Несчастный отшельник и счастливая невеста
1Вопросы и ответы
— Нет, — предвосхитил мой вопрос святой Иссэн. — Я не был одним из трех монахов, давших вашему слуге совет перед битвой с тэнгу. Не был я и тем монахом, кто рекомендовал Широно на службу. Если б вы, Рэйден-сан, не были так потрясены рассказом Широно, вы бы легко вспомнили, что в те годы я безвылазно сидел в Вакаикуса, а вовсе не поблизости от Киото.
Старик засмеялся:
— Кстати, помимо храмовых и служебных обязанностей я ещё время от времени обучал юных самураев всяким премудростям. Хорошо я это делал или плохо — по сей день не знаю.
Я покраснел от стыда.
Стемнело, на небе зажглись звезды. Хлопал парус, кричали чайки. Приближались огни порта, где нам предстояло заночевать. Несмотря на попутный ветер, корабль опаздывал — закат уже отгорел.
Мы сидели на палубе, на мешках с каким-то тряпьем. Было зябко, мы закутались в плащи и надвинули шляпы по самые брови. Временами мимо нас пробегал матрос, спеша по своим делам; случалось, проходил и капитан. Беседой пассажиров они не интересовались. Даже если кто-то и услышал слово «тэнгу» — наверняка решил, что мы коротаем время, рассказывая друг другу страшные или забавные истории.
Сто страшных историй. Я помню слова монаха про эту игру.
Я играю в неё не первый год.
— Широно! — окликнул я.
— Да, господин.
— В начале нашего знакомства я спросил тебя: «Есть ли что-то, что ты захочешь скрыть от меня!» Ты ответил: «Ни на земле, ни на небе нет ничего, что природный самурай скрыл бы от своего господина!» Сейчас я вижу, что ты говорил правду.
— Да, господин, — в его голосе звенела гордость.
— Я спрошу тебя ещё раз. Есть ли приказы, которые ты откажешься выполнять? Мне необходимо знать это заранее.
— Да, господин. Такие приказы есть.
Голос Широно угас, стал глухим, дребезжащим.
— Я пошел на службу, чтобы вернуть облик человека. Если вы прикажете мне сделать что-то, для чего мне понадобятся сверхъестественные способности тэнгу, я вправе отказаться. Более того, я обязан это сделать, причем без последствий с вашей стороны. Слуга не должен перечить хозяину. Прикажи хозяин слуге кинуться вниз головой со скалы, слуга сделает это с радостью. Но возможность особого непослушания была оговорена в самом начале, ещё во время моего поступления на службу. Иссэн-сан может это подтвердить. Мог подтвердить и дознаватель Абэ, но он лежит в могиле.
— Подтверждаю, — сухо отозвался монах. — Ещё это может подтвердить Сэки Осаму.
Я придвинулся ближе:
— Я верю. Я не стану спрашивать господина Сэки, оскорбляя вас подозрительностью. Мне просто надо знать границы, в которые нас поместила судьба. Иначе я рискую попасть в неловкое положение, да ещё в такой момент, когда я этого не ожидал бы. Прошу простить меня за излишнюю настойчивость.
— Вы не должны извиняться, господин! — воскликнул Широно, смущенный моими словами. — На вашем месте я бы выяснил то же самое. Оружие следует проверять перед боем, а не во время поединка.
Старый настоятель промолчал.
У меня вертелся на языке ещё один вопрос, но Широно фактически уже ответил на него. Дознаватель Абэ умер от болезни. Мог ли слуга, воспользовавшись способностями тэнгу, излечить господина? Те сказки, какие мне довелось слышать, утверждали с полной уверенностью: да, это ему по силам. Тэнгу не только славились лекарскими талантами, они учили людей целительству — точно так же, как учили мастерству ведения боя. Некий горный отшельник даже исцелил больного императора. Но когда дворцовые священники, заподозрив неладное, окружили подозрительного лекаря и стали нараспев читать молитвы, отшельник утратил все своё искусство. Пав ниц, он стал молить о прощении, крича:
«Все эти годы я поклонялся тэнгу, учился у них и просил, чтобы они сделали меня знаменитым! О, какая жестокая ошибка!»
