Личный враг небес
1Поэзия мест заключения
Говорят, тюрьма в Эдо скорее похожа на просторную усадьбу. Говорят, она занимает целый квартал. Треть квартала отдана под здание управы, треть — под камеры для арестантов, треть — под места для пыток и экзекуций. Такой размах вполне объясним: в район Кодэматтё, где расположена столичная тюрьма, свозят преступников со всего востока Чистой Земли.
Обслуживает тюрьму целая армия: полсотни досинов и десятка три рядовых надзирателей. Начальник имеет высокий ранг хатамото, то есть знаменосца, личного вассала сёгуна, но без прав, присущих другим хатамото, — аудиенции у повелителя и ношения оружия в его присутствии. Ранг не всегда идёт рука об руку с богатством — жалованье начальнику полагается скромное: сто двадцать коку риса в год. Сверх того казна отпускает ему десять годовых пайков риса на членов семьи и прочих иждивенцев.
Может, и так. Не знаю, не был, не знаком.
Я и в нашу-то тюрьму иду впервые.
Подходя к воротам, за которыми начиналась «дыра в ад», и показывая стражникам грамоту со служебными печатями, я грустно размышлял о том, что жалованье, скромное для одного, для другого выглядит немыслимым богатством. Мои пятьдесят коку — даже с надбавкой за вредность службы! — против ста двадцати главного тюремщика Эдо? Даже говорить нечего!
Попросить у господина Сэки дополнительный паёк на иждивенцев? Вне сомнений, господин Сэки решит, что я спятил.
— Торюмон Рэйден?
Оторвав взгляд от грамоты, старшина караула уставился на меня:
— Дознаватель?
Судя по мрачно сдвинутым бровям, я не слишком соответствовал собственным имени и должности.
— Да, — в тон ему ответил я. — Служба Карпа-и-Дракона.
— Цель посещения?
— Встреча с начальником тюрьмы.
— Господин Симидзу предупреждён о вашем визите?
— Да.
Я не лгал. Здесь было неподходящее место для лжи. Гонец из нашей управы посетил Симидзу Масато, заправлявшего тюрьмой в Акаяме, доложил о моём желании встретиться — и вернулся с согласием самого любезного толка.
Широно я велел дожидаться у ворот. Вряд ли на территории тюрьмы мне понадобится составить протокол о фуккацу. Да и являться к тюремному руководству в сопровождении безликого, каким для всех выглядел Широно, не хотелось.
— Проходите, — кивнул старшина.
Он внезапно расплылся в ухмылке:
— Управа налево, арестанты прямо, пытки направо. Вы по какому вопросу?
Я оставил шутника без ответа.
Вскоре меня обогнал самый молодой из стражников — старшина на всякий случай послал парня вперёд, сообщить начальству о приходе подозрительного гостя.
Знакомство со здешней тюрьмой, пускай самое поверхностное, на ходу, ясно давало знать: Акаяма не ровня столице. Целый квартал? В лучшем случае половина. Просторная усадьба? Если усадьба, то простору маловато. Досинов, как я выяснил заранее, двадцать один человек, надзирателей — тринадцать. И начальник в ранге гокэнин — «человек дома», из вассалов сёгуна, но ниже, чем хатамото.
Когда я вошёл в чистый, ровный, посыпанный свежим песком двор управы, господин Симидзу сидел на складном походном табурете, уперев в бедро рукоять веера из белой бумаги. Он был бы похож на полководца, составляющего план битвы, когда б не кисть, тушь и бумага на столе перед ним. Телосложение начальника также говорило не о битвах, а о пирах и попойках. Какое бы жалованье он ни получал, живот у господина Симидзу был на все триста коку в год.
— Как хорошо, что вы пришли! — внезапно вскричал он, испугав меня. — Я слыхал, вы тонкий знаток поэзии!
Враньё, чуть не брякнул я. Но ограничился нейтральным:
— Вы мне льстите, господин Симидзу.
