После этого я лежала в постели без сна, думая о музыке Шопена и Гершвина, о том, что у них может быть общего. Я представила себе пухлые коленки Эльзы, на которых, если присмотреться, виднелись лики херувимов, причем один из них с блаженной улыбкой. Интересно, откуда у маленькой девочки мог взяться шрам, по форме и цвету напоминающий дождевого червя? Я подумала о ее глазах – какие воспоминания о надежде, боли и насилии она впитала? «Любовь как прилив», – писала она. Перед моим мысленным взором Эльза плыла по волне лавины. К рассвету я видела ее так же явственно, как и Саймона: вокруг головы светящийся нимб, кожа нежная, как ангельские крылья. Ледяные голубые глаза видят все, прошлое в будущем. Она навсегда останется опасно красивой, такой же нетронутой и манящей, как целый склон свежевыпавшего снега.
Оглядываясь назад, я понимаю, что верхом глупости было продолжить отношения с Саймоном. Но я была молоденькой и потеряла голову от любви. Я перепутала жалкое положение с романтическим ореолом, приняв сочувствие за обязательство избавить Саймона от печали. Я, как магнит, притягивала к себе чувство вины. Отец, Гуань, теперь Эльза. Я чувствовала себя виноватой за каждую плохую мысль, которую позволила в отношении Эльзы. В качестве покаяния я искала ее одобрения. Я стала ее наперсницей. Помогла реанимировать ее. Помнится, я предложила Саймону отправиться в поход в Йосемити.
– Ты говорил мне, как сильно Эльза любила природу, – заявила я. – Мы отправимся туда, и она будет незримо с нами.
Саймон выглядел благодарным за то, что я понимала его, и для меня этого было достаточно, ведь наша любовь еще вырастет. Просто нужно немного подождать. Именно это я напомнила себе позже, когда мы разбили лагерь неподалеку от водопада Ранчерия. Над нами раскинулся величественный балдахин из звезд. Он был таким огромным, таким ярким, как и моя надежда.
Я долго собиралась с чувствами, потом с мыслями, чтобы сказать об этом Саймону, но прозвучало банально:
– Саймон, послушай. Ты понимаешь, что первые влюбленные на Земле видели эти же звезды?
Саймон глубоко вдохнул и выдохнул. Это было не удивление, а осознанная печаль. Я знала, что он снова думает об Эльзе. Может быть, он размышлял о том, что она раньше смотрела на эти самые звезды. Или что она однажды выразила подобную мысль, только более изящно. Или что в темноте мой голос принадлежал ей, и с той же страстью, с какой я озвучивала заурядные мысли, Эльза выражала решимость спасти весь чертов мир.
А потом я почувствовала, что становлюсь меньше и плотнее и меня вот-вот раздавит вес собственного сердца, как будто законы гравитации и равновесия изменились и теперь я нарушаю их. Я еще раз посмотрела на эти яркие звездочки, мерцающие, как светлячки. Только теперь они расплывались и таяли, а ночное небо качалось и кружилось, слишком огромное, чтобы выдержать собственную тяжесть.
2Сто тайных чувств
По тому, как близко к сердцу я приняла прежнюю жизнь Эльзы, можно было подумать, что когда-то она была моей самой близкой подругой. Когда мы с Саймоном выбирали рецепты на День благодарения, мы предпочли любимую закуску Эльзы с устрицами и каштанами моему китайскому липкому рису и колбасе. Мы пили кофе из керамических кружек с двумя ручками, которые Эльза изготовила в летнем лагере для музыкально одаренных детей. По вечерам и на выходных мы крутили любимые кассеты Эльзы: песни группы «Блюз проджект», Рэнди Ньюмана, Кэрол Кинг, а также довольно пафосную симфонию, сочиненную самой Эльзой, которую недавно исполнил и записал ее студенческий оркестр в память о ней. Саймону я сказала, что музыка – живое доказательство ее убеждений. Но про себя подумала, что это звучит как ночные вопли бездомных кошек на помойке, а в качестве финального аккорда – грохот консервных банок, когда кто-то метко запустил по кошкам ботинком из окна.
Затем наступил декабрь. Саймон спросил, какой подарок я хочу на Рождество. По радио играли праздничные песни, и я пыталась сообразить, чего бы Саймон желал для Эльзы. Пожертвования от ее имени клубу «Сьерра»? Коллекцию пластинок Гершвина? Именно тогда я услышала, как Йоги Йоргессон исполняет пародию на популярнейшую рождественскую песню «Колокольчики звенят». Последний раз я слышала эту песню в двенадцать и тогда подумала, что сарказм – это верх крутости. Я в том году вручила Гуань в подарок на Рождество доску для спиритических сеансов. Пока она в недоумении пялилась на старомодные буквы и цифры, я хмыкнула, мол, можно использовать доску, чтобы уточнить у американских призраков, как пишется то или иное слово по-английски.
Гуань погладила доску и промурлыкала:
– Классная! Очень полезная!
Тут не выдержал отчим.
– Зачем ты над ней издеваешься? – строгим голосом спросил дядя Боб.
Гуань озадаченно разглядывала доску.
– Это просто шутка, понятно? – сказала я.
– Злая шутка, и у тебя такое же злое сердце, раз ты так шутишь! – Боб схватил меня за руку и резко поднял. – Всё, юная леди, для вас Рождество закончено.