Широно, скажи: просил ли тебя господин Абэ вылечить его? Просил, но ты отказал, да? «Более того, я обязан это сделать, причем без последствий…» Нет, замолчи. Не говори ничего.
Я не хочу этого знать.
2Хижина в лесу
Прибыв на Эдзоти, мы высадились в порту Хакодате.
Отсюда был хорошо виден холм, на котором стоял замок клана Мацумаэ, правителей острова. Во время плаванья нам поведали, что первый замок, возведенный там, издалека напоминал коробку, подарив название всему городу: Хакодате значит «коробочная усадьба». Но это случилось давно, более двухсот лет назад, и нынешний замок не имел с коробкой ничего общего.
На заставе Камэда я взял лошадь. Каюсь, я предполагал всякие сложности, без которых трудно обойтись путешественнику в чужих землях, где законы такие же, как везде, но исполняются они по-своему. Я ошибся — глянув мою подорожную грамоту, старший конюх заставы проникся ко мне внезапным уважением. Предложил любое животное на выбор; видя мою беспомощность, справился, куда мы едем, и сам выбрал гнедого одноглазого мерина со спокойным нравом и беспримерной выносливостью.
— Для горных троп лучше не придумаешь! — уверял конюх, поглаживая косматого низкорослого конька.
Я решил положиться на чужой опыт и в итоге не прогадал.
Из Хакодате по узкому перешейку, связывающему порт с основной частью острова, мы двинулись на северо-восток, в горы. Нашей целью был погасший вулкан Тэнгу-Хираяма: неподалеку от него располагалась деревня Макацу, где жили опекуны моей невесты. Меня смутило название вулкана — слово «тэнгу» слишком много значило, а в каждом совпадении я видел если не волю богов, то путеводные знаки. Меня также смутила близость деревни к вулкану, но сведущие люди объяснили, что Тэнгу-Хираяма давно забыл про извержения, а землю в тех краях трясет ничуть не больше, чем в иных местах.
Погода не баловала. Местные удивлялись моей привередливости, заявляя, что лето как лето, даже получше иного. «Поездили бы вы зимой!» — смеялись они. И добавляли, что на Эдзоти в году семнадцать солнечных дней. Все остальное время — не снег, так дождь, не тучи, так облака.
Кто бы спорил, думал я, кутаясь в плащ.
Мерин шёл ходко. Широно не уступал ему ни в скорости, ни в послушании. Старый настоятель так привык висеть за спиной слуги, что мог часами дремать, младенчески посапывая. По-моему, путешествие доставляло святому Иссэну огромное удовольствие. Я опасался, что диковинная обувь Широно может подвести его в горах, но стыдно признаться — когда я шёл пешком, желая размять ноги, я спотыкался куда чаще Широно.
Сказать по правде, он не спотыкался вовсе.
Равнины сменились горами, озера остались позади. Мы забирались все выше, ища тропу в лесах из пихты и ели, кедра и березы, с густым бамбуковым подлеском. Все чаще встречались заросли непроходимого кустарника. В узких, но бурных речушках Широно каким-то чудом — не иначе, волшебством! — ловил рыбу. Камни он бросал отменно, и тогда мы, за исключением монаха, радовали брюхо нежным птичьим мясом. Я, как господин, по большей части собирал грибы. Дважды нам встретился медведь, но к счастью, зверь обошел нас стороной, не тронув.
В деревнях, которые попадались на пути, нам удавалось разжиться если не рисом, то овощами, ячменными лепешками и тыквами-горлянками, полными капустного сока. Сок был сброженный, но это его не портило.
Цель нашей поездки была уже близко, в нескольких часах езды, когда мы увидели эту хижину.
Сперва я решил, что это окраина очередной деревни. Нет, хижина стояла сама по себе, в месте столь безлюдном, что трудно и представить. Стены из досок и веток, обмазанных глиной, крыша из кустарника и тростника — должно быть, жилище возвели лесорубы или охотники для своих нужд. Жестом велев спутникам остановится, я долго присматривался к хижине и крохотному дворику перед ней.
