Остров девяти смертей
1«Им веры нет!»
Погода радовала, в отличие от известий.
В лучах осеннего солнца море отблескивало синеватой сталью, но глаз не слепило. Прохладная голубизна небес дышала покоем и умиротворением. Лишь на сáмом горизонте упорно ползла и все никак не могла доползти в зенит стайка кудрявых облаков.
Облака походили на дымы далеких вулканов.
В ясный день остров был хорошо виден даже с берега. Сейчас он постепенно вырастал перед нами. Я уже мог различить знакомый хаос прибрежных скал и кособокую ножку исполинского гриба — наполовину обвалившийся конус потухшего вулкана. Как и в прошлый раз, гриб не спешил отрастить смертоносную шляпку дымного облака. Надеюсь, он погодит с этим по меньшей мере до нашего отбытия.
Лодки грозных чиновников, ввергших в трепет трусоватого Яманаку, шли вровень, разойдясь, чтобы весла не цепляли друг друга. Отстав на три корпуса, за нами следовала лодка со слугами: каонай господина Сэки и слуга инспектора гребли, Широно сидел на руле. В нашей лодке у руля расположился господин Сэки, отправив меня на нос. А вот с инспектором при отплытии вышла заминка.
— Прошу вас, господин! — суетился начальник поста, предлагая Куросаве устроиться на корме утлого суденышка.
— Утопить меня решили?!
Я видел, что гнев инспектора напускной, но Яманаке было не до подобных тонкостей. Даже не знаю, как его не хватил удар прямо на месте. Не обращая внимания на мольбы о прощении, инспектор шагнул с пристани в лодку — и устроился в её середине, вплотную к гребцам. Лодка качнулась, ощутимо просела в воде, но не пошла ко дну и не перевернулась, сохранив равновесие.
Гребцы выдохнули с облегчением.
— Срединный путь ведет к спасению! — сияя, возвестил довольный инспектор. — Крайности же гибельны, в том нет сомнений!
Судя по тону, Куросава с его опытом путешествий отлично знал, чем может закончиться его попытка усесться на корме, равно как и на носу.
Перед этим на берегу начальник поста, отчаянно потея и заикаясь, доложил нам об «ужасном стечении обстоятельств». Как выяснилось из его бормотания, на следующее утро после происшествия, вскоре после отъезда гонцов в Акаяму, на остров отправилась лодка с другими стражниками. Им было поручено осмотреть тело и голову при свете дня, допросить ссыльных и составить протокол. Сам начальник поста остался на заставе, в чем горестно винил себя задним числом.
Если честно, его присутствие на острове вряд ли бы что-то изменило.
Прибыв к месту назначения, стражники выяснили, что и голова, и тело бесследно исчезли. Не считать же следом оборванный клок волос, которыми голову Ловкача привязали к шесту?! Допрос ссыльных прошел впустую. Островитяне заверяли, что ничего не видели, ничего не трогали и понятия не имеют, куда делись останки. Судя по их огорченному виду, они говорили правду. Умирающие от голода люди уже предвкушали дополнительную награду. А теперь что? Теперь ничего.
Исчезновение останков было не в их интересах.
Разве что, допустил я, кто-то решил, что целое — ну, почти целое! — тело, которое можно зажарить и съесть, куда лучше десятка рыбин или мешочка крупы. Тем паче рыбу и крупу придется делить на всех, а украденное тело достанется одному, самому хитроумному.
— Им веры нет! — хрипел Яманака, кланяясь. — Все они преступники и людоеды! Любому из них соврать — что монаху молитву прочесть….
Когда он закончил, я с разрешения Сэки Осаму допросил стражников, обнаруживших пропажу мертвечины. Следы крови? Нет, не заметили. Виноваты, господин! Охранялось ли тело ночью? Ссыльные утверждают, что нет. Вбили, мол, шест, привязали голову, запекли рыбу на углях от сигнального костра, съели и разбрелись спать. Проснулись, вернулись на мыс, а тела уже нет.
И головы нет.
Моя собственная голова уже начинала пухнуть. Вопросов с каждым часом становилось все больше, а ответы…
За ответами мы и плыли.
— Всем отойти от пристани! — рявкнул кто-то из стражников.