Интересно, какая сволочь возвела на меня поклёп? Или начальник от скуки подшучивает надо мной, как это делал старшина караула?
— Масато! Меня зовут Масато.
Я поклонился: сам не знаю зачем.
— Обращайтесь ко мне по имени, без церемоний, Рэйден-сан. Договорились? Если не возражаете, я отплачу вам тем же.
Возражать я не посмел. Лишь отметил, что беседа сворачивает в непривычное русло. Неожиданности? Они пугают нас, приводят в оторопь. Сказать по правде, я бы предпочёл официальность встречи и сухость взаимоотношений.
— Вот, послушайте, — господин Симидзу взял лист бумаги, поднёс близко к глазам. Похоже, у него было слабое зрение. — Каково будет ваше мнение? Я жду откровенности.
И прочел, взмахивая в такт веером:
Жизнь мимолетна.
Цветок ли, черепаха —
Не всё ли равно?
— Прекрасно! — я судорожно вспоминал слова, какими святой Иссэн награждал понравившиеся ему стихи. — Эти строки изящны и глубокомысленны! Масато-сан, клянусь, мне ни за что не удалось бы создать нечто подобное!
Чистая правда: из меня поэт как из макаки дракон. Дважды правда: стихи господина Симидзу и впрямь пришлись мне по сердцу. Вот тут не знаю, похвала ли это. Кто бы ни назвал меня знатоком поэзии, в шутку или всерьёз, у Торюмона Рэйдена воистину дурной вкус.
— И кто из нас льстец, Рэйден-сан?
Господин Симидзу расхохотался. Когда он смеялся, всё тело его колыхалось, словно кусок мягкого «шёлкового тофу» во время землетрясения.
— Не скрою, мне приятна ваша похвала, — он поднял на меня взгляд: острый, цепкий, какого не ждёшь от близорукого толстяка. — Но что же я? Вы до сих пор стоите, в то время как я сижу! Эй, кто там! Табурет моему гостю!
В этот момент я понял, откуда взялась доброжелательность начальника тюрьмы. О да, он ответит на все мои вопросы. Сделает всё, о чём ни попрошу. Не станет скрывать правду — в разумных для чиновника пределах. И я тут совершенно ни при чём. Моя должность, моё мнение о поэзии — чепуха, лишь повод для демонстрации дружелюбия и открытости.
Пыль под ветром.
Суть расположения господина Симидзу крылась в другом: так меч прячется в ножнах. Ловкач Тиба, преступник, заслуживший пристальное внимание знатных особ, сидел в тюрьме, отданной под начало господина Симидзу. Отсюда, согласно приговору, он был отправлен на остров Девяти Смертей. Позднее, о чём господину Симидзу сразу стало известно, на остров отплыл старший дознаватель службы Карпа-и-Дракона в сопровождении младшего сослуживца — того самого, что стоит сейчас перед господином Симидзу. Вместе с ними на остров отплыл инспектор надзора, человек опасный, с каким лучше не иметь дела. Можно не сомневаться, что отбытие столь значимых персон из Акаямы было вызвано наивесомейшими причинами, связанными с Ловкачом Тиба. Когда эти же персоны в последний раз посещали место убийственной ссылки, по Акаяме ходили слухи, поражающие воображение.
Всего лишь слухи? Сказки? Сплетни?!
Пусть так.
Но пренебречь ими — немыслимая глупость.
— Жизнь мимолетна, — повторил я хайку господина Симидзу и увидел, что мой собеседник вздрогнул. — Цветок ли, черепаха — не всё ли равно? Превосходно! Спасибо, Масато-сан, мне не нужен табурет. Поверьте, я с радостью бы обсудил с вами тонкости стихосложения! Но долг велит мне заняться более грубыми материями.
— Хотите осмотреть тюрьму? Переговорить с надзирателями? Насколько мне известно, во вверенной мне тюрьме не происходило случаев фуккацу. Но, может быть, я чего-то не знаю?
