Все дороги ведут на Эдзоти
1Нынешний путь и вчерашняя ночь
Стража у городских ворот таращилась на нас во все глаза, напрочь позабыв о служебной невозмутимости. Словно двухголового великана увидели, право слово. Одна голова — рыбья, медная, другая — человеческая, стариковская. Доблестные стражники даже на протянутые им грамоты не сразу внимание обратили — продолжали глазеть.
После, конечно, опомнились. Устыдились.
Я опасался, что в отместку за своё неподобающее поведение и потерю лица они устроят нам досмотр с пристрастием. Нет, обошлось. Пропустили, в грамоты лишь для вида глянули. На свой счет я не обольщался, но святого Иссэна они наверняка узнали. Задерживать почтенного настоятеля, к тому же когда тот висит на спине у верзилы в маске карпа — ещё больше лицо терять.
На улицах, по которым мы шли, люди оборачивались нам вслед. Провожали изумленными взглядами. Пересудов теперь на неделю хватит! Святой Иссэн был готов идти по городу своими ногами — я, мол, не настолько немощен, Рэйден-сан! Но я боялся опоздать на корабль — он отбывал с началом Часа Овцы.
Вторую лошадь святой Иссэн поручил заботам молодого послушника, велев отвести животное в конюшню и сообщить, от чьего имени её возвращают.
Поначалу я не мог решить, как нам следует двигаться. Широно полагалось следовать за господином. Но Широно нес святого Иссэна, а вынуждать настоятеля следовать за молодым самураем — да ещё и его подчиненным! — я счел неприличным. Придержать лошадь, чтобы самому оказаться позади? Ехать рядом, вровень? Я мучился, не в силах найти единственно правильное решение.
К счастью, мои сомнения разрешил святой Иссэн:
— Не тревожьтесь понапрасну, Рэйден-сан. В каком бы порядке мы ни путешествовали, все равно найдутся умники, которые упрекнут вас в несоблюдении приличий. Мысленно или вслух, в глаза или за вашей спиной. Будьте выше этого. Будьте на коне!
И улыбнулся.
Подо мной был не конь, а кобыла, но это не имело значения. Подать мудрый совет в виде шутки — вполне в духе старого настоятеля.
— Положитесь на трех друзей: разумение, случай и интуицию, — закончил старый монах, — и действуйте по обстоятельствам. Уверен, дорога все расставит по местам.
В итоге к городским воротам мы подъехали-подошли бок о бок: я и мерно вышагивающий слуга с Иссэном на закорках.
— Расскажите что-нибудь, Рэйден-сан, — попросил старик, когда мы миновали караул. — Скрасьте нам дорогу. До порта далеко, вашему слуге не до разговоров, а из меня плохой рассказчик.
— Ну да! — усомнился я.
— Плохой, если я вишу таким забавным образом, — уточнил старик. — Дыхание быстро сбивается, я начинаю задыхаться. А вы молоды, да ещё и верхом. Уверен, у вас есть что нам порассказать. Вот например: у вас темные круги под глазами. Вы плохо спали этой ночью? В вашем возрасте, Рэйден-сан, спят без задних ног на голой земле, не то что на теплом матрасе. Неужели вас так взволновало предстоящее путешествие? Признайтесь, вы мечтали о невесте?
— Вы воистину живой будда, — изумился я. — Откуда вы знаете, что я хотел поделиться с вами событиями этой ночи? Я просто не знал, с чего начать.
— Может, с начала? — предложил Иссэн. — Мой скромный опыт сочинителя подсказывает, что этот вариант наилучший.
Ночью нас всех разбудил загадочный шум.
Всех — это значит всех буквально. Меня, отца, матушку, Каори, О-Сузу… Да, и Широно тоже. Никогда не слышал ничего похожего! В звуках, что неслись со двора, мешались птичий клекот, гневные вскрики, змеиное шипение, утробный грозный рык, леденящий душу скрежет — когтей? стали?! — и хлопанье исполинских крыльев.
Неужели в нашем скромном дворе сражались сказочные чудовища?!