Я моргнул. Оказывается, мы уже подходили к острову. На знакомом дощатом причале столпилось десятка два тощих оборванцев. Сейчас они с неохотой пятились, подчиняясь приказу, и разглядывали нас, сгорая от любопытства.
2Хороший вопрос
Место для лагеря выбрал инспектор Куросава.
В виду моря, но не у самого берега, в трех сотнях шагов от пристани, обнаружилась ровная — ну, относительно ровная! — каменистая площадка. С юга её огораживали корявые обломки скал высотой в полтора человеческих роста, похожие на выщербленные зубы. С запада уходил вверх крутой склон. Север и восток были открыты всем ветрам и досужим взглядам, но лучшего места не нашлось.
Какое-то прикрытие есть, и на том спасибо.
Ссыльные толпились поодаль: переминались с ноги на ногу, переговаривались хриплым шепотом. Меня пробрал озноб от мысли о том, что любой из них мог оказаться Ловкачом Тибой. Мужчина, женщина; презренный каонай, какие тоже имелись среди ссыльных… Похожий на скелет доходяга с замотанной тряпками головой. Приземистый коротышка: у него, похоже, сохранилось больше сил, чем у первого, но и он прятал отсутствие лица в тряпках. Если Ловкач неким хитроумным обманом убедил кого-то отрубить ему голову (кстати, чем?!), то, воплотившись в чужом теле, Тиба должен был лишиться лица.
А если убийца и до того был безликим? Что тогда?!
Пока слуги ставили палатки, я решил задать вопрос господину Сэки. Раньше я уже вертел в уме эту загадку философского, но также и практического толка: что произойдет, если обычный, не служебный каонай убьет человека? Но спросить не решился: начальство могло счесть мой интерес досужим любопытством, и вместо ответа я получил бы хорошую взбучку. Сейчас — другое дело. Сейчас мой интерес имел прямое отношение к дознанию.
Господин Сэки все понял с полуслова.
— Хороший вопрос, Рэйден-сан. Я сам подумал о том же.
Старший дознаватель пожевал губами.
— Если каонай убьет человека в порыве гнева, отчаяния или по воле случая — душа безликого отправится в ад, а убитый возродится в его теле. Обычное фуккацу с одним существенным отличием: оказавшись в теле каонай, убитый в течение трех дней вновь обретет лицо. Будда Амида мудрее нас с вами, Рэйден-сан. Если убитый невиновен, ему не должно страдать без лица.
— Какое лицо он обретет? Своё прежнее? Или лицо того человека, каким был каонай в предыдущей жизни?
— Увы, мне это неизвестно. Такие случаи — редкость. В документах, что мне довелось изучить, на это не было указаний.
— А если…
— Если жертва подстроила своё убийство путем обмана или посул, то убитый, возродившись в теле безликого, останется каонай. Наказание неизменно: корыстно пользуясь законом будды Амиды, теряешь лицо. Подобный случай за всю историю нашей службы был всего один. К счастью, он зафиксирован в документах.
Возможно, уже не один, подумал я.
— Мы с вами, Рэйден-сан, мыслим сходно. Здесь преступникам уже нечего терять. Но преступник-каонай… Ему нечего терять вдвойне. Он в аду — и после смерти тоже отправится в ад. Тиба мог убедить безликого, что незачем длить телесные страдания. Ад — это не только мучения, это ещё и хрупкий шанс на возрождение. Что, если Тиба предложил безликому не вполне обычный способ самоубийства?
— Или поклялся всеми клятвами, что если каонай согласится его убить, Тиба, к примеру, поможет семье безликого. У него остались припрятанные ценности?
— Наверняка. Но для этого Ловкачу потребовалось бы сбежать с острова.
— В своё время одному счастливчику удалось доплыть до берега. Правда, его быстро поймали. Но в облике каонай…
— Да, так легче затеряться.
— В лицо не опознают, потому что лица нет. Безликими брезгуют, их бьют и гонят прочь, или — куда чаще! — не обращают на них внимания. Вот только…
Я знал, что сейчас буду противоречить сам себе. Но мне очень хотелось поделиться своими мыслями с господином Сэки, пока он настроен благожелательно.
— Что — только? Договаривайте.
— Откуда он взял меч?! Я не верю, что это был мясницкий тесак. А даже если тесак?!
— Оружие — не наша забота. Этим вопросом займется инспектор Куросава. Что-то ещё?