О, он был не просто догадлив. Он читал мои мысли.
— Вы, Масато-сан, угадали мои желания, — я поклонился. — Не соблаговолите ли выделить мне сопровождающего?
— Сопровождающего?
Он встал, вышел из-за стола. Двигался господин Симидзу легко и проворно, чего никак не ожидалось при его комплекции. На площадке додзё, с плетями в руках, он сумел бы ввести в заблуждение не одного противника.
— Уже выделил, Рэйден-сан. Надеюсь, вас устроит моя скромная компания?
2Закон, воспетый в стихах
— Кормим два раза в день: утром и за час до заката. Подъём перед рассветом. Общая помывка — раз в двадцать дней. В чан с горячей водой помещается до пяти человек. Стрижка — раз в год, летом. Заключённые стригут друг друга партиями по двадцать — тридцать человек. Презабавнейшее зрелище, Рэйден-сан! Куда там театру Кабуки! Я стараюсь не пропускать его…
В тюрьме не было окон. Запах стоял скверный, усиливаясь по мере нашего движения вдоль центрального коридора.
— В этих камерах, — господин Симидзу повёл рукой, указывая на пустовавшие камеры, расположенные ближе к входным дверям. Они были забраны толстым брусом от пола до потолка, с просветом таким, что туда не просунул бы голову и десятилетний ребёнок, — мы содержим заключённых в ранге хатамото с годовым доходом не выше пятисот коку риса. Также здесь сидят настоятели храмов и главы монашеских общин.
Камеры для знати пустовали. Внутри царила относительная чистота, пол устилали соломенные циновки — не хуже тех, что лежали у нас дома.
— Что это за бочки? — спросил я. — С водой?
Действительно, в камерах стояли бочки из еловых досок.
— Тузлук[39], — объяснил господин Симидзу. — Тузлук для засолки овощей или рыбы. Заключённые протирают им пол и стены во избежание заразы. Случается, они лечат тузлуком свои язвы.
Бочки меня не интересовали. Но я должен был поддерживать разговор.
— В этих камерах, — мы прошли дальше, — содержатся чиновники средних и низших рангов, монахи и самураи. Сами видите, циновки здесь попроще. Такие кладут в кухнях и подсобных помещениях. Женская камера во втором отделении выглядит точно так же. Женщины вровень с чиновничеством! Смешно, не правда ли?
Я вежливо улыбнулся.
— Здесь дожидаются приговора горожане и бродяги. Здесь — крестьяне, приехавшие в Акаяму на заработки и подозреваемые в преступлении…
Те камеры, что предназначались для бродяг и крестьян, выглядели, мягко говоря, не лучшим образом. Циновки в них отсутствовали, хотя господин Симидзу заметил, что ремесленникам и торговцам полагается одна циновка на восемнадцать человек. Бочка подтекала, соляной раствор впитывался в земляной пол. У дверей располагался тесный чуланчик с отверстием в полу — для естественных надобностей.
Все камеры, и ближние, и дальние, пустовали.
— Где же люди? — спросил я. — Масато-сан, в Акаяме что, закончились преступники?
Он расхохотался:
— Рэйден-сан, это зрелище не из приятных. Узнав о вашем намерении посетить тюрьму, я велел перевести всех заключённых во второе и третье отделение. После вашего ухода их вернут по местам. В принципе, я должен содержать арестантов разных категорий в разных отделениях. Но мы — не Эдо, у нас банально не хватает места. Поэтому я обустроил в каждом из трёх отделений камеры разного типа. Вынужденная мера, понимаете?
Я кивнул.
— Я, конечно, готов показать вам камеры, переполненные всякими мерзавцами, — господин Симидзу взмахнул веером, отгоняя вонь. — Здесь ещё ничего, представляете! Там же дышать можно разве что через тряпку. Итак, вы настаиваете?