Вряд ли нас ждала какая-то опасность. Внутри хижины, похоже, кто-то был, но признаков того, что здесь обитает банда лихих людей, я не наблюдал. Я вообще не очень-то понимал, как эта хижина возникла перед нами. Вот только что я видел тропу в лесу, которая то ползла вверх, то спускалась вниз; размышлял, проламываться нам через кусты или двинуть в обход, и нате вам — хижина.
Как из-под земли выросла.
— Я войду первым, — предупредил я, спешиваясь. — Когда подам знак, идите за мной.
И добавил, поразмыслив:
— Широно, поставь святого Иссэна на ноги. И будь начеку! Если что, твой жизненный опыт нам пригодится.
Мерина я привязал к жердям ограды. Шагнул к дверям:
— Есть кто живой?
Ответ пришёл не сразу:
— Скромный отшельник приветствует путников.
— Мы не побеспокоим вас?
— Входите, прошу.
Пригнув голову, я вошел. В хижине царил густой полумрак, но было видно, что здесь обитает крайняя бедность. Она стояла передо мной в лице хозяина хижины. Ветхая, многократно чиненая одежда, лапти из полосок коры. Длинные волосы свисали ниже плеч — похоже, их давно не собирали в прическу. Лицо отшельника было на удивление благообразным и располагало к себе.
— Вы не один? — спросил он, кланяясь. — Зовите всех, от меня им не будет вреда.
3Я могу вам чем-нибудь помочь?
— Меня зовут Кимифуса.
Отшельник ещё раз поклонился, выказывая уважение гостям.
— Умоляю о прощении, но мне нечем угостить вас. Разве что чашка воды?
Я наскоро огляделся. В хижине действительно не наблюдалось признаков съестного. Ни припасов, которые вешают на стенах или под стрехой, ни котелка, где можно было бы что-то сварить. Посуды, из которой люди обычно едят, я тоже не видел.
Как он живет, бедолага?
— Я недостойный монах по имени Иссэн, — видя, что я не спешу вступить в разговор, настоятель взял бремя знакомства на себя. — Это мои спутники: Торюмон Рэйден, самурай из Акаямы, и его слуга.
— Монах?
Отшельник сдвинул брови, как если бы что-то понял:
— Это многое объясняет. Не будь вы монахом, почтенный Иссэн, и должно быть, человеком немалой святости — вы все прошли бы мимо моей хижины, не обратив на неё внимания. Присаживайтесь, выпейте воды. Я рад вашему приходу.
Мы опустились на циновки, остывшие из-за холодного земляного пола. Широно встал у стены, возле дверей, скрестив руки на груди. Его взгляд неотступно следовал за отшельником, когда тот двигался по хижине. Но Кимифуса занимался самыми обыденными делами, в которых не крылось никакой угрозы. Разжег железную жаровню, пододвинул ближе к нашим ногам. Взял кувшин, разлил воду по трем чашкам. Поставил чашки у жаровни, чтобы вода согрелась. Сел напротив нас: прямо на пол, без циновки.
Я содрогнулся.
— От вас ведь ничего не скроешь, святой монах, — произнес он.
В голосе Кимифусы звучала грусть. Но я услышал и отголосок надежды.
— Кое-что я вижу, — кивнул настоятель. — Не все, но достаточно.
Краем глаза я заметил, что Широно тоже кивнул.
— Да, — согласился Кимифуса. Казалось, старик сказал ему ещё что-то, чего я не услышал. — Да, вы правы. Я дзикининки, несчастный людоед.
Моя ладонь легла на рукоять плети.
— Успокойтесь, достойный самурай, — движение не ускользнуло от отшельника. — Я бы сказал «не бойтесь», но это оскорбит ваше бесстрашие. Вам незачем хлестать меня, бить кулаком или пинать ногами. Пока я в этом облике, а солнце горит в небе, я безопасен для вас. Я безопасен для вас и после захода солнца, потому что вы живые. Но не скрою, ночью я могу сильно напугать неподготовленного человека.
Потому что мы живые? Я ничего не понимал.
— Дзикининки едят только мертвечину, — пришёл мне на помощь настоятель. — Живым от них ущерба нет. Хотя я слыхал о несчастных, которые умерли от страха при встрече с дзикининки.
— Вы дух? — осторожно спросил я Кимифусу. — Голодный дух?
