Кто смеется последним
1Тени на воде
Хочет изуродовать, билось в моём мозгу, пока мы сражались со взбесившейся головой. Ишь, зубами щёлкает! Намеревается откусить нос, выдрать клок щеки, оторвать ухо. Не на убийство же он решился, в самом деле? Никто, если он не сумасшедший, не рискнёт убивать другого человека. Ловкач, ты в своём уме? Или вконец утратил всякое соображение, решив, что такой вид самоубийства тебе по душе?!
Он знает, что делает, сказал кто-то.
В незваном советчике я, падая на сбитую моим кулаком голову, наваливаясь на неё всем телом и с отчаянием чувствуя, как Тиба кусает меня за пальцы, выскальзывает и опять взвивается над лодкой, даже не признал голос собственного здравого смысла. Мы со здравым смыслом кричали наперебой; вернее, это я кричал, пытаясь избегнуть укуса или сокрушительного удара с лету, не вывалившись при этом за борт, а здравый смысл бубнил, подлец, холодным рассудительным тоном, как будто жил отдельно от меня и происходящее его не интересовало.
Впервые в моей жизни мир превратился не просто в театр, но в театр теней. Служители натянули на раму белоснежное полотно, зажгли свечи и фонари. Кукольники взяли нити и бамбуковые палочки, готовы управлять фигурками из кожи и бумаги. Злодеи, герои, случайные участники — никто не сомневался, что спляшет свой танец до конца.
Ударили барабаны. Взвился тонкий вопль флейты.
А здравый смысл, взяв на себя обязанности рассказчика, присел на циновку, вдали от бурь и битв, и продолжил как по писаному.
Здравый смысл:
Он отлично знает…
Тени на полотне:
…в плечо. Вцепился, набил полный рот одежды. Рванул, отлетел. Оказывается, во рту была не только одежда. Кровь течет, обжигает. Выхватываю плеть: раньше не мог, никак не удавалось…
Здравый смысл:
…отлично знает, что делает, пытаясь убить кого-нибудь из вас двоих. Если сразу же после убийства голова, куда переселится дух убитого, свалится за борт, в холодную воду, и пойдёт на корм рыбам…
Тени на полотне:
…щёлкает плеть господина Сэки. Хвост, сплетённый из пяти ремней сыромятной кожи, обвивается вокруг парящей головы: так змея борется с хищной птицей, закогтившей её.
Рывок!
В последний момент хвост соскальзывает, упускает летучий мяч. Волосы Ловкача развеваются на ветру чёрными водорослями, плывущими по течению. Поперек лица, искажённого гневом, вспухает рубец…
Здравый смысл:
…если после убийства голова пойдёт на корм рыбам — ты или господин Сэки, кто там из вас станет Тибой, тоже умрёте, несмотря на то, что тело Иосикавы находится в лодке…
Тени на полотне:
…две плети.
Я бью хвостом, господин Сэки рукоятью. Оба промахиваемся. Уворачиваясь, голова ныряет мне под мышку, прихватывает зубами ткань кимоно, а заодно и складку кожи на ребрах. Кричу, когда он взлетает.
Кажется, что у меня вырвали сердце…
Здравый смысл:
…если же, совершив убийство, голова упадёт в лодку, это вам не поможет. Фуккацу? Да, конечно. Твой дух или душа старшего дознавателя очнётся в разделенном, безголовом теле…
Тени на полотне:
…скамейка для гребцов.
Жёсткий край вышибает из меня дух. Он, этот дух, уже готов переселиться в безголовое тело и бестелесную голову, согласен разорваться надвое. Чудом переворачиваюсь на живот, спасаясь от нападения. Втягиваю голову (свою?!) в плечи…
Здравый смысл:
…опыт — палка о двух концах. Он то помогает, то мешает. В деле старухи Котонэ ты всё время вспоминал случай с мальчиком Иоши, вселившимся в куклу; в нынешнем деле — случай с людоедом Кимифусой, чьё тело задавало тон всему. Оба раза аналогии оказались ложными…
Тени на полотне:
Зубы Ловкача, метившие в шею, впиваются мне в затылок. Рвут кожу, с отвратительным скрежетом скользят по кости. Отпускают, перехватывают ниже. Утробно рыча, хитобан рвет мою холку. Как он рычит-то, без груди и лёгких? А как он раньше разговаривал?!
