– Кто-нибудь, пожалуйста, скажите мне, что происходит! – восклицает Саймон. – Почему мы не остановились?!
– Не задавай вопросов! – рявкаю я. – Не забыл?
Теперь я рада, что грезы Рокки об американской мечте никогда не сбудутся. Мне хочется рассказать ему о нелегальных китайских иммигрантах, которых одурачивают банды. Они томятся в тюрьмах, а потом их депортируют обратно в Китай. Я хочу замучить его историями о бездомных, об уровне преступности, о людях с высшим образованием, которые стоят в очередях безработных. Кто он такой, чтобы думать, что его шансы на успех выше, чем у них? Кто он такой, чтобы предполагать, что мы ничего не знаем о страдании? Я порву его китайско-английский словарь и засуну ему в рот. А потом меня начинает буквально тошнить от отвращения к себе. Рокки прав. Я никому не в состоянии помочь, даже себе. Я слабым голосом прошу его остановиться, поскольку меня сейчас вывернет наизнанку. Я высовываюсь из машины.
Саймон похлопывает меня по спине и успокаивает:
– Все будет хорошо. Меня тоже тошнит.
Когда мы возвращаемся на главную дорогу, Гуань дает Рокки совет. Он торжественно кивает, а затем замедляет ход.
– Что она сказала? – спрашивает Саймон.
– Китайская логика. Если он нас угробит, то не получит оплаты. А в следующей жизни задолжает нам по-крупному.
Прошло три часа. Я понимаю, что Чанмянь уже близко. Гуань указывает на приметные ориентиры.
– Вот! Вот! – хрипло кричит она, подпрыгивая на месте, как маленький ребенок. – Вон две вершины. Деревня, которую они окружают, называется в переводе «Жена ждет возвращения мужа». Но где дерево? Что случилось с деревом? Прямо там, рядом с тем домом, росло очень большое дерево, может быть тысячелетней давности. – Она смотрит вперед. – А вон там был большой рынок. А теперь пустое поле. А там вон гора впереди! Та самая, что мы называли «Желанием юной девушки». Я один раз взбиралась на вершину. – Гуань смеется, но в следующую секунду кажется озадаченной: – Забавно, теперь эта гора выглядит такой маленькой. Почему? Может быть, она уменьшилась, размыта дождем? Или слишком много девочек топтали ее, чтобы загадать желание. Или дело в том, что я стала настоящей американкой и теперь смотрю на вещи другими глазами – и все выглядит меньше, беднее, хуже.
Внезапно Гуань кричит Рокки, чтобы тот свернул на маленькую грунтовую дорожку, которую мы только что проскочили. Он резко выкручивает руль, отчего мы с Саймоном валимся друг на друга, а сова верещит от негодования. Теперь мы мчимся по разбитому переулку, мимо полей с красноватыми лужами.
– Налево, налево! – приказывает Гуань. Она сжимает руки на коленях и говорит нараспев: – Слишком много лет, слишком много лет…
Мы проезжаем небольшую рощицу, и тут Гуань торжественно объявляет:
– Чанмянь!
Передо мной – деревенька, приютившаяся между двумя зубчатыми вершинами, склоны холмов бархатисто-зеленые с изумрудными складками, а дальше – ряды домов, выбеленных известью, с черепичными крышами с традиционными узорами в виде колец дракона. Деревеньку окружают ухоженные поля и зеркальные пруды, аккуратно разделенные каменными стенами и оросительными каналами.
Мы выпрыгиваем из машины. Чанмянь чудом избежал отголосков модернизации. Я не вижу ни жестяных крыш, ни линий электропередач. В отличие от других деревень, которые мы проезжали, окраины не превратились в свалку мусора, переулки не завалены скомканными пачками сигарет или розовыми пластиковыми пакетами. Каменные дорожки пересекают деревню, затем тянутся через расщелину между двумя вершинами и исчезают в каменной арке. Вдалеке высится еще пара пиков темно-нефритового цвета, а за ними пурпурные тени еще двух. Мы с Саймоном смотрим друг на друга широко раскрытыми глазами.
– Черт побери, ты можешь в это поверить? – шепчет он, сжимая мою руку.
Я вспоминаю, когда еще он говорил те же слова: день, когда мы пошли в мэрию и расписались; день, когда мы переехали в наш кооператив. Потом я думаю про себя: счастливые минуты превратились во что-то другое. Я достаю камеру. Когда я смотрю в видоискатель, мне кажется, что мы наткнулись на выдуманную страну, наполовину воспоминание, наполовину иллюзию. Мы – в китайской нирване? Чанмянь похож на тщательно обработанные фотографии из туристических брошюр, рекламирующие «чарующий мир далекого прошлого, в которое могут погрузиться туристы».
Это место воплощает всю ту сентиментальную причудливость, которую туристы так жаждут найти. Должно быть, что-то тут нечисто, постоянно предупреждаю я себя. Сейчас за углом мы наткнемся на неприглядную реальность: рынок фастфуда, свалку шин, вывески, указывающие на то, что эта деревня на самом деле лишь выдумка для туристов: покупайте билеты здесь! Посмотрите на Китай своей мечты! Не испорченный прогрессом, законсервированный в прошлом!
– У меня такое чувство, будто я тут уже бывала, – шепчу я Саймону, боясь нарушить наваждение.
– И у меня. Эта деревенька просто идеальна. Может, ее показывали в каком-нибудь документальном кино? – Он смеется. – Или в рекламе машин.