В узком коридоре я едва не столкнулся с отцом. Темень стояла — хоть глаз выколи, да и то промахнешься! Мы с трудом разминулись. Отец шагнул наружу первым: босой, в нижнем кимоно, зато с плетями в руках. Стоит ли говорить, что я выглядел точно так же? Встал с отцом плечом к плечу, оглядел двор. То, что учинило подобный шум, должно быть большим. Его и ночью не проморгаешь — особенно когда небо в звездах, а двор залит лунным серебром.
И что вы думаете?
Единственный, кто обнаружился вне дома — это Широно, которого я поселил в пристройке на задах. Голый по пояс, в служебной маске, с веером, торчащим из-за края штанов — и с увесистой палкой в руках. Лупоглазая морда карпа, отблескивая медью, поворачивалась из стороны в сторону — слуга осматривался и тоже не видел незваных гостей, кого следовало бы лупить палкой.
Строения, забор, деревья в саду — все целехонько.
Приснилось? Всем сразу?!
Мы дважды обошли двор — что там обходить?! Заглянули в каждый закуток, в каждую щель. Ничего не обнаружили, пожали плечами и отправились спать. Заснуть, правда, удалось не сразу. Однако шум не возобновлялся и в конце концов я сам не заметил, как соскользнул в страну сновидений.
Подскочил ни свет ни заря. Да, сегодня мне отправляться в путешествие. Да, стоит выйти пораньше, если я не хочу опоздать на корабль. Но немного времени у меня все же было, и в первых лучах зари я заново принялся за тщательный осмотр места происшествия.
Дознаватель я или кто?
Обломанная ветка на сакуре. Ещё одна. Ночью сослепу не приметил. Доски в заборе рядом с деревом — целых три! — уже вовсе и не целые. Треснули, топорщатся свежей щепой. Земля взрыта так, словно тут табун лошадей порезвился. Нет, не табун! Откуда у лошадей когти? Ишь, царапины какие длиннющие! В палец глубиной…
Осмотр я завершил у ворот. Здесь разрушений не было, зато я обнаружил кое-что другое. Клетка с Лазоревым драконом была открыта. Лазоревый дракон? Ну да, тот самый, которого я приобрел в качестве амулета, когда занимался делом куклы-талисмана. Вначале я хотел отнести дракона на службу и поселить в своем кабинете, но господин Сэки отсоветовал. Мол, дракон и так уже на службе, а теперь ему нужен дом. Если он обретет дом, где его любят и уважают — будет защищать хозяев от любых напастей куда лучше, чем вися без толку в служебном кабинете.
Я внял — попробовал бы я не внять своему начальству! — хотя и не знал, говорит господин Сэки серьезно или насмешничает надо мной. Дракон поселился у нас. Зимой и во время сильных дождей — в главной зале. Летом, как сейчас — во дворе. Я смастерил подобие маленькой караульной будки и торжественно поместил в неё клетку с драконом-амулетом.
Моя приемная сестренка Каори в драконе души не чаяла. «Какой красивый!», да. Я не удивлялся, помня её давнюю привязанность к кукле. Она разговаривала с амулетом, выказывая всяческое почтение, делилась новостями, спрашивала совета — и ежедневно ставила перед клеткой две крохотные чашечки с приношениями. Одну со свежей водой, другую — с рисом, рыбой, овощами, как получится.
Уверяла, что дракон ей отвечает. Каори известная выдумщица.
Караульную будку я установил у ворот на столбе. Клетка с драконом располагалась на уровне лица входящего человека. Будку я сделал открытой с двух сторон — для лучшего обзора, а также для того, чтобы дракона-охранителя было удобнее доставать и возвращать обратно. Сегодня, впервые на моей памяти, дверца клетки была распахнута настежь.
Лазоревый дракон никуда не делся. Сидел внутри в прежней позе. Выражение его морды вроде бы изменилось, но я счел это утренней игрой света и тени. Игра создавала впечатление мрачного удовлетворения, как от тяжелой, утомительной, но хорошо сделанной работы.
Я уже говорил, что у меня богатое воображение?
Морда и лапы дракона оказались чем-то измазаны. Свет с тенью тут уж точно были ни при чем. Я извлек фигурку из клетки, положил на ладонь. Бурые пятна: краска? фруктовый сок? кровь?!
К лапам прилипли комочки грязи.