Ловкач тащит меня, пытается сбросить в воду. Хрипит, когда рукоять плети господина Сэки опускается на его собственный затылок…
Здравый смысл:
…Свойство хитобан — свойство не тела, а духа, как ты мог убедиться. Дух Тибы любое тело превращает в хитобан. Твой дух этим качеством не обладает. Значит, перейдя в обезглавленное тело, воскреснув в нём…
Тени на полотне:
Голова взлетает. Уносит во рту кусок несчастного Торюмона Рэйдена. Судя по боли, которую я испытываю, этот кусок размером с гору Фудзи. Крылья хлопают в чёрном киселе над нами, крылья-паруса ловят ветер. Впору поверить, что это Ловкач отрастил чудовищные крылья ненависти и злобы…
Здравый смысл:
…воскреснув в нём, ты мигом отправишься в ад следом за Ловкачом, к чему он и стремится. Утащить врага за собой в могилу — не в том ли доблесть самурая?!
Тени на полотне:
Прочь, кричу я здравому смыслу.
Уйди, ты мешаешь!
Брызги воды прижигают раны калёным железом.
Здравый смысл:
…не хочешь в ад? В рай? Ты собрался в рай? Пусть будет рай, если это тебя утешит. А вдруг ты возродишься императором? Банзай, ваше величество…
Полотно рвется с оглушительным треском.
Тени летят врассыпную.
— Эй, ты!
2Огонь цвета серебра
— Эй, ты!
Кричали совсем рядом.
— Моё имя Барудзироку Широно! Смотри на меня, негодяй!
Казалось, мы дрались с Ловкачом целую вечность. В действительности же всё оказалось иначе: лодка со слугами успела приблизиться к нашей, но ещё не подошла вплотную. Широно стоял не на корме, где сидел раньше. Перебравшись за это время на нос, он стоял в полный рост и грозил летучей голове своим веером.
Мой слуга был без маски.
Получив миг передышки, я смог обратить взор ко второй лодке — и теперь ясно видел лицо Широно. Темнота готова была пожрать черты тэнгу, замазать их чёрной тушью, скрыть от досужих взглядов. Но странный огонь цвета старого серебра пылал на плечах Широно. Языки холодного пламени позволяли ясно видеть всё: красную кожу, длинный нос, глаза навыкате.
Должно быть, этого не видели оба слуги, сидевшие на вёслах. Мало того, что они сидели спиной к Широно, так ещё и Широно стоял спиной к ним. Но и мне, и Ловкачу Тибе всё было видно наилучшим образом. Оценить изменения во внешности Широно, понять, что он находится на середине пути превращения в человека, Ловкач, разумеется, не мог. В Широно оставалось достаточно от тэнгу, чтобы Тиба ничего не заподозрил — и испугался. Хитобан завис в воздухе, забыв о намерении убить и умереть. Похоже, Ловкач готов был спасаться бегством, в полной уверенности, что тэнгу сейчас взмахнёт волшебным веером, взлетит птицей поболе и пострашнее самого Ловкача, чтобы схватиться с Тибой в небе — и одержать несомненную победу.
Не знаю, на что решился бы Ловкач: биться или бежать. Я не дал ему сделать ни того, ни другого. Подпрыгнув, я схватил его за волосы и дёрнул, нет, просто упал вместе с головой обратно в лодку. Возможно, он всё равно вырвался бы, но я намотал чужие волосы на руку, взмахнул что есть сил и саданул проклятой головой о борт лодки. Испугался я уже потом, сообразив, что запросто могу таким способом убить Тибу и вызвать к жизни последствия, которым не обрадуюсь.