Он засмеялся. От его смеха меня пробил озноб.
— Дух? О нет, храбрый самурай! Такими, как я, становятся при жизни. Перерождаются, не умирая, в один малопрекрасный момент. Знаете, я ведь был самураем, как и вы! Потерял господина, скитался, голодал. А потом решил: зачем же голодать, носить обноски, соглашаться на любую работу за плошку риса? Зачем все это, если у меня есть сильные руки и горячее сердце? Так одним самураем стало меньше, а одним разбойником больше.
Я отпил воды. Полегчало, но не слишком. Беседа с людоедом, пусть даже он сам признался, что людоед, и заверил, что не опасен — сказать по правде, это пугало меня. Храбрый самурай? Моя храбрость сейчас подвергалась чрезмерному испытанию.
Вдобавок меня мучила непривычность ситуации. Нет, не встреча с людоедом, хотя вряд ли кто-нибудь назвал бы такую встречу привычной. Раньше мне приходилось докапываться самостоятельно, кто здесь мстительный дух, кто голодный, кто притворщик, скрывающий фуккацу, кто перерожденец, а все только и делали, что мешали мне узнать правду. Здесь же от меня не требовалось ровным счетом ничего — признание без допроса, ответы без вопросов. Вся моя натура дознавателя протестовала: казалось, за меня кусают и жуют, а мне предлагается только глотать и просить добавки.
— Вы поделитесь с нами вашей бедой? — мягко спросил старый монах.
Благообразное лицо отшельника затвердело. У рта обозначились жесткие складки, взгляд сверкнул огнем. Вне сомнений, этот человек был и самураем, и разбойником.
— Да, Иссэн-сан.
Он встал, шагнул к старику, но увидел, как напрягся Широно у дверей, и отступил назад.
— Расскажу. Уверен, вы не так просто ступили на порог моей хижины. Боюсь верить, что судьба посылает мне луч надежды, и все-таки верю. Слушайте, это короткая история.
О, Кимифуса умел рассказывать! Как живого, я видел разбойника, грозного и беспощадного, не брезгующего самой жалкой добычей. Я видел его жертвы: стеная, они шли дальше, лишенные последнего скарба. Я слышал громовой хохот, мольбы о пощаде; слышал проклятия, когда несчастные отходили на достаточное расстояние.
— Однажды мне встретился старый монах. Не такой старый, как вы, почтенный Иссэн, но вряд ли намного моложе вас. У него с собой ничего не было, кроме посоха, одежды, которая на нем, и полотняной котомки. В котомке я нашел связку медяков — видимо, подаяние — и горстку квашеных слив…
Упоминание о квашеных сливах заставило меня вздрогнуть. Храм, сливы, голодный дух старухи Котонэ, хитрости, с помощью которых она пыталась утаить своё посмертное имя — все это предстало передо мной как наяву. Опять сливы? Наверное, это неспроста.
— Медяки я забрал. Сливы хотел оставить — монах уверял, что идти ему далеко, а это его единственное пропитание, пока он не попадет в людные места. Он был готов поделиться, предлагая мне половину своих скудных припасов. Но вы даже не представляете, как мне внезапно захотелось квашеных слив! Это желание захватило меня целиком…
Да, я видел и слышал. Видел, как разбойник жадно поедает сливы, оставив монаху разве что бесполезные косточки. Слышал упрек монаха, с каким он обратился к Кимифусе. Слышал крики боли и звуки ударов — в ответ Кимифуса избил монаха до полусмерти и бросил окровавленного на горной тропе.
— Той же ночью я превратился в дзикининки. Для этого мне не понадобилось умереть, перерождение случилось при жизни. Но мучения были таковы, что уж лучше я бы тридцать раз умер. К утру я снова принял прежний облик и решил, что все обошлось. Не обошлось — с закатом меня стал мучить голод. Мой вид ужасно изменился, разум померк. Ноги сами понесли меня на ближайшее кладбище. О том, что случилось дальше, я не стану рассказывать. Вы, Иссэн-сан, и сами все понимаете, раз сказали: «Дзикининки едят только мертвечину…»
Невозможное дело: слеза покатилась по щеке отшельника.
