняемого в совершении преступления или в других случаях, когда дело до суда не доходит. Сколько здесь бывает небрежностей, «неопрятностей», по выражению А. Ф. Кони. Расчет прост: человек, мол, и так доволен, что легко отделался. Какие уж тут нормы и буквы. Человек-то, который без достаточных оснований подвергался уголовному преследованию, а потом был «прощен», в этот момент, возможно, и рад. Он не задумывается над тем, что его все же признали виновным в уголовном преступлении, потом, не исключено, он спохватится.