рт, идеальное дополнение к хламу Гуань. Я купила шкатулку за два месяца до этого во время рождественских распродаж. Это напоминало один из универсальных подарков, достаточно компактных, чтобы положить в сумочку на случай, если кто-то, например клиент, удивит меня рождественским подарком. Но в этом году никто меня не удивил.
Я метнулась в кабинет Саймона и обшарила его письменный стол в поисках оберточной бумаги и ленточки. В нижнем левом ящике, в самой глубине, я нашла сунутую туда по ошибке дискету. Я собиралась переложить ее в ящик с другими дискетами, но тут обратила внимание на надпись на ней: «Роман. Начат 2 февраля 1990 года». Значит, он уже пытался писать что-то важное для себя, и давно. Меня ранило то, что он не поделился со мной. В этот момент мне стоило бы уважительно отнестись к личному пространству Саймона и убрать дискету. Но как я могла не взглянуть? Это его сердце, его душа, то, что для него действительно имело значение. Трясущимися руками я включила компьютер и сунула дискету. Я открыла файл под названием «Глава 1», на голубом экране вспыхнули слова, а потом и все первое предложение: «С шести лет Эльза могла, раз услышав какую-то песню, сыграть ее по памяти, эта память была унаследована от предков».
Я промотала первую страницу, потом вторую. Чушь собачья, бред, говорила я себе, но читала страницу за страницей, жадно глотая яд. Я представила себе Эльзу, которую ласкали кончики пальцев Саймона. Она смотрела на него с экрана, а потом хитро ухмыльнулась мне: «Я вернулась. Вот почему ты никогда не была счастлива. Я всегда была рядом с вами».
Календари перестали отмерять для меня время. Юбилей Гуань был шесть месяцев назад, а как будто прошла целая жизнь.
После той вечеринки мы с Саймоном крупно поссорились. Мы ссорились целый месяц. Боль, казалось, длилась вечность, но любовь распалась в одну секунду. Он сначала ночевал в кабинете, а затем в конце февраля съехал, и теперь кажется, что это случилось так давно, что я даже не могу вспомнить, чем занималась первые несколько недель одиночества. Но я привыкаю к переменам. Никакой рутины, никаких шаблонов, никаких старых привычек – теперь это для меня норма. Меня это устраивает. Кевин на прошлой неделе на вечеринке по случаю своего дня рождения сказал, что я умопомрачительно выгляжу.
– Это новая версия меня, – заявила я легкомысленным тоном. – Я пользуюсь новым кремом для лица с фруктовыми кислотами.
Я удивила всех тем, насколько хорошо справляюсь, не просто справляюсь, но и строю новую жизнь. Одна только Гуань считала иначе. Прошлым вечером по телефону она сказала следующее:
– У тебя такой усталый голос! Устала жить одна, я думаю. Саймон такой же.
– Гуань, у меня нет на это времени!
– Ах, ты так занята! Ладно, не сегодня. Завтра снова слишком занята? Ты придешь завтра?
– Нет, если будет Саймон.
– Ладно-ладно. Приходи сегодня вечером. Я делаю пельмешки, твои любимые. А еще дам тебе пельмешки домой для морозильной камеры.
– Не будем говорить о Саймоне, да?
– Не будем говорить, просто поедим. Обещаю.
Я положила себе добавку пельменей. Я все жду, когда Гуань заговорит о моем браке. Она и Джордж горячо обсуждают Вирджинию, двоюродную сестру покойной жены Джорджа в Ванкувере, чей племянник из Китая хочет иммигрировать в Канаду.
Джордж говорит с полным ртом:
– Его девушка тоже хотела поехать в Канаду. Женила его на себе. Сестре Вирджинии пришлось заново начинать оформление документов. Все было почти одобрено, а теперь он снова в конце очереди, и ждать придется полтора года.
– Двести долларов, и все новые документы. – Гуань подцепляет стручок фасоли палочками. – Много часов зря потрачено на поездки то в один офис, то в другой. А потом? Сюрприз! Родился ребенок.
Джордж закивал:
– Сестра сказала: «Ну вы что, не могли повременить? Если добавить ребенка, то весь процесс оформления начнется заново». Ее сын заявил, мол, не говорите чиновникам, что у нас ребенок. Поедем сначала вдвоем, поступим в колледж, найдем высокооплачиваемую работу, купим дом, машину, а потом найдем способ привезти ребенка.
Гуань отставила чашку с рисом.
– Оставить ребенка! О чем они только думают? – Она уставилась на меня, будто это мне в голову пришла мысль бросить собственное дитя. – Колледж, деньги, дом, работа… Откуда у них такие мысли? Кто заплатит за колледж? Там же такой большой взнос.
Я покачала головой. Джордж что-то бурчит себе под нос.
– Фасоль жесткая. Слишком старая и безвкусная. – На лице Гуань застыло отвращение.
– И чем закончилось? – спросила я. – Они берут с собой ребенка?
– Нет! – Гуань отложила палочки. – Ни ребенка, ни племянника, ни жены. Вирджи скоро приедет в Сан-Франциско. Американцы не пускают племянника. Тетя Вирджи не может оплатить! Теперь мать племянника, сестра Вирджи, в Китае винит нас, что сын упустил хороший шанс!
Я ждала объяснений. Гуань пощелкала в воздухе палочками.
– Ай-я! Почему ты думаешь, что твой сын такой важный? Сестра не понимает, сколько хлопот. А сын испорченный! Отсюда чую! Хуайдань! Тухлое яйцо![41]
– Ты ей это сказала?