Тщательно отмыв дракона в колодезной воде, я вытер его насухо чистой тряпицей и водрузил на место. Закрыл и запер клетку. Постоял, подумал — и ничего не надумав, наполнил чашечки Каори: свежая вода и остатки вчерашнего риса.
Сам не знаю, зачем я это сделал.
Проснулась семья. Вещи в дорогу я собрал ещё вчера. Пора было умываться, завтракать и отправляться за лошадьми. О результатах осмотра я никому ничего не сказал.
Настоятель слушал меня с большим вниманием. Досточтимый Иссэн вообще благодарный слушатель. Широно тоже весь обратился в слух. Под маской я не видел его лица, но вне сомнений, слуга был напряжен и старательно держался рядом со мной, чтобы не пропустить ни слова.
Я и сам бы заинтересовался, расскажи мне кто подобное.
— Я помню ваш амулет, Рэйден-сан, — тихо произнес монах, покачиваясь на спине Широно. — Храмовый дракон из Киёмидзу-дэра. Даже если его сделали в другом месте, но изготовили и освятили с любовью и тщанием… Вам стоит возблагодарить судьбу.
— Я готов вознести благодарственные молитвы в первом же храме, какой нам встретится по пути! Только подскажите, кому и за что?
— Рюдзину, богу-дракону. Это ведь его подданный оказал вам неоценимую услугу? Не знаю, какой гость решил проникнуть в ваш дом без спроса, но уверен: Лазоревый дракон надолго отбил ему охоту наносить подобные визиты. Ещё, думаю, вам стоит сделать подарки Каори. Насколько я могу судить, отношение девочки к дракону-защитнику сыграло важную роль.
Неужели он все это всерьез?! На шутника святой Иссэн походил меньше всего.
— Я понял, Иссэн-сан. Моя благодарность не заставит себя ждать. И о Каори я тоже не забуду.
Кто бы мог подумать, что случайная покупка амулета и детская игра девочки обернутся истинным благом для нашей семьи? Или монах все-таки преувеличивает? Что же произошло во дворе прошлой ночью?
Я был уверен, что никогда не узнаю ответа.
2Случай в порту
До порта мы добрались загодя: колокол едва пробил Час Лошади.
Времени до отплытия оставалось достаточно. Я пустил кобылу шагом вдоль причалов, высматривая «Добрый Эбису[27]». В этот час судов в порту было маловато: рыбаки ушли в море с рассветом, а кто-то и затемно, не спеша вернуться. Торговые лицензированные корабли по большей части тоже отчалили в утренние часы, желая до наступления темноты достичь порта назначения. У причалов лениво покачивались суда, которые сегодня отплывать не собирались — и «Добрый Эбису».
Как я выяснил, плыть до Эдзоти нам предстояло три с половиной дня, если погода не испортится, с ночевкой всякий раз в другой гавани. До ближайшей «Добрый Эбису» должен был добраться на закате.
Несмотря на малое количество кораблей, порт жил бурной жизнью. Мне приходилось то и дело посылать кобылу, фыркавшую от изобилия острых запахов, правее или левее. Мы огибали штабеля бочек, от которых несло квашеной рыбой, деревянных коробок, тюков ткани, мешков с рисом и плотно закрытых корзин с неведомым содержимым. Радуясь хорошей погоде, все это добро подтащили — и продолжали тащить! — ближе к причалам, чтобы завтра без промедления погрузить на борт. Хозяева грузов отлично знали заранее, где какое судно будет швартоваться.
Коренастые грузчики с поклажей сновали туда-сюда ордами деловитых муравьев. На меня и Широно с настоятелем на плечах они не обращали ни малейшего внимания. «Тоже нам невидаль! — говорил их вид. — Один несет мешок, другой монаха — обычное дело».
Железную уверенность грузчиков в том, что всадник сам, если что, придержит лошадь, желая избежать столкновения, не поколебало бы даже личное опровержение будды Амиды. Я бранился сквозь зубы, когда очередной крепыш, груженый чудовищной ношей, бросался под копыта, даже не думая замедлить шаг или отклониться от своего маршрута хоть на пядь.
