— Ты собираешься идти пешком? — спросила я и прибавила: — Домой?
— Вроде того. — Она махнула рукой, показывая куда-то на северо-восток. — Можно взять такси, только мой бюджет на это не рассчитан.
Я предложила вызвать такси по телефону. Козетта всегда так делает.
— Тогда платить придется ей. Я этого не хочу.
Такое поведение, крайне редкое среди знакомых Козетты, поразило меня. «В Белл есть некая чистота и честность», — подумала я. Она одарила меня своей бесстрастной улыбкой. Единственное, о чем она меня просит, — одолжить плащ, дождевик или хотя бы зонтик. Вот почему мы попали в мою спальню.
Спускаясь по лестнице, мы увидели в нише на площадке третьего этажа Мервина и Мими, застывших в объятии и в полутьме похожих на статуи, по всей вероятности, Венеры и Адониса. Я открыла дверь спальни, забыв о картине, висевшей на противоположной стене. Зажегся свет, и Белл, войдя в комнату, увидела прямо перед собой репродукцию Бронзино. Она медленно подошла к портрету и молча стояла перед ним, пока я рылась в шкафу в поисках плаща. Потом произнесла:
— Это я.
— Картина была написана за 400 лет до твоего рождения, — уклончиво ответила я.
— Все равно это я. Где ты ее взяла? Ты повесила ее сюда потому, что она похожа на меня?
— Да.
Я помогла ей надеть тонкий шелковистый плащ черного цвета. Она завернулась в него и, не поворачиваясь ко мне лицом, запахнула шаль. Дверь в комнату осталась открытой настежь. Снизу доносились звуки ситара. Белл обхватила мое лицо ладонями и поцеловала меня. Этот поцелуй в губы я принимала и интерпретировала как благодарность другой женщины за дружбу и привязанность, хотя длился он довольно долго, и мне показалось — правда, уверена я не была, — что кончик языка Белл коснулся моей верхней губы. Звук открывшейся внизу двери и громкое треньканье ситара заставили нас отпрянуть. Чуть позже, когда Белл уже ушла, я почувствовала, что дрожу — но не тогда, не в ту минуту.
— Внизу, в холле, должен быть зонт, — небрежно заметила я. — Не стоит тебе мокнуть.
Но Белл передумала насчет такси, и когда мы вышли под дождь и ветер, остановила машину, проезжавшую по Аркэнджел-плейс. Дверь захлопнулась, а ключа у меня не было, и Козетте пришлось сойти вниз, чтобы впустить меня в дом.
— Дорогая, ты замерзла, — сказала она. — Ты вся дрожишь.
С тех пор я не теряла Белл из виду — до того момента, пока за ней не приехали и не увезли ее. Нет, правильнее сказать, что она больше не пропадала.
То лето было богато событиями. В издательстве взяли мою книгу. Фелисити нашла любовника. Козетта устроила первый из своих грандиозных приемов. Бригитта вернулась домой в Оденсе. Мервин и Мими съехали и поселились в трейлере.
Козетта сказала, что никогда не сомневалась, что я найду издателя. Она прочла рукопись и всем рассказывала — чем меня немного смущала, — какая это замечательная книга. Нечто среднее между «Унесенными ветром»[45] и «Убийством в Восточном экспрессе»,[46] говорила она без всякой иронии, считая это высшей похвалой. На самом деле Козетта была недалека от истины. Теперь, думала я, получив неожиданно большой аванс, можно приступать к книге о творчестве Генри Джеймса. И только внимательно изучив контракт, поняла, что издатель получил преимущественное право на мой следующий роман, который я обязана представить не позже чем через двенадцать месяцев. До этого я и не подозревала, что жизнь полна ловушек, попав в которые приходится беспрерывно бежать по кругу, как в беличьем колесе.
Бригитту поймали на мелком воровстве в ресторанном дворике универмага «Харродз». И дело не в том, что она голодала — причина, скорее всего, заключалась в ее психическом состоянии. В «Доме с лестницей» питались нерегулярно, и в большинстве случаев приходилось самому себя обслуживать, но холодильник и кладовая были до отказа набиты роскошной едой, продуктами высшего качества — несезонными овощами, семгой, фазанами, икрой, паштетами, профитролями, клубникой со сливками. У Козетты была привычка брать с собой Тетушку на прогулку, и они всегда ходили по магазинам. Бригитта вошла в ресторанный дворик с двумя пустыми тележками «Харродз», должно быть, наивно полагая, что их содержимое посчитают уже оплаченным. Прежде чем ее поймали, она успела положить туда жестяные коробки с печеньем, плитки шоколада и банку каких-то засахаренных фруктов. Мне пришло в голову, что ее, наверное, вдохновил пример Гэри, у которого была привычка набивать сумки остатками ужина из ресторанов, куда нас водила Козетта. К июлю он тоже уехал — в Индию, как было модно в те времена. Мервин переселился в трейлер, заявив нам, что больше не в состоянии переносить ничьего присутствия, кроме Мими, да и ее он может терпеть только наедине. После его отъезда мы не досчитались двух бутылок бренди и шести бутылок кларета, но я ничего не сказала Козетте, хотя подозревала, что она знает.