По счастью, он остался жив. В последнем я немедленно убедился, поскольку тоже остался жив.
Господин Сэки был начеку. Сорвав плащ, он накинул его на обеспамятевшую голову. Упал сверху, придавил, крича мне:
— Отпускайте!
Освободившись от волос Тибы, я выдернул руку наружу. Не медля ни мгновения, старший дознаватель обмотал плененного Ловкача плащом.
— Пояс! Дайте мне ваш пояс!
Я освободился от пояса с такой скоростью, будто пояс был лентой огня, грозящей сжечь меня дотла. Протянул его господину Сэки, но тот не решился ослабить хватку.
— Обматывайте! — приказал он. — Я держу, а вы обматывайте!
Плащ и пояс сделали своё дело: хитобан превратился в рычащий сверток, более не представлявший угрозы. Кажется, он пытался прокусить плащ, но перестал, когда Сэки Осаму, отдуваясь, уведомил его:
— Если не прекратишь, я стану тыкать в тебя ножом. Хочешь дырок в плаще? Я окажу тебе такую любезность. Правда, дырки будут не только в плаще.
Из свертка донёсся глухой нечленораздельный рёв.
— Не надейся, не убью, — господин Сэки пнул пленника ногой. — Может, глаз выколю. Разрежу губу, выбью зуб. После всех увечий, которые ты нанес нам, это будет мизерной платой. Ты откусил мне палец, ублюдок. Знаешь, сколько стоит мой палец? У тебя не найдётся столько ушей, чтобы расплатиться.
Сверток замолчал.
— Нащупайте его нос, — сказал я. — Рот тоже сойдёт. Хотя нет, рот нельзя, он кусается. Пусть будет нос. У вас есть нож?
— Вы хотите отрезать ему нос?
Нельзя сказать, чтобы старший дознаватель сильно удивился.
— Хочу сделать прорезь в плаще, — объяснил я. — Нам ни к чему, чтобы он задохнулся.
Господин Сэки достал нож.
— Сами нащупывайте, Рэйден-сан, — он тронул рану на щеке и скривился от боли. — Сами щупайте, сами режьте. И не говорите со мной в таком тоне. Вы ещё не забыли, кто здесь старший?
3«Вы ошибаетесь, господин»
Инспектор Куросава — человек великой проницательности.
Зайдя по пояс в воду, чтобы первым встретить нас на берегу, инспектор не задал ни единого вопроса, не потребовал объяснить, что произошло, почему мы с господином Сэки сидим на вёслах, в ногах у нас валяется безголовое тело, а вид у измученных гребцов такой, будто мы сражались со стаей бешеных собак. Вместо этого, бросив беглый взгляд на начальника поста и людей Яманаки, сопровождавших его, Куросава гаркнул так, что земля затряслась:
— Все назад! Кто приблизится к лодке, будет арестован!
И превратился в вихрь, сыплющий приказами и распоряжениями.
Стражников погнали в посёлок рыбаков за брусом. «Самый прочный берите! — кричал инспектор. — Что? Не найдёте, самих в лес отправлю, на вырубку!» Стражников спас Яманака: по словам начальника, на заставе имелся приличный запас бруса. «Конюшню собрались перестраивать, господин! Инструменты? Тоже есть, господин…»
Когда инспектор приказал делать из бруса клетку, да попрочнее, у всей береговой стражи отвисли челюсти. Это, впрочем, не помешало им взяться за работу с отменным рвением.
Мы с господином Сэки сами вытащили лодку на берег и остались возле неё: сторожить. Вряд ли кто-то осмелился бы нарушить приказ Куросавы, но как говорится, и обезьяна падает с дерева. Когда причалила лодка со слугами, Широно остался с нами. Он был в маске, бледный свет погас на его плечах.
Инспектор не возражал.