«Добрый Эбису» я распознал издалека. Он был куда больше других кораблей, оставшихся в порту. Не сравнить со скорлупкой, что в своё время переправляла меня через пролив на Хонсю! А тем более — с лодкой береговой стражи, доставившей нас на Остров Девяти Смертей. Широченный — хоть учебные поединки на палубе устраивай; двухмачтовый, с тремя надстройками. Две — так себе сарайчики, а третья — размером с наш дом, клянусь! Что там на фасаде? Ага, изображение улыбающегося бога с раскрытым веером в руке.
Ошибка исключалась.
Скучавший на носу матрос без особого рвения отправился звать капитана. Зато с самим капитаном — жилистым, словно скрученным из просмоленных канатов — задержек не возникло. Да, корабль идет на Эдзоти. Да, места для вас заказаны гонцом из Правительственного квартала. Плату за место вам назвали верную, еда входит в оплату. Отплываем в Час Овцы. Не опаздывайте, ждать не станем.
— Я посижу здесь, — вздохнул настоятель. — Для того, чтобы сдать лошадь в конюшню, не нужна помощь старого монаха.
Широно присел, позволяя старику встать на землю, и развязал полотенце.
— Я быстро, — заверил я. — Туда и обратно.
Конюшня находилась на другом конце порта. Сдав лошадь сонному конюху, я расписался где положено, поглядел, как конюх отцепляет бирку с номером от лошадиной сбруи и вешает на крючок — и отправился обратно.
Когда до «Доброго Эбису» оставалась сотня шагов, мне заступили дорогу.
Он шагнул наперерез из-за штабеля коробок. Высокий, хоть и пониже Широно, этот самурай напомнил мне Ивамото Камбуна. Не лицом или одеждой — хищной собранностью движений. Длиннополое кимоно из узорчатого шелка цвета палой листвы. Голова повязана красным выцветшим платком. За широким поясом — тяжелый боккэн[28] и веер. Левое плечо туго перетянуто окровавленным бинтом из льняной ткани, прямо поверх одежды.
Сразу видно: тот ещё забияка!
Он хмурил кустистые брови. Взгляд его был устремлен мне за плечо. Уловка, чтобы я обернулся? Позволил застать себя врасплох?!
— Бывший человек, да? Тварь без лица?
Голос был сух, безучастен. Казалось, самурай беседует сам с собой, говорит о ком-то, кого рядом нет, кто ему безразличен. Но я знал, о ком речь.
— Спрятал мерзость под маской? Снимай!
В его голосе лязгнул металл. Привычен к приказам, понял я. Что ещё? Гнев? Скорее намек на подступающий гнев. Да что он себе позволяет?! Разумеется, самурай не может знать, что Широно обладает лицом, пусть и своеобразным. Но Широно — мой слуга!
Я расправил плечи.
— Моё имя — Торюмон Рэйден! Я дознаватель службы Карпа-и-Дракона.
Самурай посмотрел на меня — так, словно впервые увидел.
— Это мой слуга. Он чем-то задел вас? Я накажу его.
— Прикажите ему снять маску.
— Маска ему положена по службе, — ответил я. — Он её не снимет.
В душе закипала злость. Боюсь, я был способен на безрассудный поступок.
— Пусть покажет лицо. Ту дрянь, что у него вместо лица. Пусть покажет!
— Это невозможно.
— Почему ещё?
— Это запрещено служебными уложениями.
— Служебные уложения? — самурай выглядел удивленным, словно впервые слышал подобное. — Что за глупости?! Это ваш слуга? Тогда вы вольны приказать ему что угодно! Велите ему снять маску.
— С какой это стати?
— Потому что я так хочу!
— А я не хочу.
— Вы не желаете проявить вежливость? Оказать пустячную услугу человеку благородного происхождения?
Кто бы говорил о вежливости! Мало того, что наглец, так у него ещё и вороны в голове гнездо свили! В трезвом уме требовать подобное?!
Я потянул носом. Нет, саке от наглеца не пахло. Безумец? Это хуже, чем пьяный. Пьяный проспится, безумец — никогда. И вообще, лишившись разума, люди становятся крайне опасны. Мне ли не знать? Опасностью от самурая несло явственней, чем хмельным от записного пьяницы.