— Да, Сэки-сан! Как может человек добровольно лишиться лица?! Стать презренным каонай не по глупости или неосторожности, не в результате просчета, а понимая, на что идет?! И ради чего? Ради шаткой возможности быть не узнанным, если — если! — ему удастся совершить побег! Кто на такое пойдет?!
Старший дознаватель молчал долго. Взгляд его сделался задумчив, устремился вдаль — туда, где облака истончались в белесую кисею, готовые раствориться в небесах, как соль в воде. Когда я уже решил, что не дождусь ответа, господин Сэки заговорил:
— Вы даже не представляете, Рэйден-сан, на что готовы люди ради призрачного шанса. Шаткая возможность? Для иных это прочное основание их замыслов.
И без всякого перехода, привычным тоном:
— Допросы начнете с безликих. Вам ясно?
— Да, Сэки-сан!
3Лица без лиц
Ни на что особо не рассчитывая, я сходил на мыс, откуда исчезли тело и голова. Зола на месте кострища. Обугленные рыбьи кости. Бамбуковый шест с огрызком грязных волос.
Больше ничего.
Когда я вернулся, лагерь был готов. Между палатками остался проход, упиравшийся в скалы. У скал оборудовали место для допросов: циновка получше для старшего дознавателя, циновка похуже для слуги, ведущего протокол. Каонай господина Сэки уже установил перед собой доску для письма и теперь размещал на ней «сокровища кабинета»: подставку с кистями, чашечку с водой, тушечницу, стопку листов бумаги.
Не в палатки же ссыльных приглашать?
Моё рабочее место обнаружилось за господской палаткой, у начала склона. Расторопный Широно тоже был готов записывать. Неподалеку переминалась с ноги на ногу пара здешних каонай, которых я приметил раньше.
Я устроился поудобнее: сидеть предстояло долго.
— Ты! Подойди.
Живой скелет с обмотанной тряпками головой приблизился. Перестук гальки под его ногами неприятно напоминал стук костей. Куда тебе головы рубить, доходяга! Самому бы до вечера не помереть. Или ты хочешь, чтобы приезжий дознаватель так думал?
— Твоё имя в прошлой жизни?
— Изао, господин.
Голос — шелест ветра в сухом тростнике.
— Кем ты был раньше? До того, как потерял лицо?
— Плотником, господин.
— За что осужден?
— За кражи, господин. Много краж.
У начальника поста береговой стражи хранились копии приговоров всех ссыльных, кто пребывал на острове, а также выписки из дел. Мы забрали их, включая бумаги на осужденных каонай. Свиток Изао был сейчас развернут передо мной.
Пока все сходилось.
Многие задаются вопросом: к чему ссылать безликих на остров Девяти Смертей? Их можно казнить, как в былые времена, не опасаясь фуккацу! Да, это так. Иногда их действительно казнят — в виде особой милости. Но это случается редко. Милость для каонай? Это что же получается: преступникам, имеющим лицо — медленная смерть от голода и лишений, а безликий раз, и отмучился?! Нет уж! Пусть настрадаются, прежде чем отправиться в ад!
— Сними с головы тряпки.
— Господин?
— Снимай!
— Да, господин. Слушаюсь.
Серая губчатая масса. Плоть дохлого осьминога. Прорезь рта. Две черные дырки — ноздри. Тусклый блеск глаз на дне темных провалов. Лысый костистый череп.
— До ссылки ты был знаком с Ямаситой Тибой? Ты мог знать его под кличкой Ловкач.
У каонай нет лица. На то, что его заменяет, никто не желает смотреть. А я смотрел: и сейчас, и раньше. Приказывал Мигеру снять маску карпа и приучал себя глядеть без содрогания на лицевую плоть. Со временем, задавая вопросы, начинаешь различать изменения: подергивания, появление и исчезновение морщин, движения складок и глазных яблок.
Выражения лица без лица.
Мерзость, да. Но я полагал, что это может пригодиться. Если я научусь определять по лицевой плоти, врет безликий или говорит правду, то с обычным человеком это будет проще простого. Так после упражнений с тяжеленной колодой нести пару ведер воды — отдых. Никогда не думал, что наши с Мигеру беседы пригодятся мне самым непосредственным образом — при допросе другого каонай.