На всякий случай я проверил голову Ловкача. Содрогаясь от ужаса — память об укусах была слишком свежа и болезненна! — поднёс ухо к прорезям в плаще. Дышит, подлец, сопит. Прорези я на всякий случай расширил, превратив в небольшие отверстия, а к краю плаща привязал весло: вдруг голова рискнёт взлететь! Ловкача я предупредил, что жестоко накажу за любую попытку сопротивления, а также если он вдруг решит закричать.
Ловкач не ответил, но помалкивал и не двигался.
Позже пришёл слуга инспектора и занялся нашими ранами. Промывать укусы морской водой он запретил. При самозваном лекаре был котелок с пресной водой, где растворили три щедрых горсти соли, и жбан сливового вина. Когда раны промывали вином и солевым раствором, Сэки Осаму кряхтел, а я шипел. Мы бы ругались в полный голос, но при слугах сочли это недостойным.
Особым вниманием слуга инспектора почтил щёку старшего дознавателя.
— Зашивать нельзя, — кланяясь, сказал он, — загноится. Смажем медом, господин. Утром приложим лист подорожника с солью. А может, чесночную кашицу с толчёными муравьями. Если всё пойдёт хорошо, зашьем через два дня. Боюсь, останется шрам.
Господин Сэки отмахнулся. После всего, что с нами случилось, шрам на лице казался чем-то незначительным. Палец, который Ловкач откусил старшему дознавателю, на поверку оказался последней фалангой левого мизинца. Жертва зубов хитобан поглядывала на руку с нескрываемым удивлением: не могла поверить, что легко отделалась.
— А теперь позвольте, я наложу вам повязки. И вам, господин, тоже…
Не знаю, где он раздобыл полосы чистой ткани. Чьё нижнее кимоно пошло на них? Должно быть, начальника Яманаки: больно уж мягкое. С забинтованной щекой Сэки Осаму стал похож на унылого чиновника, страдающего зубной болью. В этом не было ничего смешного, но я старался не смотреть на него лишний раз, чтобы не опозориться.
Господин Сэки тоже смотрел мимо меня.
Клетку соорудили быстро. Двери́ не предусматривалось, три последних бруса лежали на земле, дожидаясь своей очереди. Инспектор лично проверил клетку на прочность: забрался внутрь и стал ворочаться медведем, пинать брусья коленями и бить локтями. Стражники ёжились, понимая: если эта туша освободится, им несдобровать. Клетка стонала, трещала, но держалась по-самурайски, до последнего.
— Годится, — буркнул Куросава, вылезая наружу. — Отойдите прочь.
И вослед стражникам:
— Дальше! Ещё дальше!
Начальник поста хотел задержаться, но инспектор шепнул ему что-то на ухо. Никогда раньше я не видел, чтобы сдержанное отступление так походило на паническое бегство.
Дождавшись ухода стражи, мы перенесли в клетку тело и голову Ловкача. Слуги поставили на место последние брусья, проверили: крепко ли держатся? Инспектор проверкой остался доволен. Просунув руки между брусьями, я освободил голову Ловкача от плаща. Плащ забрал: вряд ли господин Сэки согласится его носить, но мало ли?
— Палатку! — скомандовал инспектор своему слуге. — Неси сюда!
Тканью палатки мы задрапировали клетку с пленником, скрыв Ловкача от досужих взглядов.
— Сторожим до утра, — объявил Куросава. — Первым буду я. Сэки-сан, Рэйден-сан, вы пострадали в схватке. Вам следует прилечь…
— Позвольте мне, — возразил я. — Я не нуждаюсь в отдыхе. А вы меня смените.
Я лгал, утверждая, что полон сил. Но мне хотелось остаться с Широно наедине, без свидетелей. Разве что Ловкач, так его всё равно некуда было деть.