Но это ведь не повод терять лицо и праздновать труса?!
— По-вашему, правила вежливости допускают обращаться к незнакомцу с подобной просьбой? Подобным тоном? Даже не назвав себя?
Его ладонь потянулась к рукояти боккэна. Я взялся за плети. «Подумав — решайся, решившись — не думай!» — часто повторяют мой отец и сенсей Ясухиро. Без сомнений, они правы. Я думал достаточно.
— Возможно, скромный монах сумеет разрешить ваш спор?
Будь это уловка, на неё попались бы мы оба. В тот миг, когда мы обернулись на голос, любой из нас легко пропустил бы удар противника. Вот только удара не последовало.
Святой Иссэн подобрался тише мыши. Он стоял в пяти шагах. Смиренная поза, наивная доброжелательность лица, изрезанного морщинами, светлый детский взгляд — одержимый местью дух-онрё, и тот при виде настоятеля раскаялся бы и прослезился.
Мы замерли, как в немой сцене театра Кабуки. Нас было трое, и вот осталось двое: я да монах. Незнакомец исчез: был и нет. С опозданием я понял, что самурай метнулся за штабель коробок, из-за которого появился — и сбежал.
Пальцы свело на рукоятях плетей. Если грубиян так быстр — хорошо, что святой Иссэн явился вовремя. Накостылял бы он мне своим деревянным мечом по первое число! Не настоятель, конечно, а этот нахал. Возбуждение бурлило, пенилось, язвило моё сердце. Било в голову крепче недобродившего саке. Уверяло: мы б ещё поглядели, кто тут кому накостыляет! Беги следом, догони, поставь соперника на место…
Я глубоко вдохнул. Выдохнул. Раз, другой, третий.
С седьмого раза отпустило.
— Благодарю вас за помощь, — я поклонился старому монаху. — Этот человек не оставил мне выбора.
— Выбор всегда есть, Рэйден-сан. Но я рад, что моё появление позволило разрешить ссору мирным путем. Чего он хотел?
— Требовал, чтобы мой слуга снял маску.
— Весьма странное желание.
— Думаю, он был не в себе.
— Скорее всего, вы правы.
В голосе настоятеля я не слышал уверенности. Подтверждая свои слова, настоятель кивал с излишней готовностью и старанием. Он словно пытался убедить внутреннего спорщика. Безумием легко объяснить любую странность. Но всегда ли ведущий себя странно — безумен?
Однажды я позволил Мигеру встать мне на плечи, чтобы залезть на дерево и достать важную улику. Увидел бы кто со стороны — точно решил бы, что я ума лишился. Каонай попирает ногами плечи самурая?!
Я снова посмотрел на штабель, за которым скрылся забияка. Скрылся и унес кое-что, чему я дал имя безумия, и может быть, ошибочно.
Догадки я мог строить хоть до праздника Сэцубун[29], а «Добрый Эбису» уже готовился отчалить. Мы поспешили на корабль.
В самом скором времени попутный ветер наполнил широкие белые паруса. Каждый парус перечеркивало не меньше полудюжины горизонтальных планок-рей, из-за чего паруса до смешного напоминали исполинские шторы. Морская гладь колыхалась, дышала, играла тысячами бликов. Соленые брызги, орошая моё лицо, не раздражали — напротив, несли приятную прохладу. Корабль быстро набрал ход, родной берег превратился в туманную полоску далеко за кормой.
Вспомнилась давняя буря: она едва не разбила судно, когда я плыл на Хонсю. Вспомнился Мигеру, чьи советы спасли нас от неминуемой гибели. В тот день я многое узнал о своем слуге. Не пришло ли время получше познакомиться с Широно?
— Широно!
— Да, господин!
— Ты говорил, что у тебя нет тайн от меня?
— Да, господин.
— Расскажи о себе.
— Что именно вы хотите знать, господин?
— О тебе-прошлом и тебе-нынешнем. Ты ведь не родился таким, верно?
— Это долгая история, господин.
— Ничего, нам далеко плыть.