Оставшись в одиночестве в нашей комнате, я включила радио и тогда услышала ту самую пародию. Песня была задумана как «шутка», как и подарок Гуань. Я горько расплакалась: как я могла зло шутить над Гуань, если она даже не понимала эти шутки. Даже если я зло шутила над Гуань (а это не так!), то она это заслужила, раз ведет себя как распоследняя дура. Окружающих так и подмывает разыграть ее. Что плохого, чтобы повеселиться на Рождество? А вот показное благочестие – это жестоко. Ладно, раз уж все решили, что я плохая, я покажу им, что значит плохо по-настоящему!
Я включила радио на полную громкость. Вообразила, что рычаг регулировки громкости – это итальянский носяра дяди Боба, и крутила его с таким остервенением, что сломала, и теперь Йоги Йоргессон заливался на полную громкость, а дядя Боб ругался: «Оливия, выключи это радио к чертям собачьим!» Не самая подходящая реплика для христианина, особенно на Рождество. Я выдернула вилку из розетки.
Потом Гуань заглянула в спальню и сообщила, что ей «очень-преочень» понравился мой подарок для правописания.
– Хватит вести себя как тормознутая! – проворчала я, состроив злющую гримасу, и сама напугалась, увидев, какую боль причинила Гуань.
И вот теперь Саймон спрашивал, что же я хочу на Рождество, а я снова слушала ту самую пародию по радио. Мне хотелось заорать, что пресловутое «понимание» – это тупик. В тот момент я знала, чего мне действительно хочется на Рождество. Вытащить вилку из розетки. Навеки похоронить Эльзу. Но я полгода вела себя благородно, как спортсмен, занявший второе место. Как же теперь, с бухты-барахты, заявить Саймону, что я хочу дать пинок Эльзе под ее призрачный зад, чтобы выкинуть ее из нашей постели?
Я представила, как запакую все ее фотки, все записи и весь этот мерзкий китч в одну большую коробку якобы для сохранности на время весенней генеральной уборки. А потом тайком загружу эту коробку в багажник машины и под покровом ночи отвезу к озеру Темескал. Для утяжеления я обвешаю коробку бутылками из-под отбеливателя, наполненными песком, а потом скину всю эту конструкцию в темную безлунную воду и буду смотреть, как пузырится вода, пока мой заклятый враг погружается в жидкое забвение.
Что потом я сказала бы Саймону, как бы всё это объяснила? «Боже, это ужасно, но коробку со всеми вещами Эльзы… украли. Я тоже не могу в это поверить. Грабители, должно быть, подумали, что это что-то ценное. Господи, ты прав, я не знаю, почему они не забрали стерео». Он заметит, что я не смотрю в глаза, а уголки рта неудержимо ползут вверх. Придется признаться в содеянном, а заодно открыть, что я действительно чувствовала к Эльзе и этим ее кофейным кружкам с двумя ручками. Саймон разозлится, и нашим отношениям придет конец. Если так, то и черт с ним.
Но после того как я исчерпала все вариации этой пирровой победы, я растерялась. Я не могла отпустить Саймона, как и он не мог отпустить Эльзу. Пребывая в полном раздрае, я искала сообщника для грязного дела. И позвонила Гуань.
Я в общих чертах описала ситуацию сестре, не упомянув, что по уши влюблена в Саймона. Кому? Гуань? Да она потом достанет меня своими смешками, бесконечным подтруниванием и дурацкими советами. Я притворилась, что Саймон – просто мой друг.
– Ага! Бойфренд! – догадалась она, воодушевившись.
– Нет, просто друг.
– Близкий друг?
– Нет! Просто друг.
– Ладно, я поняла, что ты имеешь в виду!
Я сказала Гуань, что одна из подруг Саймона погибла в результате несчастного случая, Саймон очень грустит и не может отпустить эту девушку. Он одержим, это ненормально.
Я сказала, что ему может помочь, если об этой подруге расскажут как об обитательнице иньского мира. Зная, насколько внушаема Гуань и как она стремится помочь мне в любой ситуации, я максимально четко изложила требования.
– Может быть, – намекнула я, – умершая подруга Саймона может сказать ему, что они оба должны начать новую жизнь. Он должен забыть о ней и никогда не упоминать ее имени.
– Ах! Она была его девушкой?!
– Нет, просто подругой.
– Ага, просто подруга, как и ты. – Гуань улыбнулась, а затем спросила: – Она китайка?
– Нет, не китаянка. Думаю, полячка, может быть, еврейка.
Сестра поцокала языком и покачала головой.
– Полячек-евреек тяжело найти, слишком много мертвых полячек-евреек. Китаек тоже очень много, но там у меня полно знакомых. Жители мира инь знают друг друга, так что мне легче найти, если бы китайка. Но полячка-еврейка… может, она даже не попала в иньский мир, а отправилась в какое-то другое место…
– А что, на том свете еще есть деление на национальности? Ты не можешь попасть в иньский мир, если ты не китаец?
– Нет-нет! Мисс Баннер иностранка, но она попала в иньский мир. Все зависит от того, что ты любишь и во что веришь. Если ты любишь Иисуса, то отправляешься в Дом Иисуса. Если любишь Аллаха, то отправляешься в землю Аллаха. Если любишь спать, то просто спишь.