– Мы с ней не видались.
– Тогда почему она вас винит?
– Винит в письме, поскольку Вирджи сказала ей, что мы приглашаем ее к себе.
– А вы приглашали?
– Раньше нет. Но теперь в письме сказано, что приглашали. Иначе она потеряет лицо. И на следующей неделе она приедет.
Даже постоянно общаясь с Гуань, я не думаю, что когда-нибудь пойму устройство китайской семьи, все хитросплетения: кто с кем связан, кто за что несет ответственность, кто виноват, всю эту чушь о потере лица. Я рада, что моя жизнь не так сложна. В конце вечера Гуань вручает мне видео. Это вечеринка по случаю ее юбилея, когда мы повздорили с Саймоном, после чего наш брак окончательно развалился.
Я помню, как помчалась наверх, где одевался Саймон. Распахнув мансардное окно, высунула наружу руку с дискетой и заверещала:
– Так вот твой гребаный роман! Вот что для тебя важно!
А потом я разжала руку и выпустила дискету. Мы кричали друг на друга целый час, а потом я сказала спокойным и отстраненным голосом слова, которые были страшнее любого проклятия:
– Я хочу развода.
Ответ Саймона шокировал меня:
– Отлично!
Он с топотом спустился вниз, хлопнул дверью и был таков. Не прошло и пяти минут, как зазвонил телефон. Я постаралась, чтобы мой голос звучал как можно суше. Ни боли, ни гнева, ни прощения. Пусть он умоляет. После пятого звонка я подняла трубку.
– Либби-а? – Это была Гуань. Она говорила по-детски застенчиво. – Ма тебе звонила? Ты идешь? Все уже тут. Много еды…
Я пробормотала какое-то оправдание.
– Саймон приболел? Только что? Отравился? Хорошо, позаботься о нем. Нет-нет, он важнее моего дня рождения.
Когда она так сказала, я решила, что Саймон больше не будет важнее кого бы то ни было в моей жизни, даже Гуань. И я пошла на вечеринку одна.
– Очень смешное видео! – сказала Гуань, провожая меня до двери. – Может, нет времени посмотреть? Забери с собой.
Итак, вечер закончился без единого упоминания Саймона. Оказавшись дома, я ощутила себя одинокой. Я попыталась смотреть телевизор. Я попыталась читать. Посмотрела на часы. Слишком поздно звонить кому-либо. Впервые за полгода моя жизнь кажется пустой, и я отчаянно одинока. Я увидела видеокассету Гуань, лежащую на комоде. Почему нет? Повеселимся! Я всегда считала, что домашние видео скучны, потому их никогда не редактируют. Вы видите моменты из своей жизни, которые не стоит проигрывать заново. Вы видите прошлое как настоящее, но уже знаете, что вас ждет в будущем.
Все начинается с мигающих гирлянд, а затем мы все стоим у дверей дома Гуань и Джорджа на улице Бальбоа. Картинка слегка расплывается. Мы входим. Несмотря на то что сейчас конец января, Гуань, как всегда, оставила рождественское убранство до своего дня рождения. На видео запечатлено все великолепие: пластиковые венки над окнами с алюминиевыми рамами, зелено-голубая ковровая дорожка, а заодно обшивка под дерево и дикий микс из мебели, купленной в дисконтных центрах и на субботних гаражных распродажах.
На заднем плане маячит химическая завивка Гуань, которая кричит своим зычным голосом:
– Ма! Мистер Ширази! Добро пожаловать! Проходите!
В поле зрения появляются мать и ее очередной бойфренд. На матери блузка с леопардовым принтом, легинсы и черный велюровый жакет с золотой тесьмой. У линз бифокальных очков фиолетовый градиентный оттенок. Мать сделала подтяжку и теперь носит все более вызывающую одежду. Она познакомилась с Шарамом Ширази на продвинутом уроке танцев сальсы. Он нравится ей больше, чем ее последний кавалер, самоанец, потому что умеет держать женскую руку «не как барабанную палочку». К тому же, по оценке мамы, мистер Ширази – искусный любовник. Как-то раз она прошептала мне: «Он делает такое, что даже вы, молодежь, наверное, не делаете». Я не стала уточнять, о чем она.
Гуань оборачивается в камеру, чтобы удостовериться, что Джордж должным образом запечатлел прибытие матери.
Приходят все новые и новые гости. Камера снимает их: два пасынка Гуань, мои братья, их жены, их в общей сложности четверо детей. Гуань приветствует всех, выкрикивая имя каждого: «Мелисса! Пэтти! Эрик! Джена!» Затем она жестом показывает Джорджу, чтобы он снял детей, собравшихся вместе.
Наконец-то появляюсь и я. «Почему так поздно!» – Гуань сетует, но голос звучит радостно. Она хватает меня за руку и подводит к камере, чтобы наши лица заполнили экран. Я выгляжу усталой, смущенной, заплаканной. Очевидно, я хочу сбежать.
– Это моя сестра, Либби-а, – воркует Гуань в камеру. – Моя любимая лучшая сестра. Какая из них старше? Угадайте. Какая?
В следующих нескольких сценах Гуань ведет себя так, будто она под амфетаминами. Вот она стоит рядом со своей фальшивой рождественской елкой. Она указывает на украшения, жестикулирует, как любезная ведущая телевикторины. Вот она собирает свои подарки. Она преувеличивает их тяжесть, затем встряхивает, наклоняет, нюхает каждую коробку, прежде чем прочитать бирку с именем счастливого получателя.