Рядом с нами на палубе никого не было. Святой Иссэн пригрелся на солнышке и тихо дремал, если не притворялся. В любом случае я был уверен, что старый монах знает о жизни Широно куда больше меня самого. Даже если нет — то, что станет известно мне, старший дознаватель Дракона-и-Карпа имеет полное право знать.
Я был прав. Присутствие настоятеля Широно не смутило.
— Я родился в деревне Барудзироку, — начал он рассказ. — В семье бедного самурая.
3Кедровые леса Курамы
Барудзироку Широно родился воином.
Это значило, что ему на роду была написана одна-единственная страсть: искусство ведения боя. С юных лет Широно бродил от одного додзё к другому, от храма к храму, выискивая мастеров палки и плети, после чего бросал им вызов. Победив, уходил без похвальбы и унижения противника. Проиграв, просился в ученики.
Чаще ему отказывали. Таких искателей приключений нигде не любили. Но те, кто соглашались, удивлялись быстрым успехам молодого ронина — и прощались с ним, когда понимали, что отдали все, что могли, а Широно взял и присвоил.
Когда вор присваивает чужое добро, его проклинают. Когда ученик берет чужую науку и делает своей, им восхищаются.
Обычно люди, подобные Широно, грубы и самолюбивы. Молодой ронин был исключением из правил. Хотя путь самурая отмечали боль и увечья, причиненные другим и полученные самим Широно, никто не мог сказать, что Барудзироку Широно оскорбил его, унизил, отнесся с презрением или насмешкой.
Путь длился. Однажды молодой ронин выяснил, что уже не так молод. Удар его был по-прежнему силен и быстр, шаги стремительны, но синяки светлели дольше обычного, а ушибы мешали спать по ночам. Это не остановило бы Широно в его странствиях, но судьба привела ронина на гору Курама к северу от Киото.
Здесь он услышал рассказ о тэнгу.
Местные жители жаловались, что тэнгу шалят сверх обычного, упиваясь своей жестокостью и безнаказанностью. «Небесные псы» крали детей и уводили взрослых, сводя тех с ума сладчайшими обещаниями. Куда? Люди уходили в деревья с кривыми стволами, улыбаясь хитрому проводнику, и пропадали из виду на долгие годы. Когда же они возвращались, их мучили болезни и терзало безумие. Они не узнавали родных, бились со всего маху в каждое кривое дерево, желая вернуться обратно — знать бы, куда! — и вели себя так, что жены и матери рыдали по ночам, не зная, что делать, чем помочь.
— Я убью тэнгу! — пообещал Широно старосте деревни.
— А толку-то, господин? — возрыдал староста. — Убьете одного, придет другой. Вы их только озлобите…
Широно пожал плечами:
— Придет другой, убью другого.
— Но ведь вы потом уйдете, господин! Вы уйдете, а мы останемся. И тэнгу останутся…
— Да, ты прав. Я уйду, а вы останетесь. Но если тэнгу будут знать, что за их выходки им грозит смерть, они трижды подумают, прежде чем красть людей для своих забав. Я не одинок на пути воина, и тэнгу это понимают.
Широно говорил искренне, но не договаривал.
Вся его натура приветствовала возможность схватки с тэнгу, известными мастерами боевых искусств. Особенно здесь, на горе Курама, где в незапамятные времена некий Содзёбо, князь тэнгу, обучил мастерству владения мечом самого Минамото-но Есицунэ, прославленного героя. Доказать, что ты выше героев древности — такое горячит кровь лучше крепкого саке.
Закон будды Амиды? Фуккацу?
Перед тем, как воплотить свой замысел, Широно спросил совета у трех монахов, известных великой святостью. Все трое, не сговариваясь, подтвердили, что тэнгу — равно как иную нечисть, лесную, горную или водяную — можно убивать без последствий. Запрет на убийство, наложенный буддой, касается только людей, остальные вне закона, будь они ками или ёкай — боги или нечисть.
Сказано-сделано.
Все случилось по замыслу Широно, великого воина. В густом кедровом лесу, какими славится Курама, он отыскал тэнгу и вступил с ним в схватку. Тэнгу любопытны, а приход такого выдающегося человека в лес не мог остаться незамеченным. Не говоря ни слова, Широно выхватил меч — острый стальной меч, который взял с собой именно для этого случая! — и ударил мечом тэнгу. Можно сказать, что он ударил тэнгу душой самурая, как утверждали в древности. Схватка вышла прекрасной, достойной, чтобы её воспели в легендах и сказаниях. Все случилось по замыслу Широно, бродячего ронина, за мелким исключением. Финал боя оказался совсем не таким, как предполагалось: не самурай убил тэнгу, а тэнгу убил самурая.