— Хорошо, — согласился инспектор. — Я велю, чтобы вам принесли еды и вина. И пусть эти бездельники…
Он кивнул в сторону заставы:
— Пусть они разожгут здесь костёр. Вам не помешает согреться.
Так и случилось: еда, вино, костёр. Насытившись и согревшись, я отвел Широно на десять шагов от клетки. Этого хватало, чтобы следить за Ловкачом, спрятанным за плотной тканью, и не опасаться его ушей, если говорить вполголоса.
— Я помню, — сказал я, — что ты ответил на мой вопрос, когда мы плыли на Эдзоти. Я спросил: есть ли приказы, которые ты откажешься выполнять? Вот твои слова: «Если вы прикажете мне сделать что-то, для чего мне понадобятся сверхъестественные способности тэнгу, я вправе отказаться. Более того, я обязан это сделать…»
Я взял его за плечо. Сдавил.
— Я не приказывал тебе. Ты сам зажёг бледный огонь, желая испугать Ловкача. Снял маску, показав ему лицо тэнгу. Отличная идея! Она сработала как нельзя лучше. Ты не должен был делать это даже по приказу. Ты сделал это по доброй воле. Широно-сан, примите мою благодарность и уважение.
Он снял маску. Он был смущён.
— Вы ошибаетесь, господин.
— В чём я ошибаюсь?
— Я снял маску вовсе не для того, чтобы испугать хитобан. И огонь зажёг не для того. И веер достал по другой причине.
Красная кожа, тёмная ночью, стала цвета пепла: Широно побледнел.
— Я собирался взлететь, господин. Взлететь и схватиться с хитобан. Я бы не смог это сделать в маске и без взмахов веера. Огонь на плечах — не подсветка для лица. У меня это подобие крыльев. Я ждал, пока огонь разгорится как следует.
— У всех тэнгу так?
— Вряд ли. Я утратил слишком много, я нуждаюсь в огне. Иным тэнгу хватает одного веера. Или крыльев — случаются тэнгу, которые прячут крылья под одеждой.
— Ты намеревался взлететь? Драться в небе?!
— Да, господин.
— Широно-сан, — повторил я, чувствуя, как горло перехватывает спазм. — Примите мою благодарность и уважение. Я знал лишь одного самурая, кто бы сравнился с вами доблестью.
Широно хотел промолчать, но гордость взяла своё.
— Кто же он, господин? Сенсей Ясухиро?
— Мой предыдущий слуга. Его звали Мигеру Дераросу.
— Где он сейчас, господин? Обрёл ли облик, к которому стремился?
— Да, обрёл.
Больше мы не разговаривали.
4Дорога в Акаяму
Я думал, что не сомкну глаз, и ошибся. Едва меня сменили, я добрался до лодки, не в силах тащиться до заставы, упал на сырое дощатое дно — и заснул как убитый. По счастью, мне не мешали. Продрал глаза, когда солнце уже поднялось над горизонтом, сломя голову кинулся к клетке, не понимая, куда и зачем спешу, и увидел за брусьями старшину Иосикаву.
В смысле, тело Иосикавы и голову у него на плечах.
Поодаль толпились стражники во главе с Яманакой. Инспектор Куросава тоже был здесь, но не гнал стражу прочь. Это он снял ткань с клетки, выставляя Ловкача на всеобщее обозрение.
Судя по лицу начальника поста, ему до одури хотелось спросить, в чём провинился его подчинённый, но он боялся. Вина — как дурной запах. Не остережешься — провоняешь за компанию.
— Найдите телегу, — приказал инспектор. — Телегу и лошадей.
— Вы не задержитесь? — пробормотал Яманака.
— Нет, — обрадовал его инспектор. — Как только клетку погрузят на телегу, мы сразу же уедем. И советую вам держать язык за зубами. Вам и вашим людям. Длинный язык — короткая дорога.
— Что вы имеете в виду? — не понял Яманака.
Инспектор указал через пролив:
— Отсюда до Девяти Смертей рукой подать. Вы меня поняли?