Не Мигеру, напомнил себе я. Это не Мигеру. Передо мной преступник. Дважды преступник. Возможно, трижды, если это перерожденец-Ловкач. И мне повезет, если бывший плотник схож с Мигеру в мимике лицевой плоти.
Книга, которую я научился читать.
— Нет, господин.
Правда. Что-то ещё? Нет, не разобрать.
— А здесь, на острове? Ты имел с ним дело?
— Нет, господин. До безликих никому нет дела.
Снова правда. Было бы слишком большой удачей на первом же допросе изобличить перерожденца! Я заглянул в приговор.
— Что ты воровал?
— Еду, господин.
— Только еду?
— Один раз я украл нож.
— Зачем? Хотел продать?
— Нет, господин. Он был мне нужен. Рыбу резать, обувь чинить…
— Рыбу ты тоже воровал?
— Да, господин.
— Обувь?
— Нет, господин. Чинил свою.
— Как звали твою младшую сестру?
Удивление. Растерянность.
— Простите, господин! Но я был младшим в семье. У меня никогда не было младшей сестры. А мою старшую сестру звали Хоши.
Все верно. Без сомнения, передо мной бывший плотник Изао.
— Ловкач Тиба водил знакомство с кем-нибудь на острове?
— Простите, господин. Я не знаю.
Правда.
— Можешь идти.
Он поклонился, едва не переломившись пополам, и заковылял прочь, на ходу обматывая голову заскорузлыми тряпками.
— Следующий!
Этот каонай выглядел покрепче первого. Коренастый, приземистый, он исхудал в меньшей степени, чем Изао.
— Твоё имя в прошлой жизни?
— Кэйташи, господин.
— Кем был до того, как потерял лицо?
— Рыбаком, господин.
— За что осужден?
— Контрабанда, господин.
Надо же: каонай-контрабандист! Ты не врешь, безликий Кэйташи: в твоем свитке значится то же самое. Кто согласился иметь с тобой дело?! Контрабандисты в одиночку не работают. Впрочем, если твой подельник не брезглив, то каонай-рыбак, умеющий управляться с лодкой — отличный перевозчик. Кто на такого подумает? Кто вообще обратит на тебя внимание, Кэйташи?
— Что возил?
— Ткани, господин.
Да, все верно.
— Сними тряпки с головы.
— Вам интересно, господин?
Горькая насмешка в голосе. Мне не почудилось?!
— Не твоё дело! Снимай!
— Да, господин.
Мерзкая губчатая масса. Та же, да не та. Похоже, я скоро научусь различать каонай по их лицевой плоти.
— Ты был знаком с Ямаситой Тибой, известным как Ловкач? До того, как попал сюда?
— Нет, господин.
Правда? Кажется, да.
— А здесь, на острове? Ты разговаривал с ним?
— Он со мной заговорил, господин.
— Он с тобой?
— Да, господин. Один раз.
— О чем он с тобой говорил?
— Посмеялся надо мной. Сказал, что я дважды неудачник: мало того, что лицо потерял, так ещё в бочку с кипятком залез. Это он про остров Девяти Смертей, господин. Ещё ногой меня пнул: «Вот тебе на удачу!» И засмеялся.
— А ты?
— Я поклонился, чтобы он сильнее не ударил. И ушел.
— Это все? Больше вы не разговаривали?
— Это все, господин.
Верю. Правда. Выходит, в этом теле тоже нет Ловкача?
— Кто тебя судил и выносил приговор?
Я не спрашивал, как они потеряли лицо. Если Тиба укрылся в теле каонай, он наверняка предполагал, что его спросят об этом — и выяснил ответ заранее. Перерожденца следовало ловить на другом. Ловкач не мог предусмотреть все.
— Судья Накагава, господин.
— На суде опрашивали свидетелей?
— Да, господин. Двоих.
— Как их звали?
— Простите, господин. Я не запомнил. Один был стражник. Второй, кажется, торговец. Да, точно, торговец тканями.
Правда.
— В ссылке Тиба с кем-нибудь сошелся? Завел знакомства?
— Не знаю, господин.
— Встретил старых друзей? Подельников?
— Не знаю, господин.
4Допросить надо всех!
