– Даже если они были не такими, какими их сейчас помнят? – спросил Саймон.
Дэйв сделал паузу, затем сказал:
– Да.
– А как насчет Эрика? – спросила я. – Если люди помнят Гитлера дольше, чем Эрика, значит ли это, что Гитлер бессмертен, а Эрик – нет?
Дэйв снова сделал паузу. Но прежде чем он успел ответить, Саймон твердо заявил:
– Эрик был крутой чувак. Никто никогда не забудет Эрика. И если рай существует, то Эрик сейчас именно там.
Помнится, я была без ума от Саймона из-за этих слов. Потому что сама так чувствовала. Куда испарились те чувства? Исчезли, как боа из перьев, пока я отвлеклась? Стоит попробовать отыскать их снова?
Я цепляюсь не только за обиды. Я помню ту девчонку на моей кровати. Я помню Эрика. А еще я помню силу нерушимой любви. В моей памяти до сих пор есть место, где я храню всех этих призраков.
4Дом Торговца-призрака
У моей мамы новый бойфренд по имени Жайме Жофре (португалец?). Мне даже встречаться с ним не надо, чтобы удостовериться, что он очаровательный, темноволосый и у него вид на жительство.
Он будет говорить с акцентом, а потом мама спросит: «Правда он сексуальный?»
Слова кажутся ей страстными, если мужчина с трудом подбирает их и если говорит «амор», а не просто «любовь».
Несмотря на всю свою романтичность, моя мать практичная женщина. Она хочет доказательств любви: отдавай – и тебе воздастся. Букеты, уроки бальных танцев, обещание вечной верности – тут уж решать мужчине. А вот примеры жертвенной любви Луизы: бросить ради возлюбленного курить и провести неделю в спа-салоне. Она предпочитает грязевые ванны на термальном курорте «Калистога» или гостиницу «Сонома Мишен инн». Мама считает, что мужчины, понимающие такой обмен, принадлежат к развивающимся странам – она никогда бы не сказала «третьего мира». Колония под иностранной диктатурой – это прекрасно. Когда развивающаяся нация недоступна, она соглашается на Ирландию, Индию, Иран. Мама твердо верит, что мужчины, которые пострадали от угнетения и теневой экономики, знают, что на карту поставлено нечто большее. Они изо всех сил стараются завоевать вас. Они готовы пойти на сделку. Благодаря этим мыслям моя мать находила настоящую любовь столько раз, сколько раз навсегда бросала курить.
Да, я злюсь на мать. В то утро она спросила меня, можно ли ей заскочить и развеселить меня. Два часа она сравнивала мой неудавшийся брак и свой союз с Бобом. Отсутствие ответственности, нежелание идти на жертвы, потребность только брать, но ничего не отдавать – вот общие недостатки, которые она заметила в Саймоне и Бобе. А мы с ней только и делали, что «давали, давали и давали от всего сердца». Она стрельнула у меня сигарету, потом спичку.
– Я видела, что все к этому идет. – Она глубоко затянулась. – Еще десять лет назад. Помнишь, Саймон полетел на Гавайи, а тебя оставил дома валяться с гриппом.
– Так я же сама его отправила. У нас были невозвратные билеты, и ему удалось продать только один.
Почему я его защищала?
– Ты болела. Он должен был подносить тебе куриный бульон, а не скакать по пляжу.
– Он скакал, как ты выражаешься, со своей бабушкой. У нее был удар. – В моем голосе зазвучали по-детски капризные нотки.
Мать сочувственно улыбнулась.
– Милая, больше не нужно отрицать. Я же знаю, что ты чувствуешь. Я твоя мама, не забывай. – Она потушила сигарету, прежде чем заявить в своей обыденной манере социального работника: – Саймон недостаточно любил тебя, потому что это ему чего-то недостает, а не тебе. Ты очень привлекательна. С тобой все в порядке.
Я натянуто кивнула:
– Мама, мне правда пора на работу.
– Иди. А я еще выпью чашку кофе. – Она посмотрела на часы и сообщила: – Дезинсекторы обрабатывали мою квартиру от блох в десять. На всякий случай я хотела бы подождать еще час, прежде чем вернуться.
