Судите сами. Закончив свои дела, часов около восьми я пошел ужинать в ресторан с оригинальным для такого учреждения названием — «Цемент». Сделав заказ, развернул «Неделю». Несколько раз мимо прошла официантка, бросая на меня странные взгляды. Потом подсела ко мне и говорит:
— Гражданин, вы что читаете?
Судя по интонации ее голоса, работница общепита очень поверхностно изучала правила хорошего тона.
— А, собственно, почему это вас интересует? — осведомился я.
— Покажите-ка мне газету.
— Может быть, вам лучше заняться своим делом? Может быть, вы подадите мне ужин?
— Вы обязаны показать. И вообще, кто вы такой?
Я никак не мог понять, в чем дело. Между тем подошел метрдотель и тоже потребовал газету, а потом и документы. Я отказался, естественно, выполнить непонятное и незаконное требование. Тогда в дверях появилась фигура милиционера. Чтобы избежать скандала, я встал и пошел вместе со всеми в милицию. Там мы быстро во всем разобрались и мне сказали, что я могу быть свободен.
— Позвольте, — возмутился я, — как же можно вот так, ни с того ни с сего потребовать у человека документы. Это же произвол!
— Да что вы, гражданин, — спокойно ответил старший лейтенант милиции, — какой тут произвол. Подумаешь, документы спросили. Показали бы, и дело с концом. Она бдительность проявляла. У нас тут кампания за бдительность проходит… Так что все в порядке.
Увы, старший лейтенант искренне меня не понимал. Он все твердил: «Подумаешь, какое дело…» Вот это его «подумаешь» заставило меня рассказать эту историю. Странное поведение официантки — в самом деле курьез. Когда же ответственное должностное лицо поощряет произвол, пусть маленького масштаба, пусть во имя любой кампании, — это серьезно.
И дело тут не только в том, что меня лично чем-то обидели, заставили потерять время, потрепали мои нервы — хотя это тоже очень и очень важно, ибо в конечном счете законы социалистического государства, нравственность советского общества, вся система администрации гарантируют каждому человеку неприкосновенность, свободу, удовлетворение его стремлений и интересов в тех рамках, которые очертил и установил закон.
Все это, между прочим, я выложил старшему лейтенанту в Вольской милиции. Даже гораздо подробнее. Но то ли я не был достаточно красноречив, то ли старший лейтенант устал от дежурства и нотация моя ему была ни к чему, только, по-моему, понял он одно: что произошел досадный казус с корреспондентом центральной газеты, корреспондент этот, чего доброго, нажалуется начальству, а то и «пропечатает», будут неприятности, поэтому он столь рьяно набросился на бдительную официантку, такое ей начал говорить, так непозволительно нарушать теперь уже достоинство и честь ее личности, что мне пришлось уже ее защищать. Сбитый окончательно с толку, старший лейтенант махнул рукой и в сердцах сказал:
— Ну что вы от меня хотите?
Я понял, что не сумею объяснить ему очень простой истины: не меня оскорбил работник милиции — закон оскорбил, коему верой и правдой должен служить. Не мое корреспондентское удостоверение должно внушать уважение, а Советская Конституция, которая дала мне права гражданина Союза Советских Социалистических Республик. А не сумел все это я объяснить потому, что, видимо, раньше не внушили такую простую истину старшему лейтенанту, не внушали ее повседневно, ежечасно не только в форме приказов и профессиональной учебы, но всем стилем деятельности данного конкретного отделения милиции.
В. И. Ленин придавал исключительно большое значение реальному обеспечению прав граждан. В свое время профессором В. В. Адоратским В. И. Ленину была передана жалоба гр-ки Лаврентьевой. Владимир Ильич в связи с этим указывал профессору:
«…вся помощь, которую Вы можете оказать просителям, должна состоять в «юридической» им помощи, т. е. научить их (и помочь им) воевать за свое право по всем правилам законной в РСФСР войны за права»[1].
Но если, по ленинской мысли, гражданин должен воевать за свои нарушенные права, то все институты нашего социалистического государства имеют целью всячески этому содействовать. И невольно возникает вопрос: а не слишком ли велико неравенство сил: законы, институты государства — на одной, стороне, а на другой — старший лейтенант, с которым мы беседовали в Вольске, еще какие-нибудь отдельные и, конечно, нетипичные должностные лица, не могущие или не желающие уяснить и подчиниться духу и букве наших законов. Не обеспечена ли при таком соотношении быстрая и легкая победа? Увы, сама жизнь не дает на это безусловно положительного ответа. Есть, конечно, отдельные и нетипичные. Их не трудно снять с занимаемых должностей. Трудно, неимоверно трудно другое: воспитать в каждом из нас глубочайшее уважение к закону, к его запретам и велениям, привить тот дух уважения к закону и человеческой личности, охраняемой законом, который должен царить всегда и везде без всяких оговорок и скидок.
