В один из жарких дней мы с Пампушкой сидели в пыльной сточной канаве, которая тянулась неподалеку от нашего дома. Мы ждали, когда воображаемая лодка отвезет нас в страну фей. Внезапно небо застонало, потом еще раз, а потом затрещало, и с неба полил дождь такой силы, что капли напоминали рисовые лепешки. Я была счастлива и напугана. Сверкали молнии, раздавались раскаты грома.
– Теперь наконец-то наша лодка поплывет! – крикнула я.
Пампушка рассмеялась. Впервые я услышала ее смех. Я увидела, как она тянула руки к вспышкам в небе. С бульканьем поток несся по горам, заполняя все пустоты и складки. Расщелины не могли проглотить столько воды, так ее было много. Вскоре наша лодка-канавка превратилась в коричневую реку, которая сбивала с ног. Водяные потоки хватали нас за маленькие запястья и лодыжки. Мы кувыркались все быстрее и быстрее, переворачиваясь в бурном течении, пока вода не выплюнула нас в поле.
Позже из перешептываний соседей я узнала, что произошло. Когда Большая Ма и Ду Юнь вытащили нас из воды, мы были бледными и неподвижными, окутанными водорослями, как мокрыми коконами, сквозь которые не прорывалось дыхание. Они выковыряли тину из наших ноздрей и ртов, вытащили водоросли из наших волос. Мое тощее тельце было все искорежено, ее пухлое – нет. Нас облачили в похоронные одеяния. Потом Большая Ма и Ду Юнь пошли во двор, отмыли два старых свиных корыта, отломали сиденья от двух скамеек, чтобы сделать крышки, уложили нас в эти хлипкие гробы, потом сели и зарыдали.
Два дня мы лежали в этих гробах. Большая Ма и Ду Юнь ждали, когда прекратится дождь, чтобы похоронить нас в каменистой почве, где ничего никогда не росло. На третье утро налетел сильный ветер и разогнал тучи. Солнце взошло, и Ду Юнь и Большая Ма открыли гробы, чтобы в последний раз увидеть наши лица. Я почувствовала, как чьи-то пальцы коснулись моей щеки, открыла глаза и увидела лицо Ду Юнь. Ее губы растянулись в улыбке.
– Жива! – воскликнула она.
Она схватила мои руки и прижала их к своему лицу. Затем надо мной возникло лицо Большой Ма. Я находилась в замешательстве, а в голове было пусто, словно ее заволокло утренним туманом.
– Я хочу встать! – Когда я это сказала, Большая Ма отпрянула, а Ду Юнь опустила мои руки.
Они обе завыли:
– Этого быть не может! Быть не может!
Я села и спросила:
– Большая Ма, в чем дело?
Они завизжали, да так громко и страшно, что у меня чуть голова от ужаса не лопнула. Я увидела, как Большая Ма метнулась ко второму гробу. Она открыла крышку. Я увидела себя. Свое искореженное тельце! А потом у меня закружилась голова, я упала и больше уже ничего не видела до самого вечера.
Когда я очнулась, то лежала в кровати, которую когда-то делила с Пампушкой. Большая Ма и Ду Юнь стояли напротив, в дверях.
– Большая Ма, – сказал я, зевая. – Мне приснился кошмар.
– Ай-я, смотри, она разговаривает! – воскликнула Большая Ма. – И двигается.
Я встала, пожаловалась, что голодна и хочу в туалет. Большая Ма и Ду Юнь отпрянули от двери.
– Ну-ка, сгинь, или я побью тебя персиковыми ветками! – закричала Большая Ма.
– Большая Ма, но у нас же не растут персики, – ответила я.
Она зажала рот рукой. В то время я не знала, что призраки должны бояться веток персикового дерева. Позже, конечно, оказалось, что это просто суеверие. С тех пор я спрашивала у многих призраков, но все смеялись в ответ: «Мы должны бояться веток персикового дерева?! Ничего подобного!» В любом случае, как я уже говорила, мой мочевой пузырь готов был лопнуть. Я в отчаянии подпрыгивала, с трудом сдерживаясь.
– Большая Ма, – произнесла я, на этот раз более вежливо, – мне нужно к свинкам!
Рядом с загоном была небольшая яма, через которую перебросили деревянные доски, чтобы не свалиться, если пошел по нужде. Это было до того, как наша деревня после перевоспитания перешла на коллективную выгребную яму. Недостаточно было отдавать свой разум, тело и кровь на общее благо – теперь надо было еще дерьмо жертвовать, как американские налоги!