Солнце в небе перевалило за полдень, когда Сэки Осаму объявил перерыв. Я встал, разминая затекшие ноги, увидел, как старший дознаватель выходит из-за палатки. По хмурому взгляду господина Сэки нетрудно было догадаться, что допросы ничего не дали. Уверен, по моему виду начальство поняло то же самое.
Инспектор Куросава тоже счел нужным прервать свои изыскания.
Ходом наших дознаний инспектор не интересовался. У него была своя цель: поиски меча, которым Тибе отрубили голову. Меч Куросава искал, не отходя от лагеря дальше чем на тридцать шагов, где было обустроено отхожее место. Все остальное время он проводил возле палатки, сидя на плоском камне, застеленном двумя одеялами. Сюда слуга инспектора приводил ссыльных — то одного, то другого, выбирая их как бы случайно. Но я не сомневался, что и слуге, и хозяину отлично известна вся подноготная каждого.
Не знаю, о чем инспектор говорил с этими людьми. Мне не хотелось, чтобы Куросава счел, будто я подслушиваю. После этих допросов часть ссыльных уходила без помех, случалось, что и со скромными наградами. Кое-кого слуга уводил за скалы, подальше от чужих глаз. Глаз, но не ушей — в самом скором времени все начинали слышать вопли, какие издает человек, испытывая сильную боль. Потом слуга возвращался в одиночестве и отрицательно качал головой, поймав взгляд инспектора.
Я не сомневался, что ссыльный сейчас уползает прочь, издавая мучительные стоны. На жизнь бедняги слуга, разумеется, не покушался. Но ответы, каких он добивался от своих подопечных, дорого стоили островитянам.
Вот она, главная цель нашего пребывания на острове: поиски меча. Само фуккацу мало заботило инспектора и правительственный надзор в его лице. Как стальной клинок мог попасть на остров?! Через сообщника на Госю?! Кто этот негодяй: стражник? Контрабандист? Шайка, в которую ранее входил кто-то из ссыльных?! Если на остров Девяти Смертей попало оружие — что попадет сюда в следующий раз? Связка дубинок? Плот? Лодка? Что, если в один малопрекрасный день возле заставы берегового поста высадится шайка вооруженных ссыльных?! Искалечат и свяжут стражу, разживутся одеждой и едой, исчезнут в горах и лесах — лови их потом…
Кто за это ответит? Кто понесет суровое наказание?!
Найти перерожденца, в чьем теле обосновался дух убитого Ловкача — не цель, а средство. Шанс добраться до злополучного меча, выяснить способ его появления на острове. Тиба должен знать все, что нужно инспектору
Если бы голову Ловкача не отрубили, а, к примеру, размозжили камнем — никто б и не почесался. Списали бы на несчастный случай и закрыли дело. Фуккацу? Перерожденец все равно останется на острове. Вряд ли он проживет дольше, чем прожил бы Ловкач в своем прежнем теле. Даже если случилось чудо, и Тиба, обманом или уговорами убедив кого-то отрубить ему голову, не утратил лицо, избежав постыдной участи каонай — надзору до того дела нет. С чудесами пусть разбирается служба Карпа-и-Дракона.
Найдут перерожденца — замечательно. Так, глядишь, и до меча доберемся, и до сообщников…
— Твоё имя?
— Дэйки, господин.
— Кем был до приговора?
В тридцать два года он выглядит стариком. Из них Дэйки пробыл на острове около трех лет. Грязно-седые, словно притрушенные пеплом волосы. На лице — да, у Дэйки есть лицо! — глубокие прорези морщин. Кажется, что с лицом поработал резчик-неумеха. Руки — сухая осока. Одежда — лохмотья. В такие городской нищий постесняется обрядиться.
Голос шершавый, надтреснутый.
— Грузчиком в порту.
Сейчас он вряд ли поднимет что-то тяжелее плошки с бобовой кашей. Но о плошке с кашей он может только мечтать.
— За что осужден?
— Воровство, грабеж. Домогательства к жене смотрителя склада.
Пустой взгляд.
— А на самом деле?
Моргает. Во взгляде мелькает живая искорка.
— Разве это важно, господин?
— Я хочу знать.
— Воровство — правда. Остальное — нет.