— Нет, увольте. Всё, что я хочу знать, это в какой камере содержали Ловкача Тибу. В той, что для монахов и самураев? Или он сидел вместе с горожанами? Вряд ли вы бросили его к крестьянам…
Господин Симидзу повернул обратно. Я последовал за ним.
— Сперва, — заметил мой сопровождающий, — я действительно намеревался посадить Ямаситу Тибу, прозванного Ловкачом, в камеру для самураев. Происхождение вора давало мне такую возможность. Но повышенное внимание к этому человеку со стороны властей… Вы понимаете меня? В камерах случается разное, вплоть до убийств и фуккацу. Вашей службе это отлично известно. А даже если не убийство? Изувечь Тиба кого-то до приговора, изувечь кто-то Тибу — виноватым в итоге оказался бы я.
Начальник тюрьмы невесело хохотнул:
— В ином случае никто бы и не заинтересовался. В крайнем случае, объявили бы взыскание надзирателю. Но Тиба… Я решил не рисковать. Мы содержали его в подвале, Рэйден-сан. У нас нет камер-одиночек. Подвал для этого — наилучший вариант. Там нет ничего, за чем бы понадобилось заходить, а дверь исключительно крепкая.
Один, отметил я. Без сношений с иными заключёнными. Мои догадки, какими бы безумными они ни казались даже мне самому, находили косвенное подтверждение. Впрочем, время для окончательных решений ещё не настало.
— Я могу взглянуть на подвал?
— Да, конечно.
У входа обнаружилась неприметная дверь. Мы спустились по каменной лестнице, остановились у двери: прочной, как и заверил господин Симидзу.
— Вот, — он отодвинул засов, распахнул дверь. — Надзиратель заходил сюда с дубинкой наготове. В одной руке пища для арестанта, в другой дубинка. Из докладов я понял, что Тиба вёл себя смирно. Никаких происшествий, попыток сбежать. Разве что подкуп…
— С целью побега?
— Что вы! При поступлении в тюрьму заключённых обыскивают. Ножи, огнива, изделия из металла, бумага, шёлковая одежда, деньги — всё забирается на хранение. Но деньги нужны везде! Кое-кто проносит с собой монеты — я не хочу говорить вам, каким образом, это слишком вульгарно! Надзиратели поставляют в камеры табак, саке, еду, иную мелочь. Цена любого предмета — один мон, сдачи не дают. Иначе, дорогой мой Рэйден-сан, трудно дожить до приговора или отбыть срок, скажем, в пять лет.
— Пять лет?!
— Столько дают за критику правительства.
— Это законно? Я про торговлю.
— Да, — спокойно ответил господин Симидзу. — Тот же закон, который велит нам изымать деньги на хранение, позволяет арестантам приобретать всякие пустяки на сумму не более двухсот мон. Вы удивлены? О, наши законы достойны, чтобы их воспели в стихах! Но оставим опасные темы. Если Тиба пронёс какие-то деньги, он мог передать их надзирателю в обмен на маленькие радости. Это всё, что я имел в виду.
— Я могу поговорить с тюремщиком, надзиравшим за Тибой?
— Да, конечно.
— Представьтесь.
— Кодзи, господин. Надзиратель Кодзи.
— Вы следили за содержавшимся в подвале Ямаситой Тибой?
— За Ловкачом-то?
— Да.
— Я, господин. В чём я провинился?
— Отвечайте на мои вопросы. Как вёл себя Тиба в заключении?
— Смирно вёл, не хуже прочих. Сидел, не дышал.
— В смысле?!
— Тихо сидел, значит. Без происшествий.
— Он покупал у вас еду? Саке? Табак?
— Так ведь разрешено, господин. Платят мало, как без торговлишки жить…
— Отвечайте: да или нет?
— Покупал, господин. Было дело.
— Вы когда-нибудь заходили в подвал ночью? Виделись с Тибой?
