По контрасту со штабом 13-й армии, находившимся за семьдесят километров от фронта, в Чаусах и, как мне показалось, имевшим весьма слабое представление о том, где и как дерутся части армии, мне понравился этот полевой штаб Ракутина и сам он — подвижный, молодой генерал-пограничник, которому, видимо, не сиделось на месте.
Проехав километра четыре, мы разминулись с Кригером и Белявским. Помахали друг другу и разъехались. Они двинулись дальше по дороге на Вязьму в 100-ю, а мы с капитаном и Трошкиным свернули налево, на север, на проселок. Мы двигались по очень плохим проселочным дорогам через леса и топи. Несколько раз пришлось вытаскивать машину на руках. Но капитан хотел непременно ехать кратчайшим путем, и этот кратчайший путь, как говорится, обошелся нам в копеечку. Мы выбрались на ельнинский большак, уже когда смеркалось, километра за три от переднего края частей, осаждавших Ельню.
Трошкин ехал хмурый, как туча. Сперва по своему легкомыслию я не понял, почему это с ним, и стал дразнить его, что он так обленился, что даже до полка не хочет доехать. Он разозлился и вдруг стал кричать на меня: что хорошо мне — написал и все! Хорошо, когда можно наплевать на метеорологию, на время дня и на погоду, а ему же снимать надо! А что он будет снимать, если через час будет так темно, что хоть глаз выколи? Ну что он будет снимать? Немного покричав на меня, он успокоился.
Выбравшись на большак, мы проехали мимо артиллерийских позиций и километра через два встретили маяка, который указал нам путь в штаб полка. Штаб этот был слева от ельнинской дороги. Проехав километра два полем и кустами, въехали в рощу. Там раздавалась сильная пулеметная и ружейная трескотня. Впереди метров за восемьсот, на выходах из леска, у деревеньки — не помню, как она называлась, — атаки сменялись контратаками. Словом, была мясорубка.
Наши минометы, расставленные в роще, тявкали у нас за спиной, а немецкие минометы лупили по роще. Мы поговорили с комиссаром полка. Оказалось, что деревня на опушке леса была сначала захвачена нами, потом отбита немцами, потом опять захвачена нами, сейчас опять отбита немцами.
Настроение в полку было хорошее, бодрое. Все несчастье, как я уже потом понял, заключалось только в том, что людям дана была неверная установка — на уничтожение небольшого высадившегося здесь немецкого десанта.52 Поэтому люди, встречая отчаянное сопротивление немцев, отбивая их крупные контратаки, никак не могли понять, почему и как все это происходит, и злились на своих соседей, считая, что те ничего не делают и от этого немцы сумели сосредоточить все свои силы именно здесь, на этом участке.
Словом, насколько я понимаю, разведка была поставлена отвратительно. Никто, начиная от Ракутина и кончая командирами батальонов, не знал истинного положения под Ельней. Так по крайней мере — берусь это утверждать — было в тот день, когда мы там находились.
Передав приказание командующего и с удивлением узнав при этом, что полк от времени до времени подвергается ураганному артиллерийскому огню с той стороны, где должны были находиться наши части, капитан, встревоженный этим, заторопился назад с докладом командующему. Когда мы уже сидели с ним в машине, кто-то прибежал с донесением, что немцы обошли полк с правого фланга и, выйдя на дорогу, ведущую от Ельни к Дорогобужу, перехватили ее.
С той стороны действительно слышалась частая стрельба.
Я и до сих пор не знаю, действительно ли немцы перехватывали эту дорогу или там, на дороге, появлялась только их разведка. Во всяком случае нам сказали, что тем проселком, которым мы сворачивали с дороги сюда, нам выезжать на дорогу нельзя, придется ехать лесом с километр назад и дальше делать объезд и выезжать на дорогу километров на шесть восточнее.
При мысли о том, что предстоит в полной тьме двигаться по совершенно неизвестной нам дороге, мы задумались и решили, что все же вряд ли там, где мы так недавно сворачивали с дороги, могут уже оказаться немцы. Решили рискнуть и ехать назад тем же путем, тем более что капитан спешил с докладом к командующему. Комиссар полка только пожал плечами.
Мы сели в машину и через двадцать пять минут благополучно выехали на большак. Стрельба слышалась слева и справа, но никаких немцев не было, и если они и перерезали дорогу, то, очевидно, где-то в другом месте.
Мы ехали беспрерывно до двух часов ночи. Как выяснилось потом, утром, мы, свернув с большака, в общем, взяли верное направление к той деревеньке, где должна была к ночи находиться оперативная группа Ракутина. Но к двум часам нам показалось, что мы потеряли всякую ориентировку, и, увидев справа и слева от проселка темные пятна домов, подъехали к тем, что поближе, слева. Это были брошенные жителями выселки. Там оставался только хромой старик-сторож, он показал нам сарай, куда можно было под навес загнать машину, и мы легли там же под навесом рядом с нею.
Как потом оказалось, мы удачно сделали, что заночевали именно в этих выселках, слева от проселка, а не справа — в деревне. Одна из немецких подвижных групп, производя поиск из Ельни, как раз в ту ночь заняла эту деревню вместе с двумя другими.