— С тех пор ночами я рыщу в поисках пищи, — он сердито смахнул слезу тыльной стороной ладони. — Вид мой отвратителен, действия заслуживают осуждения. Теперь вы понимаете, почему я не могу предоставить вам ночлег?
Я кивнул. Я бы и сам не остался здесь ночевать за все сокровища мира!
— Вряд ли я нападу на вас. Живые меня не интересуют. Но я не хочу, чтобы вы видели меня таким.
— Я слыхал, — заметил настоятель, — что дзикининки испытывают отвращение к тому, что делают. К тому, что служит им пищей, к самой трапезе…
Смех Кимифусы был страшен.
— Отвращение? Это слово не описывает и десятой доли того, что испытываю я, пожирая мертвецов. Будь они свежие или разложившиеся, каких я добываю, разрывая могилы — я рыдаю, насыщаясь. Кричу, стенаю, вою волком. И не могу остановиться, прекратить эту пытку — что-то во мне ненасытно, оно требует продолжать. Есть падаль и мучиться, мучиться и есть — такова моя судьба, почтенный Иссэн-сан.
Старик отпил из чашки.
— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил он.
Глаза Кимифусы вспыхнули безумной надеждой:
— Да, святой монах. Говорят, молитва человека, подобного вам, может избавить меня от гнусной участи и позволить спокойно умереть. Помолитесь за меня, Иссэн-сан! Помолитесь от всей души! Если, конечно, вам не претит молиться за разбойника и людоеда.
Старик сделал ещё глоток.
— Я непременно стану молиться за вас. За вас и ваше прощение. Кто бы вас ни наказал за грехи, я буду умолять его о милосердии. Но прошу меня простить за то, что я сделаю это на обратном пути. Если вы не в состоянии предоставить нам ночлег, нам следует до наступления ночи явиться в деревню. Мы и так, даже поспешив, попадем туда ближе к закату. В горах легко заблудиться, нам пора в дорогу.
Третий глоток. Последний.
— Возвращаясь, Кимифуса-сан, мы не пройдем мимо вашей хижины. Верьте мне! Теперь я знаю, что искать. Опять же, я сумею подготовиться к молитве, очистить сердце и разум. Признаюсь, после вашей истории я полон возбуждения и тяжких размышлений. Они могут стать грузом для молитвы, не позволив ей взлететь. Мне нужно время, дорога предоставит мне его. Вы не покажете нам кратчайший путь к деревне Макацу?
Отшельник кивнул.
— Может быть, — настаивал монах, что было совсем не похоже на обычную деликатность старика, — вы даже проводите нас до деревни?
— Все возможно, — ответил Кимифуса с каменным, ничего не выражающим лицом. — Если это случится, боюсь, вам это не понравится.
Провожать нас он не пошел.
4«Убейте сейчас же!»
До деревни мы добрались неожиданно быстро.
Большую часть дороги мне пришлось вести мерина под уздцы. Тем не менее солнце ещё не село, когда мы подошли к внешней ограде селения, составленной из щелястых столбов и жердей. Кимифуса и впрямь указал нам самый короткий путь.
Ограду никто не охранял. Проход оставался свободным, мы без помех вошли на территорию деревни и двинулись вперёд. На нас глазели: чужаки здесь были в диковинку. Да ещё такие, как мы: молодой самурай, идущий пешком рядом с гнедым мерином, и верзила в рыбьей маске, несущий за спиной старого монаха.
— Как пройти к дому старосты? — крикнул я.
Сразу несколько рук указали нужный дом. Поначалу у меня сложилось впечатление, что крестьяне куда-то собрались. Да, собрались, вместе с собаками и домашней скотиной, и лишь наше появление остановило их. Глупости, конечно. Куда идти жителям деревни, забытой в горах, на ночь глядя? После знакомства с печальным людоедом мне повсюду мерещилась всякая ерунда.
Староста ждал во дворе. Похоже, кто-то побежал вперёд сообщить ему о гостях. Когда мы вошли, он сделал три шага навстречу, непрерывно кланяясь. При этом староста удивительным образом сохранял достоинство и уверенную осанку.