— Что вы! Ни разу!
— Это правда?
— Да что мне там ночью делать? Он спит, я сплю… Если не на дежурстве, понятное дело. Тогда он спит, а я ни-ни! Сижу снаружи, в будке…
— Значит, вы виделись только днём?
— Да, господин. И никак иначе.
— Вы свободны.
— Господин начальник, я могу идти?
— Иди, — махнул веером начальник тюрьмы.
Господин Симидзу присутствовал при моей беседе с надзирателем. Я не возражал. Полагаю, потребуй я разговора с Кодзи без свидетелей, и господин Симидзу нашёл бы причины оставить моё требование без удовлетворения. Интересно, кого надзиратель боится больше: меня или своего начальника?
Должно быть, начальника.
Страх в глазах Кодзи меня не удивил. Но меня мучило подозрение, что надзиратель о чём-то умалчивает. Уверен, при господине Симидзу я не добьюсь от него признания. К тому же во взгляде тюремщика плескалось много больше страха, чем этого следовало ожидать в сложившейся ситуации. Временами страх переплавлялся в ужас, и тогда Кодзи непроизвольно вздрагивал, облизывая пересохшие губы.
Что, если был кто-то третий, кого надзиратель боялся больше нас обоих?
3Шпильки и игральные карты
— Грабитель? Разбойник?
— Случаев грабежа в деле Тибы не значится. С применением насилия, без применения — нет, и всё. Разбоя на дорогах и в горах — тоже. По всему выходит, что он простой вор.
— Но в обвинительном акте, — я взмахнул копией акта, подтверждая свои слова, — он числится как грабитель и разбойник!
Комацу Хизэши, единственный полицейский чин из моих знакомых, расхохотался с нескрываемым удовольствием. Это он снабдил меня копией акта.
— Такое обвинение, Рэйден-сан, понадобилось для того, чтобы вынести Тибе самый суровый приговор. Обычных воров редко карают ссылкой на остров Девяти Смертей, особенно самураев. Воруешь? У тебя всегда есть шанс выкрутиться. Повинишься, раскаешься, получишь пять дюжин палок… Хотя нет, самураи и священники от битья и порки освобождены. Только по личному письменному согласию, во избежание урезания носа и ушей. Все соглашаются, представляешь? Хотят остаться с носом…
Хизэши вновь разразился хохотом:
— И Тиба бы согласился. А что? Отлежишься на животе — и бегом на каторжные работы в рудники! Ну, или в ссылку — обычную, куда-нибудь на север…
На Эдзоти, подумал я. В деревню Макацу.
— Это же не грабёж на дороге с нанесением тяжких увечий! — продолжал Хизэши, набивая рот лапшой. Оставалось загадкой, как ему удаётся есть и говорить одновременно. — Не подделка государственной печати! Но если ты, дерзкий негодяй, явившись в Акаяму, обокрал княжеский замок, а в придачу дюжину усадеб высшей знати…
Снаружи хлестал дождь. Плясал по лужам, сбивал листья с деревьев. Случайные прохожие, застигнутые ливнем, брели в тучах брызг, втянув головы в плечи. Одежда бедняг промокла до нитки, с краёв соломенных шляп текло ручьями. Под навесом ржала лошадь, на которой приехал Хизэши. Там же, под навесом, на лавке сидел Широно, уплетая за обе щеки гречневую лапшу с каракатицей, присланную мной.
Сырость, похоже, совсем не угнетала его.
Но под крышу лапшичной сырости не было дороги. Здесь царили тепло и уют. Обсев каждый столик, словно гроздья пчелиных роев, посетители блаженно жмурились от счастья. Из кухни в главный зал вырывались облака пара. Пар вкусно пах кипящим бульоном, соевым соусом, жареной рыбой, сливовым маринадом и тысячей приправ и начинок, какими славилось заведение.