В четыре утра, едва рассвело, мы были уже на ногах и поехали дальше. Теперь мы ориентировались по карте и двигались, не плутая. В шесть утра мы оказались в той деревеньке на дороге из Вязьмы в Ельню, где теперь располагался полевой штаб Ракутина. В конце деревни, у двух домов, которые занимал штаб, стояли часовые-пограничники. Мы вошли в низкую избу. За столом над картой дремал дивизионный комиссар, а на русской печке без кителя спал генерал. На столе стояла огромная, наполовину съеденная яичница с колбасой, которую нам с дороги предложили доесть.
Капитан доложил дивизионному об обстановке. Потом дивизионный спросил о том же самом меня. И я сказал о своем впечатлении, что люди, видимо, дерутся хорошо, но нервничают из-за того, что недостаточно ясно представляют себе происходящее.
Стали будить генерала, который, оказывается, лег всего полчаса назад. Он долго не просыпался, потом наконец проснулся, сел за стол и сразу уткнулся в карту. Выслушав доклад капитана, он спросил меня, куда я теперь поеду, не в 107-ю ли, как он вчера советовал? Я сказал, что да, поеду в 107-ю.
— Тогда я с вами пошлю им приказание, — сказал он, — Но только срочно доставьте,53
Я сказал, что будет сделано. Он тут же написал приказание, вложил его в пакет и передал мне. Если мне не изменяет память, это было приказание о том, чтобы 107-я дивизия одним из своих полков поддержала тот полк, в котором мы были, и обеспечила его от обхода немцев по шоссе.
Часам к девяти утра, свернув с ельнинской на дорогобужскую, мы подъехали к Дорогобужу. До него оставался всего километр. Впереди был хороший, утопавший в зелени городок с несколькими церквами и каменными домами, а в остальном почти весь деревянный. На стеклах играло солнце. Я хорошо запомнил это, может быть, еще и потому, что в тот день это была последняя возможность увидеть Дорогобуж таким, каким он был. К вечеру следующего дня его уже не существовало…
Штаб 107-й дивизий был удачно расположен в глубоких оврагах, перерезавших холмы перед Дорогобужем.
Мы оставили машину наверху в кустарнике, а сами спустились в овраг. Всюду стояли часовые. Чувствовался полный порядок и строгая дисциплина с тем оттенком некоторой аффектации и особой придирчивости, которая бывает в кадровых частях, только что попавших в военную обстановку… Два полка дивизии еще не были в боях, но третий уже участвовал в первом удачном бою два дня назад.
Я сдал пакет начальнику штаба дивизии, и мы стали дожидаться командира дивизии, он брился. Через несколько минут явился он сам. Это был подтянутый невысокий сорокалетний голубоглазый спокойный полковник. Он мне понравился, и я потом рад был узнать, что его дивизия стала гвардейской и он до сих пор ее командир.
А вообще-то это сложное чувство. Берешь газеты, читаешь их, ищешь знакомые имена, находишь или не находишь. Откуда я мог знать, например, тогда, прощаясь с Ракутиным там, в избе, принимая от него пакет в 107-ю дивизию, что я его больше никогда не увижу и что во время вяземского окружения он будет ранен и, по слухам, застрелится.54
Командир 107-й дивизии полковник Миронов встретил нас очень хорошо, рассказал о положении в дивизии и посоветовал поехать сначала в его головной отряд, а затем в разведывательный батальон, стоявший километрах в сорока отсюда, у переправы через Днепр.
— Когда вернетесь, посмотрите у нас здесь богатые трофеи, захваченные полком Некрасова. А сейчас, если сразу поедете, попрошу взять с собой пакет с приказанием командиру разведывательного батальона.
Мы ответили, что готовы ехать и вручить пакет. Полковник приказал накормить нас перед дорогой. Ординарец неожиданно для нас раскинул на откосе холма ковер, должно быть, привезенный с собой из дома, из Сибири, и от этого ковра вдруг так и пахнуло маневрами мирного времени.
Мы выпили чаю, поели консервов и поехали вперед, к Соловьевской переправе. Нас предупредили, что там, где разместился головной отряд, нас встретит на дороге маяк, и у нас не было сомнений, что он нас действительно встретит. В дивизии чувствовался полный порядок, была отличная маскировка, землянки и блиндажи были надежно врыты в скаты холмов, по расположению штаба не слонялось ни одного лишнего человека.
Как потом оказалось, это сыграло свою роль: немцы так и не узнали местоположение штаба. По данным своей разведки они считали, что он находится непосредственно в Дорогобуже.
Первые пятнадцать километров мы ехали без всяких приключений, если не считать того, что вдруг встретили на дороге первую увиденную нами на ходу немецкую трофейную штабную машину. На ней ехали какие-то товарищи из политуправления фронта, видимо, безрассудные люди, потому что ездить в те дни в нашем расположении на трофейной немецкой машине — значило рисковать быть обстрелянными и погибнуть ни за что ни про что.