А теперь я сижу за столом, не в силах работать, выжатая как лимон. Что, черт возьми, мать знает о моей способности любить? Неужели она не поняла, что сделала мне больно? Она жалуется, что время, проведенное с Бобом, было потрачено впустую. А я? Как насчет времени, которое она не проводила со мной? Разве это не было пустой тратой времени? И почему я сейчас трачу силы на размышления об этом? Я снова превратилась в сопливого маленького ребенка. Вот я, двенадцатилетняя, лежу лицом вниз на своей кровати, закусив уголок подушки, чтобы Гуань не слышала моих сдавленных рыданий.
– Либби-а, – шепчет Гуань, – что-то случалось? Ты заболела? Съела слишком многие рождественские печенья? В следующий раз я не буду делать такие сладкие… Либби-а, тебе нравится мой подарок? Если не нравится, то так и скажи. Я свяжу тебе другой свитер. Только скажи мне, какого цвета. Вязать одну неделю. Я закончу, упакую, и опять сюрприз… Либби-а, думаю, папа и мама вернутся с парка Йосемити и привезут тебе красивую подарку! И фотографии! Там снег, горы… Не плачь! Нет! Я не хотела тебя расстроить! Как ты можешь ненавидеть родную маму? Ох! Папу Боба тоже? Цзаогао…[25]
Либби-а, Либби-а, можно я включу свет? Хочу показать тебе кое-чего… Ладно, ладно! Не злись! Прости! Выключаю. Видишь? Снова темно. Спи дальше… Я хотела показать тебе ручку, которая вывалилась из кармана брюк папы Боба… Наклоняешь в одну сторону, и там дама в голубом платье. Наклоняешь в другую – ого! Платье-то падает! Я не вру. Посмотри сама. Я включу свет. Готова?.. Ой, Либби-а, у тебя глаза опухли и стали как сливы. Положи на них мокрое полотенце. Завтра не будут так чесать… Ручка? Я увидела, как она вывалилась из кармана, когда мы были в воскресенье на массе, ну да, на мессе… Он не замечал, потому что притворялся, что молится. Я знала, что это притворство, потому что у него голова закатилась набок и он храпел. Хрррррр! Правда! Я его слегка толкала. Он не проснулся, но его нос перестал издавать такие звуки. Ты думаешь, это смешно? Тогда почему смеешься? Через некоторое время я отвлеклась на рождественские цветы, свечи и цветное стекло. Я смотрела, как священник размахивает лампой с дымом. Внезапно я увидела, как через этот дым ко мне идет Иисус! Да, Иисус! Я решила, что он пришел задуть свои деньрожденные свечи. Я сказала себе: наконец я его вижу, я теперь католичка! Я так обрадовалась! Вот почему папа Боб даже проснулся. Я так и улыбалась Иисусу, а потом поняла, то это не Иисус, а мой старый друг Лао Лу! Он тыкал в меня пальцем и смеялся. «Обдурил, никакой я не Иисус! А ты решила, что у него лысая башка, как у меня?» Лао Лу подошел ко мне, помахал рукой перед папой Бобом. Ничего не случилось. Он потрогал легонько его лоб, словно муха присела. Папа Боб стукнул себя. Лао Лу медленно достал неприличную ручку из кармана папы Бога и спрятал в складе моей юбки, да, в складке, я так и говорю! Лао Лу спросил меня: «А почему ты до сих пор таскаешься в иностранную церковь? Думаешь, мозоль на мягком месте поможет тебе увидеть Иисуса?»