— Тогда ты уже не просто вор! — подвел Хизэши итог преступлениям Ловкача. — Ты грабитель, разбойник, развратник! Ты посягнул на бабушку императора! Ты личный враг небес! Я слыхал, что сперва Тибе, как самураю, хотели велеть покончить с собой. Но заподозрили, что он мало дорожит самурайской честью…
Мой собеседник хихикнул:
— Он может взять и отказаться от сэппуку, отказаться самым бессовестным образом, что поставит власти в неудобное положение. Снова суд, разбирательство, принудительное лишение сословного статуса; новый суд, где Тиба выступает в качестве простолюдина… Кому охота ввязываться в такую возню?
Хизэши поднял чашку с саке. Так, будто он решил выпить за здоровье Ловкача.
— Нет, Рэйден-сан, лучше остров Девяти Смертей. Сразу, в первом же приговоре! И пусть гниёт себе, не обременяя никого дурной заботой!
Со дня нашего знакомства Комацу Хизэши мало изменился. Разве что слегка располнел, соответствуя карьерному росту. Сколько ему сейчас? Около тридцати. А так будто вчера расстались, сегодня встретились: лопоухий, круглолицый. Чашка в могучих ручищах кажется меньше, чем на самом деле. От старых привычек трудно отказаться: лоб и макушку Хизэши по-прежнему не бреет. Стянет волосы в узел на темени, да и выльет на голову плошку масла.
Любит, чтобы блестело!
Деньги блестят не хуже масла. Их Хизэши тоже любит.
— Вы принесли список, Хизэши-сан?
— Опись украденного Тибой? Да, я сделал копию, как вы просили.
— Передайте список мне.
— А что мне за это будет?
— Моя благодарность. Вы хотите что-то сверх того?
— Обижаете, Рэйден-сан. Этого более чем достаточно.
Морщинки у глаз. Складки у рта. Смешливый блеск глаз наводит на мысли о блеске стали. Нет, ты всё-таки изменился, Хизэши. А я? Свои изменения труднее заметить. Всё обречено на перемены, кроме меня — вот что думаешь о себе. Но потом видишь, как смотрит на тебя твой друг, с которым ты познакомился, будучи ещё мальчишкой, замечаешь своё отражение в его взгляде и понимаешь, что ошибся.
Мы оба улыбались, но в душе́ каждый оставался серьёзен.
После тёплого приёма, устроенного мне в тюрьме, я было вознамерился явиться за сведениями о Ловкаче Тибе прямиком к мати-бугё — чиновнику высокого ранга. Его ведомство отвечало за поддержание порядка в Акаяме, совмещая обязанности полиции и суда, а также противопожарной безопасности. К счастью, я быстро остыл, решив обойтись более доступной помощью — знакомством с Хизэши. Мати-бугё меня, вне сомнений, принял бы, и даже без проволо́чек — грозная тень инспектора Куросавы маячила за моей спиной. Но сам чиновник разбираться в деле не стал бы, а спровадил гостя в архив, где я утонул бы в море свитков, или отправил в канцелярию, где меня в два счёта усыпили бы тоскливым бормотанием.
Я знаю, как это делается. Наши секретарь и архивариус тоже не любят чужаков. Меньше, чем чужаков, они любят только лишнюю работу.
С Хизэши всё было гораздо проще. Я объяснил ему, что мне требуется, он кивнул и назначил встречу в лапшичной вечером следующего дня. Нельзя ли раньше, спросил я. Господин Сэки отрежет от меня по кусочку за каждый час промедления. Нельзя, ответил он. Я и так быстр, словно молния.
Как я ни торопился, но был вынужден признать его правоту. Кто другой провозился бы дней пять, не меньше.