В воровстве Дэйки уличили честь по чести: свидетели, признание, перечень украденного. Грабеж выглядел бледно. Уверен, смотритель склада приревновал его к своей женушке. Одно воровство, даже вкупе с домогательствами, на убийственную ссылку не тянуло. Смотритель хотел, чтобы наверняка, вот и договорился с кем надо.
Признание — император доказательств. Под пытками сознаешься в чем угодно. На Ловкача, должно быть, тоже грабеж навесили. Удачливый вор не станет грабить в открытую.
Совпадение? Нечто большее?
К сожалению, обычная практика.
Грузчик, значит. В порту. Я вспомнил свою поездку через порт к «Доброму Эбису».
— Если едет конный самурай, грузчик с мешком на плечах уступит ему дорогу? Вот ты бы уступил?
Дэйки усмехается краешком губ.
— Нет, господин. На улице уступил бы. В порту — нет.
— Почему?
— Пусть сам объезжает. Я при деле.
Да, передо мной грузчик и никто другой.
— Ты знал раньше Тибу Ловкача?
— Который голову потерял? Нет, господин. Никогда прежде его не видел.
— А здесь, на острове? Познакомились?
— Нет, господин. Пяти слов друг другу не сказали.
— А другие? С кем он водил знакомство?
— Не знаю, господин. Вроде, ни с кем.
— На этом все. Свободен. Держи…
Вручаю ему жалкий мешочек проса. Дэйки пятится мелкими шажками, прижимает подарок к груди. Кланяется, кланяется. На щеке блестит слеза. Не могу смотреть, не хочу. Отворачиваюсь.
— Следующий!
Вечером, после ужина, слуга инспектора передал нам с господином Сэки две подробные карты острова Девяти Смертей — копии, разумеется, оригинал остался у него. Инспектор при этом не присутствовал, делая вид, что он здесь ни при чем. Но никто не сомневался, что столь ценный подарок делается по приказу Куросавы. На картах были отмечены тропы, ведущие вглубь острова — известные и безопасные, а также тайные, где стоит поберечься — к крестикам, сделанным красной тушью. Крестиками, объяснил слуга, обозначены труднодоступные пещеры. Там обитают ссыльные, кто по разным причинам сидит в своих укрытиях, считай, безвылазно, выбираясь разве что по ночам.
Чем питаются? Ну, это сложный вопрос.
— Допросить надо всех, — бросил Сэки Осаму, не снисходя до того, чтобы поблагодарить слугу. — Где бы ни прятались. Мы не знаем, по какой причине скрывается тот или иной человек. Возможно, кто-то из них теперь Ямасита Тиба.
Я же отметил, что карты слуга вез с собой в поклаже — не в дороге же он их рисовал? Значит, подготовился заранее, и наши потребности учел. Надо поглядывать по сторонам, чтобы этот предусмотрительный человек, сама серость и бледность, не слишком часто оказывался у меня за спиной.
5Ищут не там, где велено, а там, где потеряли
— Аризу из семьи Уэта, господин.
Она пытается следить за собой. Обветренное, загрубевшее лицо сохраняет остатки былой миловидности. Волосы уложены в подобие прически. Три самодельных деревянных шпильки. Одежда ветхая, но чистая; прорехи зашиты.
Отвечает вежливо. Кланяется. Но стоит, гордо выпрямив спину, и смотрит с вызовом. У неё есть характер.
— За что осудили?
— За подделку документов, господин.
— Каких?
— Платежные обязательства. Разрешения на строительство.
Она была замужем за чиновником строительной управы.
— Ты подделала подпись мужа?
— Нет, другого чиновника. Муж забыл на столе разрешение с его подписью. Я её срисовала. Не хотела, чтобы подозрение пало на моего мужа.
Поразительно! Она до сих пор гордится собой! И ведь богато жили, в средствах не нуждались…
— А печать?
— Там был оттиск. Я сумела его перенести. Потом копировала.
— Но зачем?!
— Мне было скучно.
Она пожимает плечами с отменным равнодушием. Презрительно улыбается. Презрение адресовано не мне, а той жизни, какой Аризу жила в семье Уэта. Если в теле женщины обретается Ловкач, то он не вор, а лучший актер столичного театра!
— Ты знала Ямаситу Тибу по прозвищу Ловкач? До того, как попала сюда?
— К сожалению, нет.
— Почему к сожалению?
— Уверена, он знал толк в любовных играх.