Не смейся, Либби-а! Он невежливо говорил. Думаю, он помнит нашу прошлую жизнь вместе, когда мы с ним сидели по два часа каждое воскресенье на твердой лавке. Каждое воскресенье! И мисс Баннер тоже. Мы столько лет ходили в церковь, но никогда не видели ни Бога, ни Иисуса, ни Марию, хотя в те времена ее не очень восхваляли. Тогда она была просто мать младенца Иисуса и наложница его отца. А теперь Мария тут и там во всех названиях. Я рада, что она пошла на повышение. Но, как я уже сказала, Почитатели Господа особо про нее не говорили, так что я хотела увидеть Бога и Иисуса. Каждое воскресенье Почитатели Господа спрашивали меня: «Уверовала?» Я честно отвечала, что пока нет. Я хотела бы сказать «да» из вежливости. Но тогда я бы солгала, и тогда после смерти они бы пришли за мной и заставили заплатить иностранному дьяволу двойной штраф: один за то, что я не верила, другой – за то, что я притворялась, что верю. Я думала, что не могу видеть Иисуса, потому что у меня китайские глаза. Позже я узнала, что мисс Баннер тоже никогда не видела ни Бога, ни Иисуса. Она сказала мне, что она не религиозный человек.
Я спросила: «Почему так, мисс Баннер?» Она ответила: «Я молилась, чтобы Бог спас моих братьев, чтобы он вылечил мою маму, чтобы папа вернулся ко мне. Религия учит, что вере не чужда надежда. Но у меня больше нет надежд, так зачем же мне вера?» – «Ай-я, это так грустно. У вас нет надежд?» Она ответила: «Почти нет. И ни одна из них не заслуживает молитвы». – «А как же ваш возлюбленный?» Она вздохнула: «Я решила, что он тоже не заслуживает молитв. Он меня оставил, ты знаешь? Я писала письма одному американскому морскому офицеру в Шанхай. Мой возлюбленный был там. Он был в Кантоне. Даже в Гуйлине. Он знал, где я. Почему же он не приехал?»
Мне было грустно такое слушать. В тот момент я не знала, что ее возлюбленный – генерал Капюшон. Я сказала: «А у меня все еще много надежд найти свою семью. Может, мне стать Почитательницей Господа?» Мисс Баннер заметила: «Чтобы быть по-настоящему набожной, надо все свое тело отдать Иисусу». – «А вы сколько отдали?» Она подняла большой палец. Я была поражена, потому что каждое воскресенье мисс Баннер читала проповедь. Я думала, что это должно стоить как минимум две ноги. Конечно, у нее не было выбора. Никто не понимал других иностранцев, и они не могли понять нас. Их китайский был настолько плох, что звучал так же, как наш английский. Мисс Баннер должна была служить посредником для пастора Аминя.
Пастор Аминь не спрашивал ее согласия. Просто сказал, что она должна это делать, иначе для нее не будет места в доме Торговца-призрака. Поэтому каждое воскресное утро они с пастором стояли у дверей церкви. Он кричал по-английски: «Добро пожаловать, добро пожаловать!» Мисс Баннер переводила на китайский: «Спешите в Дом Божий! Ешьте рис после встречи!» Божий Дом на самом деле был семейным храмом Торговца-призрака. Он принадлежал умершим предкам и их богам.
Лао Лу подумал, что иностранцы проявили очень плохие манеры, выбрав это место для дома своего Бога. «Это пощечина, – сказал он. – Бог войны сбросит на них с неба конский навоз, вот увидишь». Лао Лу был таким – если его разозлишь, он тебе отплатит. Миссионеры всегда входили первыми, мисс Баннер – второй, затем Лао Лу и я, а также другие китайцы, работавшие в доме Торговца-призрака, – повар, две служанки, конюх, плотник, не помню кто еще. Посетители входили в Дом Бога последними. В основном это были нищие, несколько хакка, поклонявшихся Господу, а также пожилая женщина, которая сложила руки вместе и трижды поклонилась алтарю, хотя ей много раз говорили не делать так больше. Новенькие сидели на задних скамейках – я думаю, специально на случай, если Торговец-призрак вернется и им нужно будет убежать. Лао Лу и мне пришлось сидеть впереди с миссионерами, крича «Аминь!» всякий раз, когда пастор поднимал брови. Вот почему мы звали его Аминем, просто у него фамилия похоже звучала, то ли Амен, то ли Хаммонд, то ли Холлиман, что-то в этом духе. Как только мы пристраива