Вероятно, я мог бы заплатить Хизэши за услугу. Вероятно, он даже принял бы плату — спокойно, с улыбкой, как делал любые дела. Но это испортило бы наши дружеские отношения. И вовсе не потому, что Хизэши был бессребреником, о нет! При всей любви к блеску монет Хизэши не нуждался в моих деньгах. С Торюмона Рэйдена он брал плату иного рода. Хитрец прекрасно знал, что я рано или поздно расплачу́сь — советом, подсказкой, протекцией. Наводкой на нужного человека, в конце концов. Даже если это произойдёт нескоро, даже если это не произойдёт вовсе — сам факт того, что я у него в долгу и готов к расчётам, был для Комацу Хизэши достаточной платой за услуги любого рода.
Не это ли называют житейской мудростью?
— Набор шпилек из серебра и черепахового панциря, — прочитал я, развернув список. — Шпильки исполнены в виде цветов хризантемы, сливы, орхидеи и бамбука. Хранились в мешочке из белого шёлка с вышитыми ирисами. Дата кражи, имя потерпевшего.
— Украдено из усадьбы Хасимото Цугавы, — Хизэши прихлебывал саке мелкими глотками. — Вы, кажется, знакомы?
— Шпильки из золота с кораллами, — я оставил вопрос без ответа. — Изготовлены в форме шлема, украшенного гирляндами цветов. Хранились в мешочке из желтой шерстяной ткани с вышитым бамбуком. Дата кражи, имя потерпевшего.
— Дорогое украшение, — оценил Хизэши. — Кстати, вынесено снова у Цугавы.
Я вспомнил усадьбу господина Цугавы. Маленькая крепость, стража, привратник. Бирки на въезде и выезде. Тиба и впрямь Ловкач, если пробрался туда дважды! Нет, трижды, тут дальше указано. Даже под покровом ночной темноты это подвиг.
— Набор игральных карт в лаковом футляре. Узор по футляру присыпан золотым порошком. Шнуры украшены костяным нэцкэ, изображающим Фукурокудзю, божество долголетия и мудрых поступков…
Хизэши отставил пустую чашку:
— А это уже у князя! Любимый набор господина. Карты рисовал Исаку Курода, нэцкэ резал Итагава Кано. Князь высоко ценит их талант. Кто бы знал, как огорчился весь клан Сакамото, когда карты пропали!
Жестом я показал хозяину лапшичной, чтобы нёс ещё саке.
— Мешочек со шпильками, — задумчиво произнёс я, дожидаясь новой бутылочки. — Тиба проник в усадьбу и вынес один мешочек, судя по дате. Затем проник в усадьбу во второй раз и снова взял только мешочек, но уже с другими шпильками. У князя он взял дорогой набор карт. И опять удалился, не прихватив больше ничего.
Хизэши кивнул.
— Судя по списку, так везде: он берёт, скажем, изумрудное ожерелье и удаляется. Если он хочет что-то ещё украсть из той же самой усадьбы, он является заново, в другую ночь. Что это, беспечность? Наглость? Демонстрация ловкости? Неуловимости?
— Бравада, — согласился Хизэши. — О, вот и выпивка!
Он принялся разливать саке.
— Кстати, Рэйден-сан! — Хизэши подвинул полную чашку ко мне, взял вторую. — Чуть не забыл! Этого вы в списке не найдёте. Это сказал мне сослуживец, который занимался делом Тибы. Вор брал лишь то, что плохо лежит. Валялось на тумбочке, на алтаре, на столе. Было оставлено у спального ложа. Хранилось в шкафу на открытых полках. Если место хранения ценностей было заперто — вор не пытался его взломать или отпереть. Я уверен, Тиба боялся шума. Услышь кто, как он возится с замком, и Ловкача схватили бы гораздо раньше.
— Может, и так, — согласился я. — Вы не возражаете, если я заплачу за наш ужин?
Он не возражал. Это была единственная плата, которую Комацу Хизэши принимал от меня в виде денег. И то, наверное, потому что деньги я отдавал не ему, а дядюшке Ючи. И даже не отдавал, а просил записать за мной.
Я расплачивался с лапшичником позднее, уже без Хизэши.