Я смотрю на горы и тут понимаю, почему Чанмянь кажется таким знакомым. Это декорации для историй Гуань, которые проникают в мои сны. Вот они: арки, кассии, высокие стены дома Торговца-призрака, холмы, ведущие к Чертополоховой горе. И, находясь здесь, я чувствую, как будто перегородка, разделяющая две половины моей жизни, наконец-то пала.
Из ниоткуда доносятся детские голоса. Пятьдесят крошечных школьников мчатся к периметру огороженного двора, приветствуя нас. Когда мы приближаемся, дети визжат, резко разворачиваются и со смехом бегут обратно к зданию школы. Через несколько секунд они с криком направляются к нам, как стая птиц, за ними следует их учитель.
Они вытягиваются по стойке смирно, а потом по какому-то невидимому сигналу кричат хором по-английски:
– Эй-би-си! Раз-два-три! Как дела? Хеллоу-гудбай!
Кто-то предупредил, что нагрянут американские гости? Дети практиковали приветствие специально для нас?
Мы машем им, а они нам:
– Хеллоу-гудбай! Хеллоу-гудбай!
Мы минуем здание школы. Двое молодых людей на велосипедах притормаживают и останавливаются, уставившись на нас. Мы продолжаем идти дальше и заворачиваем за угол. Гуань задыхается. Впереди перед арочными воротами толпится дюжина улыбающихся людей. Гуань прижимает ладонь к губам и мчится к ним. Она хватает каждого за руку двумя руками, затем окликает какую-то толстуху и хлопает ее по спине. Мы с Саймоном догоняем Гуань и ее друзей.
Они меж тем обмениваются дружескими выпадами:
– Жирная корова! Ну ты и растолстела!
– На себя посмотри. Что у тебя с волосами? Специально их в мочалку превратила?
– Ничего ты не понимаешь! Это стильно! Ты так давно торчишь в глуши, что ни черта не разбираешься в моде.
– Вы только послушайте! Все так же любит командовать.
– Это ты всегда любила командовать… – Гуань умолкает на середине предложения, зачарованно глядя на каменную стену.
Такое чувство, будто ничего интереснее ей видеть не доводилось.
Потом Гуань бормочет:
– Что случилось? Как такое может быть?
Какой-то парень в толпе гогочет:
– Ха-ха! Ей так не терпелось тебя увидеть, что она вскочила с утра пораньше и села на автобус до Гуйлиня, чтоб там тебя встретить. Но вы разминулись. Ты тут, она там. Она будет вне себя от ярости.
Все смеются. Кроме Гуань. Она идет к стене и хрипло зовет:
– Большая Ма! Большая Ма!
Некоторые перешептываются, все отходят назад в страхе. Я охаю.
– Почему Гуань плачет? – шепчет Саймон.
– О, Большая Ма… – Слезы ручьями текут по щекам Гуань. – Поверь, я не хотела, чтобы так вышло. Как ужасно, что ты умерла в день моего возвращения домой.
Некоторые женщины ахают и прикрывают рты рукой.
Я подхожу к Гуань и спрашиваю:
– Что ты такое говоришь? Почему ты думаешь, что она умерла?
– Почему все так перепугались? – Саймон озирается.
Я поднимаю руку.
– Я пока не уверена.
Повернувшись к Гуань, я тихонько окликаю ее:
– Гуань? Гуань?
Такое впечатление, что она меня не слышит. Она с нежностью смотрит на стену, смеется и плачет.
– Да, я знала… – бормочет она. – Разумеется, знала. В глубине души я все время знала…
Днем односельчане устроили празднование в честь возвращения Гуань в зале местной общины. По Чанмяню уже разлетелась новость, что Гуань видела призрак Большой Ма. Пока что она не объявила этого местным, поскольку нет доказательств, что Большая Ма погибла, поэтому не нужно отменять пир, к которому ее друзья готовились несколько дней.
Во время праздника Гуань не хвастается своей машиной, диваном и английским. Она тихонько слушает, как друзья детства перечисляют важные события жизни: рождение сыновей-близнецов, поездка на поезде в крупный город, времена «культурной революции», когда в Чанмянь сослали группу студентов-интеллектуалов на перевоспитание.
– Они считали себя умнее нас, – сетует одна женщина, чьи руки обезображены артритом. – Хотели, чтобы мы выращивали быстрорастущий рис, снимали три урожая в год вместо двух. Дали нам специальные семена. А еще яд против насекомых. Затем маленькие лягушки, которые плавали в рисовых полях и питались насекомыми, передохли. И утки, которые сожрали лягушек, тоже сдохли. А потом и ростки засохли…
Какой-то мужик с густыми волосами кричит:
– Мы их спросили: что хорошего в том, чтобы сажать рис три раза, но не собрать ни одного! Уж лучше два раза посадить и два раза собрать!
Женщина, страдающая от артрита, продолжает:
– Эти же интеллектуалы пытались разводить мулов! Ха! Вы можете в это поверить? В течение двух лет каждую неделю кто-нибудь из нас спрашивал их: «Ну как? Получилось?» А они бубнили: «Еще нет, еще нет». Мы старались сохранять серьезные мины и ободряли, мол, старайтесь дальше, не сдавайтесь.
Мы все еще хохочем, когда в зал вбегает паренек и кричит, что на большой черной машине из Гуйлиня приехал какой-то чиновник.