Даже странно, что Барудзироку Широно не подумал о подобном исходе.
Запрет на убийство касается только людей. Широно, вне сомнений, был человеком. Пожалуй, убийце-тэнгу, прежде чем выходить на поединок с наглецом, явившимся в заповедный лес, тоже стоило бы посоветоваться с тремя монахами. Тогда все сложилось бы иначе. Но тэнгу не только любопытны, они ещё и легкомысленны. И вот: дух убийцы, или что там бурлило в длинноносом теле, отправляется в ад, а дух Широно с ужасом выясняет, что отныне он живет в облике тэнгу, подарившего жертве свою плоть.
Фуккацу!
О ужас! И что, позвольте вас спросить, теперь делать?!
Какое-то время Широно скрывался в лесах. Впрочем, это не могло продолжаться долго. Пора уходить, понял самурай, когда местные тэнгу отыскали его и объявили, что он теперь один из них, такая же «небесная собака», как все. Тело значило для тэнгу больше, чем мог предположить несчастный Широно. Остаться в лесу значило попасть в плен к тэнгу, желающим вернуть блудного сына любой ценой — и однажды согласиться с ними хотя бы для того, чтобы обрести свободу.
Широно не был уверен, что к этому времени сохранит в себе природу человека.
Но как вернуться в города? Деревни? Как встретиться с людьми, когда у тебя красное лицо и длинный нос?! Даже ели ты обладаешь даром незаметности, присущим тэнгу — это не жизнь. Прятаться? Скрываться? Уйти в отшельники?! Такой выбор противоречил натуре воина.
Решившись на побег из лесу, Широно пошел к святому монаху — одному из тех, у кого просил совета. Рассказал все, как есть, снова спросил совета. Монах велел Широно ждать его в храме, а сам отправился в Киото — прямиком в службу Карпа-и-Дракона, верней, в службу Дракона-и-Карпа, о которой этот монах волей случая знал. По возвращении он объяснил несчастному самураю, куда ему следует идти и с кем разговаривать.
Глава столичной службы был добр к Широно. Понимаю, сказал он. Не осуждаю, сказал он. И предложил выход: притворившись безликим, Широно должен поступить на службу к дознавателям. Если обычные безликие в итоге возвращали себе лицо, пусть даже ценой жизни, то у Широно тоже появлялся шанс вернуть прежний облик — оставшись живым, что само по себе было подарком судьбы.
Что для этого требовалось? Верная служба. Кротость и смирение, ранее не присущие Широно. Умение терпеливо сносить презрение окружающих, видящих в тебе ничтожного каонай. А главное, сдержанность, которая не позволяла бы Широно воспользоваться умениями и талантами, присущими тэнгу, но отсутствующими у человека. Последнее давалось трудней всего. Некоторые способности, будь они прокляты, давали о себе знать, не спрашивая на то дозволения Широно.
Борись, велел глава столичной службы. Борись изо всех сил. Ты воин? Искал себе соперника по плечу? Ты его нашел. Сражайся, забыв об усталости, не думая о поражении. Делай, что можешь, и положись на судьбу.
Широно не поверил, но согласился. Прошло три года службы у дознавателя Абэ, прежде чем он удостоверился в мудрости своего спасителя: обличье тэнгу менялось, уступая место прежней внешности самурая. Кожа осталась багровой, но уже не такой ярко-красной, как вначале. Нос укоротился, хотя и не достиг размеров, свойственных человеку. На руках и ногах, ранее двупалых, выросли недостающие пальцы. Сандалии с единственным «зубом», веер, иные детали одежды — если раньше Широно чувствовал их как части собственного тела, сейчас они все больше соответствовали обычному назначению, пусть и не до конца.
Пять лет службы не прошли даром. На шестой год дознаватель Абэ умер.
Господин умер, служба продолжилась.