— Да, господин! — в один голос рявкнула стража.
Спорить с чиновником из ведомства «цепкого взгляда» никто не рискнул.
5Он будет смеяться
Обратный путь выдался лёгким.
Это если не считать припарок и перевязок — слуга инспектора дважды в день, утром и вечером, мучил нас с господином Сэки своим вниманием. Когда он отдирал ткань, присохшую к ранам, я лишний раз убеждался, что этот невзрачный человек — великий мастер пыточного искусства.
У старшего дознавателя начался было жар, но спал так же быстро, как и возник. Щека опухла и обзавелась ужасающего вида струпьями на месте укуса. Я бранился сквозь зубы, поворачивая голову туда-сюда. Затылок и холка, изорванные проклятым хитобан, адски болели.
Но в целом наше здоровье не вызывало опасений.
— Рассказу о случившемся не поверят, — как-то сказал мне инспектор, хотя я не спрашивал Куросаву, зачем мы везём Ловкача в Акаяму. — Ваши свидетельства не помогут, Рэйден-сан. Я бы и сам не поверил, клянусь! Значит, я должен предъявить мерзавца…
Он замолчал, не желая называть имена.
— Предъявить кому следует. После заката сама госпожа недоверчивость, глядя на него, поймёт, что я говорю правду. Никакого меча не было. Не было меча, сообщников, сговора. А потом…
— Что потом, Хисаси-сан?
— Понятия не имею, — признался инспектор. — Даже представить не могу. Опять Девять Смертей? Если меня обяжут везти его в ссылку, я, наверное, вспорю себе живот. И сделаю это, ликуя и хохоча.
Тиба вёл себя тихоней. По ночам его голова лежала на дощатом полу клетки, не пытаясь взлететь или пошевелиться. Днём он, случалось, ворочался, но лишь потому что тело затекало от неподвижного сидения. Его не выпускали: для этого пришлось бы сломать пару-тройку брусьев. Малую нужду Тиба справлял на ходу, в зазоры решетки. С большой нуждой поначалу вышла промашка. Но вскоре, оправдывая прозвище, Ловкач умудрялся удовлетворять и эту потребность тем же способом, почти не пачкая клетку. Правда, для этого слугам приходилось клетку наклонять.
Я отворачивался, не желая видеть такой позор.
На привалах слуга инспектора хладнокровно отмывал края узилища, которым всё-таки доставалось. Брезгливость была ему чужда.
Как и на пути к месту ссылки, наш маленький отряд ночевал в лесу, сворачивая в чащу перед закатом. Для этого у нас были веские причины. Постоялые дворы почтовых станций, забитые постояльцами, — не лучшее место, чтобы провести там ночь с хитобан, запертым в клетке. Наверное, мы могли бы оставить клетку где-нибудь возле конюшни, накрытую тканью палатки, под бдительным присмотром слуг, но Куросава не хотел рисковать. Неудобство сна под открытым небом он предпочитал иным, куда более опасным неудобствам.
Днём же мы без помех двигались по наезженным трактам. Грамота инспектора подтверждала на заставах право Куросавы везти пленника куда ему вздумается, не объясняясь ни перед кем. Присутствие рядом с инспектором, громадным как гора, двух дознавателей службы Карпа-и-Дракона, по виду истерзанных бешеной собакой, зажигало в глазах стражников огоньки изумления. Уверен, едва мы проезжали заставу, за нашей спиной рождалось десять, пятьдесят, сто страшных историй, одна правдоподобней другой.
Зажигались и гасли, будто огарки свечей.
В последнюю ночь перед возвращением Куросава подсел к нам с господином Сэки. Он не спал, не спали и мы.
— Он будет смеяться над нами, — сказал инспектор таким тоном, что даже мечтай я о сне месяц напролет, не сомкнул бы глаз до утра. — Он будет смеяться. Он играет в послушание, но в сердце своём он хохочет.
