Когда мы видим, где наши места, я начинаю стонать. Центральный ряд, три кресла посередине, соседи с обеих сторон. Старуха, сидящая с самого края, мрачно смотрит на нас, потом кашляет. Она вслух молится неустановленному божеству, чтобы никто не занял три места рядом с ней, и ссылается на то, что у нее очень тяжелая болезнь и ей нужно лечь и поспать. Она кашляет еще сильнее. К несчастью для нее, божество, должно быть, удалилось на обед, потому что мы садимся на эти самые места. Когда наконец приезжает тележка с напитками, я ищу помощи в виде джина с тоником. Стюардесса не понимает.
– Джин с тоником, – повторяю я, а потом говорю по-китайски: – И дольку лимона, если есть.
Она консультируется со своей коллегой, которая тоже озадаченно пожимает плечами.
– Ни ю мэй ю скотч? – пробую я другую тактику.
Это значит «есть ли у вас скотч».
Стюардессы хихикают моей шутке. Мне хочется заорать: у вас же наверняка есть скотч! Посмотрите на свои идиотские наряды! Но я не знаю, как по-китайски будет «скотч», а Гуань не собирается мне помогать. На самом деле ее забавляют мои потуги и замешательство бортпроводниц. Приходится остановиться на диетической коле. Тем временем Саймон сидит сбоку от меня и играет на ноутбуке в игру, имитирующую полет, ругается себе под нос, а потом слышны звуки крушения и пожара.
Он поворачивается ко мне:
– Капитан Бишоп говорит, что напитки за счет авиакомпании.
Всю дорогу Гуань сияет от счастья, она сжимает мне руку и широко улыбается. Впервые за более чем тридцать лет она ступит на китайскую землю, приедет в Чанмянь, где жила до восемнадцатилетия. Она повидается с тетушкой, которую называет Большой Ма. Большая Ма воспитала ее и, если верить Гуань, постоянно обижала, например щипала за щеки с такой силой, что остались шрамы в виде полумесяцев. Она встретится со своими одноклассниками, по крайней мере с теми, кому удалось пережить «культурную революцию»[51], начавшуюся уже после ее отъезда.
Гуань с нетерпением ждет момента, когда произведет впечатление на друзей своим английским языком, водительскими правами, снимками любимого кота, сидящего на диване с цветочным узором, который Гуань недавно приобрела на распродаже – «скидка пятьдесят процентов за маленькую дырочку, которую, может, никто и не заметит». Она планирует посетить могилу матери, чтобы проверить, как за ней ухаживают, а еще сводит меня в маленькую долину, где когда-то зарыла коробку, набитую сокровищами. И поскольку я ее любимая сестра, Гуань хочет показать мне свое убежище в детстве, известняковую пещеру, в которой есть волшебный источник.
Со мной многое в этой поездке впервые. Я впервые еду в Китай. Впервые с тех пор, как мы были детьми, мне придется провести в компании Гуань целых две недели. Впервые мы с Саймоном собираемся спать в разных номерах в путешествии. Теперь, пристегнувшись на кресле между Саймоном и Гуань, я понимаю, какая безумная эта затея. Меня ждет физическая пытка в виде суток в самолетах и аэропортах; эмоциональный раздрай из-за двух людей, которые являются источником величайших душевных страданий и страхов. И все же я должна это сделать ради собственного душевного покоя. Ну и конечно, у меня есть прагматические причины поехать – статья в журнале, поиск настоящей фамилии отца. Но самый главный мотив – страх сожалений. Если бы я не поехала, то, возможно, в один прекрасный день обернулась бы назад и задала себе вопрос: а что было бы, если бы я все-таки поехала?
Возможно, Гуань права. Судьба – вот причина, почему я еду. У судьбы нет логики, спорить с ней – все равно что спорить с торнадо, землетрясением, террористом. У судьбы есть еще одно имя – Гуань.
До Китая лететь еще десять часов. Мое тело уже спутало день с ночью. Саймон задремал, я не сомкнула глаз, Гуань проснулась. Она зевает, но уже через минуту снова ерзает от нетерпения на подушке.
– Либби-а, о чем ты думаешь?
– Да так, о делах.
Перед поездкой я составила маршрут и список дел. Я приняла во внимание смену часовых поясов, ориентацию на местности, опасения, что единственным доступным освещением будет флуоресцентный синий. Я написала карандашом напоминания, чтобы сделать снимки небольших продуктовых лавочек и крупных супермаркетов, лотков, торгующих фруктами, огородов, плит и кухонной утвари, специй и масел. Я также много ночей беспокоилась о наших передвижениях и бюджете. По словам Гуань, до Чанмяня три-четыре часа езды от Гуйлиня. Турагент не смог найти такой населенный пункт на карте. Он забронировал для нас отель в Гуйлине, два номера по шестьдесят долларов за ночь. Возможно, есть места подешевле и поближе, но нам придется найти их по прибытии.
– Либби-а, – говорит Гуань. – В Чанмяне не так шикарно.
– Ну и ладно.
Гуань уже говорила мне, что блюда чанмяньской кухни простые, похожие на то, что она готовит, а не как в дорогом китайском ресторане.
– Поверь, я не жду шампанского и икры.
– Игры? Какой еще игры?
– Не «игра», а «икра», рыбьи яйца.