Любовника Фелисити звали Харви — фамилии не помню. Он относился к числу высоких и худых тридцатилетних мужчин с темными всклокоченными волосами, с усами и бородой, в поношенном свитере без воротника и в заплатанных джинсах, толпы которых в те времена — да и сегодня тоже — наводняли улицы западной части Лондона. Он почти все время молчал и был робок, и подходил скорее Тетушке, чем Фелисити. Я не знаю, как она с ним познакомилась, и не присутствовала, когда его нам представляли. Харви просто появился рядом с Фелисити. Вчера она еще была одна, а сегодня Харви уже сидел рядом с ней и держал за руку. Следует отдать ей должное — вероятно, она спросила Козетту, можно ли ему остаться, переехать в «Дом с лестницей». Просто я этого не слышала.
Фелисити очень гордилась, что у нее есть свой мужчина, и это было заметно. Она чем-то напоминала Козетту, когда та только что подцепила Айвора Ситуэлла. Я сказала об этом Белл, когда мы сидели рядышком на лестнице во время одной из вечеринок Козетты. Белл принарядилась: боа из перьев и искусственные розы на черном крепдешиновом платье, купленном на распродаже поношенных вещей у церкви Св. Марии на улице Болтонз. Именно тогда она сообщила мне, что Айвор не настоящий Ситуэлл, хотя, похоже, не очень представляла, кто такие настоящие Ситуэллы.
— Два брата и сестра, писатели, как сказала Эва. — Именно Эва, бывшая подруга Адмета, раскрыла тайну. — Она правильно сделала, что избавилась от него, — прибавила Белл, имея в виду Козетту. — Думаешь, ей нужен кто-то другой?
— Ей нужен тот, кого она сможет полюбить и кто сможет полюбить ее. Как и всем нам, правда?
Белл как-то странно, искоса посмотрела на меня. И ничего не ответила. Возможно, думала, что я не жду ответа, но скорее потому, что сама не относилась к той категории людей, о которой шла речь. Наш поцелуй больше не повторялся. Мы вели себя сдержанно, по-дружески — сидели на ступеньках, разложив между собой бутылку вина, половину французского багета и кусок сыра бри и курили сигареты, одну за одной. Обсуждали гостей, которые поднимались и спускались по лестнице, сидели в холле пятью этажами ниже, толпились на лестничной площадке под нами.
Пришла Дон Касл с мужем, которые чувствовали себя явно не на месте, но были полны решимости повеселиться. Пришел даже Морис Бейли. Весь вечер он провел в столовой, беседуя с Тетушкой. Уолтер Адмет был с новой женщиной — конец моим надеждам соблазнить его, — а Фей, которую Козетта давно простила, с новым мужчиной. Пара балетных танцоров, муж и жена, недавние знакомые Козетты, приехали рано. Красотой Пердита Рид могла соперничать с Белл, но была совсем не похожа на нее: крошечная, белокожая, с классической балетной внешностью и черными, как вороново крыло, волосами. Она была уже в шаге от международной известности, когда влюбилась в танцовщика из Мадрида. Вероятно, Пердита хотела, чтобы он всегда выступал вместе с ней, и это разрушило ее карьеру. Я случайно услышала, как новый приятель Фей презрительно отозвался о Козетте, и хотя Луис Льянос лишь улыбнулся в ответ, но встать на ее защиту не поспешил. Они снимали квартиру в Хэмпстеде, изящно и дорого одевались, но были бедны.
Многие пришли на эту вечеринку, как справедливо заметила Белл, ради бесплатного угощения.
— Все слетелись сюда, — сказала она, — на дармовщинку.
Я вспомнила эпизод из «Великого Гэтсби»,[47] когда в доме Гэтсби собирается большая компания и юные дамы говорят о нем гадости, срывая его розы и угощаясь его шампанским. Разумеется, Белл ничего такого не имела в виду, потому что никогда не слышала о Фитцджеральде и, если уж на то пошло, о других писателях тоже. Иногда мне кажется, что всем было бы лучше, если бы я о них тоже не слышала и в университете изучала историю или политическую экономию.
Еду нам привезли готовую, но все обслуживали себя сами. Наливали тоже сами, потому что у Козетты, которая редко выпивала больше полбокала вина, так было заведено, но это оказалось ошибкой. К половине одиннадцатого многие уже напились. Примерно к тому же времени по лестнице откуда-то снизу начал подниматься сладковатый дымок марихуаны. Тетушка последовала за ним, захватив с собой вещи, которые старые дамы берут с собой в постель: книгу, очки, сумочку и корзинку с шитьем. К моему удивлению, Белл вскочила и предложила ей руку. Тетушка с трудом тащилась по лестнице, держась за перила, с выражением усталой растерянности на сером лице, и Козетта, наблюдавшая за ней с лестничной площадки внизу, уже собиралась броситься на помощь. Такого от Белл я не ожидала — раньше она, похоже, вообще не замечала Тетушку. Тем не менее Белл знала, где находится спальня старушки, потому что открыла нужную дверь, провела Тетушку в комнату, произнесла: «Спокойной ночи, миссис Миллер», — и пожелала приятных снов.
Мы спустились по лестнице в поисках того, что Белл лаконично называла «травкой». Лестничная площадка на том этаже, где находилась гостиная, была просторнее остальных, и там с одной стороны стоял диван с изогнутыми подлокотниками, а с другой — что-то вроде тахты без спинки, но с вертикальными боковинами. Когда-то у меня была открытка с фотографией Пруста, сидевшего на похожей тахте, которая привела Козетту в восторг, и она заплатила антиквару с Кенсингтон-Черч-стрит огромные деньги, чтобы он нашел для нее такую же. Теперь на ней сидели Фелисити с Харви и, наверное, следуя примеру Мервина и Мими, целовались, обнимались и ласкали друг друга. На диване напротив сидел Адмет и пил бренди; его девушка лежала, пристроив голову ему на колени.