Старший дознаватель пробурчал что-то невнятное. Из-за раны на щеке ему было больно разговаривать.
Мы оба знали, о ком речь.
— Я предъявлю его как доказательство, — продолжил Куросава. — «Цепкий взгляд» ахнет, запишет всё, что требуется, для архивов и отправит мерзавца в суд. А куда ещё? У нас не умеют долго ахать, мы люди дела. Если нет злоумышлений особого толка, «цепкий взгляд» смотрит в другую сторону. Пусть решает судья! Вы, Сэки-сан, выпишете ему грамоту о фуккацу. На этом ваши должностные обязанности закончатся. Вас даже не уведомят о вынесенном приговоре.
Господин Сэки согласно замычал.
— И что? К былым преступлениям добавится нападение на должностных лиц. Да хоть покушение на сёгуна! Так и так Ловкача вернут к месту прежней ссылки. Мы увозим его, вы дрались с ним, страдаете от ран, и всё ради чего? Ради того, чтобы он вернулся на остров?
Я неудачно повернулся. Проехался спиной по дереву, к которому прислонялся. В изодранных плечах и холке вспыхнула боль. Она поднялась выше, к затылку, просочилась сквозь кости черепа, свила гнездо в мозгу. Обернулась чем-то иным: злобным, ядовитым. Уж лучше бы оставалась простой болью!
В висках ударили гулкие молоточки.
— Чем же Ловкач займётся на острове? — гнул своё Куросава. Похоже, в мозгу инспектора имелось своё змеиное логово. — Отыщет себе уютную пещерку. Станет летать по ночам, есть птиц, насекомых. Будет пить кровь у товарищей по несчастью, он это умеет. Как быстро Ловкач сообразит, что пролив не помеха для хитобан?!
И правда, отметил я. Как я раньше не догадался?
Как он раньше не догадался?!
— Он не понял этого, потому что пробыл в ссылке мало времени. Но он поймёт, он парень головастый! — никто не засмеялся шутке Куросавы. — Далеко летать ему нельзя, надо вернуться на остров до рассвета. Тем не менее, застава окажется в его распоряжении. Припасы в хранилище, которое вряд ли запирают. Кровь стражников и лошадей. Рыбацкий посёлок, наконец!
Инспектор понизил голос:
— Не дождёмся ли мы, что кто-то с перепугу, не разобравшись, голова это или зловредный ёкай[42], пырнет Ловкача вилами? Размозжит череп дубинкой? Да, закон человеческий и закон будды запрещают убивать людей. Но рыбак или стражник вряд ли оценят во тьме, кто перед ними, вряд ли сочтут эту дрянь человеком. И вот Ямасита разгуливает на свободе! В новом теле!
— Доложите об этом надзору, — посоветовал я.
Вздох ужасающей силы был мне ответом.
— Боюсь, Рэйден-сан, мои предположения назовут чрезмерно зыбкими. Даже оценив способности хитобан, моё начальство вряд ли сочтёт его опасным для правительства. Вы же видите, каким душкой он прикидывается! Таким он и предстанет перед «цепким взглядом». Само раскаяние! Даже если к моим заявлениям прислушаются, то в лучшем случае прикажут усилить надзор за побережьем близ острова Девяти Смертей. Посёлок, застава…
— Это не поможет, — кивнул я.
— Не поможет, — согласился Куросава. — И не предотвратит возможности побега, о которой я упоминал. В ссылке, в хранилищах берегового поста, у рыбаков, в бегах — везде этот мерзавец будет смеяться над нами!
— Он не будет смеяться, — с внезапной отчётливостью произнёс господин Сэки.
Обрубком пальца старший дознаватель провёл по раненой щеке. Скривился, дико сверкнул глазами:
— Нет, не будет.
— Вы что-то придумали, Сэки-сан?
— Ещё нет, — признался Сэки Осаму.
Всему своё время, шепнула гадюка в моём мозгу. Он не будет смеяться.