— Ты свела с ним знакомство в ссылке?
— Этот мерзавец не пожелал со мной знаться!
Гнев, ярость.
— Через месяц он бы ко мне на коленях приполз! И я бы прогнала его с позором! Жаль, не судьба…
Сопровождать нас отправили тех стражников, что приезжали с докладом в Акаяму — они вернулись на пост за день до нас. К ним начальник заставы добавил четвертого, который посетил остров на следующее утро после обезглавливания Тибы.
Утром второго дня господин Сэки разбил их на пары и снабдил картами с пещерами-крестиками. Стражникам было велено доставить обитателей пещер в лагерь для допроса.
— Оокубо Шоджи.
— За что осужден?
— За разбой.
— Где ты служил до того, как стать разбойником?
— Я был ронином.
— К дознавателю следует обращаться «господин».
— Да, господин.
— Прежде чем стать ронином, ты где-то служил?
— Да, господин…
Второй день. Третий.
Четвертый.
Это могло продолжаться месяц. Год. Целую вечность. Шанс изобличить перерожденца оставался, но мы искали иголку на дне реки[38]. Хуже того, мы искали иголку в куче других иголок.
В свободное от допросов время — его оставалось с кошачий нос! — я трижды перечитал записи, добытые архивариусом Фудо. Мало, безнадежно мало. Если мы хотим выяснить, что произошло на самом деле, нам нужно знать о преступнике больше.
Ключ к разгадке — Ямасита Тиба, а не бесконечная череда ссыльных с потухшими взглядами. Протоколы, свидетельские показания. Опись украденного. Подробности известных преступлений Ловкача. Слова тех, кто знал его лично.
Разгадка не здесь, на острове. Разгадка в Акаяме, погребена в полицейских архивах, судебных свитках, в памяти людей, которым довелось заглянуть Ловкачу в глаза.
Мы ищем там, где велено. А надо искать там, где потеряли.
— Ваше имя?
— Торюмон Рэйден.
— Должность?
— Дознаватель службы Карпа-и-Дракона, господин.
— И вы считаете себя вправе давать советы старшему дознавателю? Чего-то требовать от него?!
— Нижайше молю о прощении!
Я бухнулся на колени. С маху ткнулся лбом в каменистую землю. Острые камешки рассекли кожу на лбу. Перестарался, как всегда.
— Неслыханная дерзость!
— Виноват, господин! Разве бы я осмелился?
— Осмелились на что? Договаривайте!
— Докучать вам советами! Требовать?! Я всего лишь…
— Всего лишь?
— Взял на себя неоправданную смелость изложить свои соображения. Я излишне самонадеян, господин! Я достоин самого сурового наказания!
— В этом вы несомненно правы.
— Прикажите, и я вспорю себе живот!
— И кто тогда будет вести допросы? Я? В гордом одиночестве? Решили увильнуть от службы?! Так и скажите! Желаю, мол, сбежать с этого проклятого острова в Акаяму! А вы, господин Сэки…
— Молю о снисхождении!
— А вы, господин Сэки, трудитесь здесь в поте лица! Не правда ли, дознаватель Рэйден?!
— Жду ваших приказов!
Сэки Осаму прошелся по палатке из угла в угол. Разгуляться тут было негде: три шага туда, три обратно. Это вам не двор управы, и даже не кабинет начальства.
— Да уж прикажу, — буркнул он. — Ещё как прикажу, не сомневайтесь!
Гроза ещё рокотала под матерчатыми небесами, но раскаты грома стихали. Яростные молнии больше не лупили одна за другой. Начальство прекратило бродить. Начальство стояло, качаясь с пятки на носок. Я слышал хруст камешков, попираемых тяжкой пятой. Я чувствовал себя одним из этих камешков.
— Сядьте. Хватит лбом землю протирать!
Я сел прямо, потупив взор.
— Сколько времени вам понадобится?
— Три дня, Сэки-сан. Возможно, четыре. Это не считая дороги.
— Три дня? Да за три дня я разузнаю точное количество демонов, служащих князю Эмма! Их должности и служебные обязанности! Нет, вы слышали? Три дня!
Он отошел к выходу из палатки. Глянул на меня через плечо:
— Два дня, не считая дороги. И если вернетесь с пустыми руками, останетесь на этом острове до конца жизни! Вам ясно?