Вновь я возвращаюсь к вольскому курьезу. Старший лейтенант не был со мной груб и до того, как я показал удостоверение корреспондента центральной газеты. Но он и не думал извиниться за официантку, за нелепый случай, который произошел в его городе. Когда же я представился, тон беседы резко изменился в лучшую для меня сторону. Но, думаете, мой собеседник уважал меня? Мой паспорт гражданина Советского Союза? Мои права как личности? Закон, который эти права охраняет? Увы! Только принадлежность мою к учреждению, которое может доставить личные неприятности старшему лейтенанту. А должно-то быть иное уважение. Иная совсем основа его.
Конечно, работникам милиции приходится иметь дело не с лучшими представителями общества. Их работа не только романтична. Состоит не только из погонь, схваток, распутывания сложных преступлений, словом, не только и не столько из того, о чем повествуют детективные произведения. Они повседневно имеют дело с пьяницами, дебоширами, хулиганами, сквернословами. Уважать таких людей, низко опустившихся, трудно. Но никто и не требует от работника милиции уважать небритую, пропахшую водкой личность. Уважать закон надо — вот в чем суть.
Ф. Э. Дзержинский давал наставление о том, как производить обыск у лиц, подозреваемых в преступлении, как держать себя следователю с подследственным. Он писал:
«…пусть все те, которым поручено произвести обыск, лишить человека свободы и держать его в тюрьме, относятся бережно к людям, арестуемым и обыскиваемым, пусть будут с ними гораздо вежливее, чем даже с близким человеком, помня, что лишенный свободы не может защищаться и что он в нашей власти. Каждый должен помнить, что он представитель Советской власти — рабочих и крестьян и что всякий его окрик, грубость, нескромность, невежливость — пятно, которое ложится на эту власть»[2].
Вот как расценивал Феликс Эдмундович грубость, нетактичность, произвол со стороны власти — не оскорбление того, на кого направлено действие, а как оскорбление власти, закона. Вот что нельзя не помнить каждому, в руки которого вложена хотя бы очень маленькая власть. Причем сам «рыцарь революции» являл подлинный пример истинного уважения к закону, пример, долженствующий стать заповедью, правилом для каждого. И не случайно, когда отмечалось 50-летие создания органов государственной безопасности, Ю. В. Андропов привел слова соратника и преемника Феликса Эдмундовича — Менжинского:
«При всем безграничном энтузиазме работников ЧК… никогда не удалось бы построить той ВЧК—ОГПУ, которую знает история пролетарской революции, если бы Дзержинский, при всех его качествах организатора-коммуниста не был бы великим партийцем, законопослушным и скромным».
Законопослушным! Качество, на первый взгляд, даже в известной мере парадоксальное для революционера. Но парадоксов тут нет. В отличие от стихийных бунтов и восстаний, от многих революций прошлого Октябрьская социалистическая революция, ниспровергнув мир зла и насилия, тут же принялась созидать новый мир. Упразднив систему законодательства эксплуататорского общества, Советское государство сразу же занялось законотворчеством, созданием системы правовых норм, отвечающих интересам миллионов трудящихся, обеспечивающих их интересы и положение в обществе. Без создания такой системы нельзя построить государства, обеспечить в нем порядок и справедливость.
Сколько бы сложна и трудна ни была борьба с правонарушителями, она должна идти рука об руку с законом, на его основе, в пределах, им очерченных. Всякие перегибы, а особенно когда это касается применения закона, опасны уже потому, что несправедливо страдает хотя бы один человек. Но, кроме того, подобная практика, если ее не пресечь вовремя, развращает тех, кто применяет закон, вселяет мысль, что с ним можно обращаться вольно. И если мы сейчас говорим, что ни один правонарушитель не должен уйти от наказания, то столь же решительно мы должны требовать непримиримого наказания за каждый случай беззакония, произвола, превышения власти.
Самый «веский» аргумент у тех, кто не очень склонен придерживаться закона, состоит в тезисе о «революционном правосознании», о том, что есть некие «высшие интересы» борьбы, что закон не может объять всю необъятную жизнь. В. И. Ленин между тем писал:
«Чем больше мы входим в условия, которые являются условиями прочной и твердой власти… тем настоятельнее необходимо выдвинуть твердый лозунг осуществления большей революционной законности…»
Власть — острое оружие. И обращаться с ним надо чрезвычайно осторожно. Применение норм права никогда не может производиться механически, оно всегда должно исходить из правильного понимания смысла закона и уяснения данного жизненного поступка, оценки действия того лица, к которому данная норма применяется. Действия! Но не должностного положения этого лица.
Как-то в редакции, где я работаю, разгорелся любопытный спор. Специальный корреспондент написал статью о том, что у одного гражданина отрезали часть приусадебного участка. Незаконно отрезали, вопреки всем правовым нормам. Корреспондент, вскользь упомянув это обстоятельство, весь свой гнев, а заодно арсенал доказательств, обрушил на тех, кто не посчитался с заслугами обиженного человека. В корреспонденции было сказано, как воевал этот человек, сколько правительственных наград он имеет, упоминалось, что сын его погиб на фронте, что человек этот создавал колхоз, что многие годы работал в этой артели, что пользуется уважением односельчан и т. д. и т. п.