– Ой, такое у нас есть! – На ее лице читается облегчение. – У нас есть рыбьи яйца, крабьи яйца, креветочные яйца, куриные… ну, такие у всех есть! И тысячелетнее утиное яйцо. Конечно, не совсем тысячелетнее, только однолетнее, двухлетнее или самое старое трехлетнее. Ай-я! Я знаю, где найти утиное яйцо постарше. Давным-давно я спрятала кое-что.
– Правда? – Звучит многообещающе. Может стать интересной деталью в статье. – Ты спрятала их, когда была маленькой?
– Не маленькой, в двадцать.
– В двадцать лет? Но ты же уже в этом возрасте была в Штатах.
Гуань заговорщицки улыбается.
– Не в этот раз двадцать, а в прошлый. – Она откидывается в кресле. – Утиные яйца… такие вкусные… А мисс Баннер не нравились. Потом, когда голодали, то всё ели, и крысу, и кузнечика, и цикаду. Она думает, что тысячелетнее ядань[52] лучше, чем это… Когда мы будем в Чанмяне, Либби-а, я покажу, где я их спрятала. Может, они всё еще там. Мы с тобой найдем их?
Я киваю. Она светится от счастья. Впервые ее воображаемое прошлое меня не беспокоит. На самом деле сама идея поиска выдуманных яиц в Китае звучит чарующе. Я смотрю на часы. Еще двенадцать часов – и мы в Гуйлине.
– М-м… – бормочет Гуань. – Яда-а-а-ань…
Я понимаю, что Гуань уже там, в иллюзорном мире былых времен.
Я так любила утиные яйца, что даже стала воровкой. Каждый день, кроме воскресенья, перед завтраком я воровала их. Я не была ужасной воровкой, как генерал Капюшон, брала по чуть-чуть, чтобы хозяева не заметили, по одному-два яйца. В любом случае почитатели Иисуса не любили их. Куриные яйца им понравились больше. Они не знали, что утиные яйца были большой роскошью – очень дорогими, если покупать их в Цзиньтяне. Если бы они знали, сколько стоят утиные яйца, то ели бы их без остановки. И что потом? Слишком плохо для меня!
Чтобы приготовить тысячелетние утиные яйца, нужно начинать с очень-очень свежих яиц, иначе… иначе… не знаю, что иначе… так как я всегда брала только свежие. Может быть, в старых у птенцов внутри уже отросли кости и клювы. Во всяком случае, я клала свежие яйца в банку с известью и солью. Известь я приберегала от стирки белья. Соль была не такая дешевая, как сейчас. Мне повезло, что у иностранцев была целая гора соли. Им хотелось, чтобы их еда по вкусу была такая, будто ее окунали в море. Мне тоже нравится соленое, но не все подряд. Когда они садились за стол, то по очереди говорили: «Передайте соль, пожалуйста» – и сыпали еще и еще.
Я украла соль у кухарки. Ее звали Эрмэй, Вторая сестрица, она была одной из дочерей в семье, где никак не рождались мальчики. Родные отдали ее в услужение миссионерам, чтобы не пришлось выдавать замуж и собирать деньги на приданое. У нас с Эрмэй был небольшой тайный бизнес. Я ей дала одно яйцо, в обмен она насыпала соли в мои ладони, сложенные лодочкой. А через неделю кухарка затребовала два яйца за то же количество соли! Эта девчонка умела торговаться.
Один раз доктор Хватит стал свидетелем нашего обмена. Я шла к переулку, где стирала белье, а когда обернулась, то он стоял у меня за спиной, тыча в горку белого порошка у меня в ладонях. Пришлось быстро что-то придумывать.
– Это для пятен.
Я не обманывала. Соль нужна была, чтобы отбелить скорлупу. Доктор Хватит нахмурился, не понимая мой китайский. Что делать? Я высыпала драгоценную соль в ведро с холодной водой. Он не сводил с меня глаз. Я вытащила какой-то предмет туалета из корзины с дамским бельем, бросила в воду и начала тереть.
– Видите? – произнесла я и подняла то, что так старательно терла.
Ой! Я держала трусики мисс Мышки, перепачканные менструальной кровью. Доктор Хватит… ой, видела бы ты его лицо! Стал краснее этих пятен. Когда он ушел, я чуть не заревела оттого, что зря потратила соль, но когда выловила трусики мисс Мышки, то увидела, что говорила правду. Все пятна крови исчезли. Вот это чудо!
С этого момента я могла брать столько соли, сколько угодно. Одна горсть для выведения пятен, вторая для яиц, так что не нужно было больше ходить к задней двери на поклон к Эрмэй, но время от времени я все-таки приносила ей яйцо.
Я клала известь, соль и яйца в глиняные банки. Их я получила от одноухого торговца по имени Цзэн. Одно яйцо за банку, которая была слишком дырявой для масла. У него всегда было много треснувших банок. Это наводило на мысль, что этот человек либо очень неуклюж, либо без ума от утиных яиц.
Позже я узнала, что он был без ума от меня! Это так! Его одно ухо, мой единственный глаз, его дырявые банки, мои вкусные яйца – может быть, поэтому он считал нас хорошей парой. Он не звал меня замуж, по крайней мере словами. Но я знала, что он так думает, потому что однажды он вручил мне целехонькую банку, без единой трещины. Когда я указала на этот промах, торговец взял камень, отколол осколок от горлышка и вернул мне. Вот так мне достались и банки, и ухаживания.