Он и есть опекун Ран, моей невесты, решил я. Бывший самурай, а может, вовсе не бывший. Бедные ронины, лишившись господина и жалованья, рисковали умереть с голоду. В особенности это грозило тем, кто был отягощен семьей. Не найдя службы, они, если владели ремеслом, открывали в городах мастерские — или уходили в деревни, ища пропитания там. Кое-кто даже подавал прошение о перемене сословия, становясь ремесленником или торговцем. До статуса крестьянина старались не опускаться, брезгуя выращивать рис или просо. Вместо этого деревенские ронины строили и чинили дома, в которых была вечная нужда, а также охотились с луком и стрелами. Всегда оставалась надежда, что в óкруге или княжестве случится что-то необычайное — и твои руки, отвага и усердие понадобятся господину.
А кто возьмет на службу жалкого крестьянина? Времена кровавой смуты, когда подобное возвышение было возможно, стали седой древностью.
Родители Ран не доверили бы дочь человеку, добровольно отказавшемуся от самурайского статуса. Такие гордые люди, как они, для кого смерть была лучше жизни в телах «волосатых варваров», никогда не поступили бы столь низко. Вероятно, сохранив сословную принадлежность, староста вел себя сообразно правилам, утвержденным ещё позапрошлым сёгуном для таких случаев — не возделывал землю собственноручно, не торговал плодами и зерном, но возглавлял деревню как глава общины, решая споры и устраняя разногласия.
Если так, я зря принял его за ронина. Он вполне мог состоять на службе у клана Мацумаэ, заправляющего всем на Эдзоти, в качестве самурая низкого ранга.
— Я Дадзай Хисаси, — звучно объявил староста, подчеркнув, что имеет не только имя, но и фамилию. — Полагаю, вы, молодой человек — Торюмон Рэйден, жених девушки, отданной под мою опеку. Или я ошибаюсь, и вы просто посланец жениха?
— У вас зоркий глаз и острый ум, — я поклонился в ответ. — Да, я Торюмон Рэйден. Прошу прощения за то, что мой отец, а также уважаемый сенсей Ясухиро не смогли приехать сюда. Поверьте, они уже собирались в дорогу! Но обстоятельства службы, а также семейные неурядицы…
Староста замахал руками:
— Не надо извинений! Если они не имели возможности отправиться в путь, это несомненно диктовалось важнейшими причинами. Судя по маске вашего слуги, вы дознаватель службы Карпа-и-Дракона. Почетная должность! Но кто же святой монах, которого мы видим рядом с вами?
К этому времени Широно успел развязать узлы своего банного полотенца и с превеликой осторожностью поставил старика на землю. Святой Иссэн топтался на месте, желая размять ноги, и поглядывал вокруг. Во двор уже набилось полдеревни. Вторая половина торчала за забором, ловя каждое слово.
— Я недостойный монах по имени Иссэн, — повторил настоятель слова, сказанные им отшельнику. — Зная, что жениху неприлично отправляться за невестой в одиночестве, я предложил ему свои скромные услуги.
— Уверен, вы не простой монах, — староста ещё раз подтвердил свою прозорливость. — Само небо привело вас к нам! Завтра мы будем нуждаться в молитве человека, подобного вам…
Деревня людоедов, с ужасом предположил я. И все хотят, чтобы святой Иссэн молился за них. Куда мы попали?!
От ужасных предположений меня отвлек юноша, объявившийся на крыльце дома. Стройный, низкорослый, в шапке, надвинутой на лоб, он, казалось, был возбужден сверх всякой меры. В руках юноша держал рогатину, изготовленную из длинной ветки, и некий громоздкий предмет, который я видел впервые.
Поставив рогатину перед собой, юноша установил предмет на неё. Больше всего эта странная штука напоминала духовой инструмент, сложный сверх всякой меры. Ствол, откуда должны нестись звуки, напоминал ствол хитирики[30], только не круглый, а шестигранный. Добавлю, что ствол у хитирики довольно-таки маленький, а тут он был достоин великана и сделан не из бамбука, украшенного корой вишневого дерева, а из железа. При помощи бамбуковых штифтов ствол крепился к ложу из красного дуба, которое заканчивалось странно изогнутой рукоятью. В начале ствола располагался хитрый механизм из латуни, похожий на причудливый дверной замок.
Я уж было счел что механизм регулирует высоту звука, но тут юноша зажег фитиль, крывшийся в механизме, и сдвинул в сторону тускло блеснувшую крышку, закрывавшую часть латунной диковины. Что-то выкрикнув, он припал щекой к рукояти, и я понял, что имею дело вовсе не с инструментом, чье назначение — развлекать публику приятной мелодией, а с инструментом, чье назначение — убивать.
Передо мной было хинава-дзю, фитильное ружье[31]!
Отец рассказывал, что в незапамятные времена, до пришествия будды Амиды и воцарения нового закона, подобные ружья использовались для войны. Отец называл их не только хинава-дзю, но и тэппо, уточняя, что так зовется оружие, изготовленное по образцу южных варваров, а также танэгасима, по названию острова, где южные варвары торговали с нами, пока Чистая Земля не попала в кольцо блокады. Позднее ружья утратили всякий смысл: стрелять так, чтобы наверняка оставить противника в живых, было решительно невозможно, а значит, стрелок рисковал больше намеченной жертвы.
Святой Иссэн, когда я в своё время заговорил с ним о хинава-дзю, добавил, что ружья использовала знать для охоты, но это увлечение быстро сошло на нет, уступив место луку и стрелам.
И вот: передо мной ружье и стрелок!
Я сорвался с места так, словно мне в зад вставили второй фитиль и подожгли. Все мысли, какие были, исчезли из головы, оставив после себя гулкую пустоту. В два прыжка преодолев расстояние до крыльца, я взвился в воздух — и всей тяжестью обрушился на безумного стрелка. При падении я не только снес с ног его самого, но и сбил рогатину, отчего ружье упало вниз, во двор. Навалившись на сумасшедшего, я не сомневался, что скручу его без особых усилий — ровно до тех пор, пока маленький, но твердый локоть не расквасил мне нос, а колено, тоже маленькое и твердое, чуть не лишило меня возможности порадовать мою матушку внуками.
Вывернувшись, стрелок кинулся к ружью, но его уже поднял староста.
— Что ты себе позволяешь! — заорал он на юношу. — Как тебе не стыдно?
— Тэнгу! — вместо ответа стрелок указал на Широно. — Вы что, ослепли? Не видите, что это тэнгу? Убейте его! Убейте сейчас же! Или дайте мне сделать это!
Корчась от боли, я недоумевал: откуда безумцу известно, что Широно — тэнгу? Неужели он обладает даром прозрения?
— Тэнгу! — продолжал вопить стрелок. — Сандалии! Веер! Что, негодяй, вздумал спрятаться под маской! Прикрыться монахом? Я прикончу тебя!
Я не успел, вернее, не смог подняться, когда юноша кинулся на Широно с ножом. Из носа текла кровь, между ногами развели костер. Все, что я сумел, это встать на четвереньки, а затем, ухватившись за перила, кое-как выпрямиться самым позорным образом.
Но моего вмешательства не потребовалось.
Удар ножом был быстрей молнии. Не знаю, как Широно поймал безумца за руку, но он это сделал. Короткий, почти незаметный рывок заставил стрелка качнуться вперёд, и вот бедняга уже стоит на коленях, безуспешно пытаясь высвободиться и сыпля оскорблениями, а Широно с полнейшим равнодушием к брани извлекает нож из ослабевших пальцев. Отбросив оружие в сторону, слуга толкнул юношу, и тот распластался на земле у ног онемевшего старосты.
Попыток «убить тэнгу» он больше не предпринимал. Лежал, корчился, выл от злобы и бессилия.
— Я стыжусь за тебя, Ран, — к старосте вернулся дар речи. — Так-то ты встречаешь своего досточтимого жениха? Который преодолел ради тебя море и горы?! Убить его слугу? Это что, твой свадебный подарок?!
Ран?!!
Досточтимый жених?!
Похоже, первое знакомство с невестой сложилось не слишком удачно. Я шморгнул носом, утерся ладонью, представил свою грядущую семейную жизнь во всех возможных подробностях — и решил, что для самурая всегда есть выход из тупика, если, конечно, он истинный самурай.
Покончить с собой мне никто не помешает.