Но Большая Ма не выпустила меня по нужде, а вместо этого подскочила ко мне и плюнула в лицо. Это еще одно суеверие о призраках: плюнь на них, и они исчезнут. Вот только я никуда не делась. Я обмочила штаны, теплая струя стекла по ногам, образовав лужу на полу.
Я думала, что Большая Ма мне врежет, а вместо этого она сказала:
– Смотри, она описалась!
Ду Юнь промямлила:
– Как такое может быть? Призраки не писают.
– Ну, глаза-то разуй, дубина. Она писает!
– Так она призрак или нет?
Они продолжали спорить о цвете, запахе, размере моей лужи. Наконец они решили предложить мне немного поесть. Решили, что если я призрак, то возьму подношение и уйду. А если я маленькая девочка, то перестану канючить и засну, что я и сделала после того, как съела маленький кусочек засохшего рисового шарика. Я спала, и мне снилось, что все произошедшее – один долгий сон.
Проснувшись на следующее утро, я снова сказала Большой Ма, что мне приснился кошмар.
– Ты еще спишь, – откликнулась она. – А теперь подымайся. Мы ведем тебя к человеку, который разбудит тебя от этого сна.
Мы отправились в деревню под названием Возвращение Утки в шести ли[62] к югу от Чанмяня. В этой деревне жила слепая женщина по имени Третья Тетушка. На самом деле никакая она мне не тетушка. Да и вообще никому не тетушка. Это было просто прозвище. Ее так называли, чтобы не произносить «говорящая с привидениями». В юности она прославилась на всю округу благодаря этой своей способности. Христианский миссионер обратил ее в свою веру, и она перестала разговаривать с призраками, кроме Святого Духа. Когда она состарилась, Народно-освободительная армия Китая наставила ее на путь истинный, и Третья Тетушка отреклась от Святого Духа. С возрастом она подзабыла, что ее перевоспитали, и теперь уже совсем состарилась и не помнила ничьих наставлений.
Когда мы вошли в ее комнату, Третья Тетушка сидела на табурете посреди пола. Большая Ма подтолкнула меня вперед.
– Что не так с девочкой? – спросила Ду Юнь жалобным голосом.
Третья Тетушка сжала мои ладони в своих грубых руках. У нее были глаза цвета неба в облаках. В комнате стало тихо, слышен был только звук моего дыхания. Наконец Третья Тетушка заявила:
– В нее вселился дух.
Большая Ма и Ду Юнь ахнули, а я принялась скакать и молотить ногами, пытаясь изгнать демона.
– И что нам делать?
Третья Тетушка изрекла:
– А ничего не делать. Девочка, которая раньше жила в этом теле, не хочет возвращаться. Девочка, которая сейчас живет тут, не может покинуть тело, пока не найдет свое.
Тут я увидела Пампушку, которая таращилась на меня в окно из дальнего конца комнаты. Я ткнула пальцем и заверещала:
– Вот же она! Смотрите!
И тут я увидела, что она показывает на меня, а ее сморщенный рот произносит мои слова, и поняла, что смотрю на свое собственное отражение.
По дороге домой Большая Ма и Ду Юнь спорили, говоря вещи, которые маленькая девочка никогда не должна слышать.
– Мы должны похоронить ее, закопать в землю, где ей и место, – говорила Большая Ма.
– Нет, нет, – простонала Ду Юнь. – Она вернется призраком, только еще и разозлится и прихватит нас с собой.
Тогда Большая Ма сказала:
– Не говори, что она призрак! Мы не можем привести домой призрака. Даже если она… короче, нам надо встать на путь исправления!
– Но когда люди видят эту девочку, они слышат голос другой девочки…
К тому времени, как мы добрались до Чанмяня, Большая Ма и Ду Юнь решили, что они будут притворяться, что со мной все в порядке. Люди частенько так относятся ко многим вещам в жизни. Неправильное становится правильным. Правильное осталось. Если кто-то высказывал подозрение, что перед ним призрак, Большая Ма твердо заявляла: «Товарищ, вы ошибаетесь. В призраков верят только реакционеры!»
На похоронах Пампушки я смотрела на свое тело в гробу. Я оплакивала свою подругу, я оплакивала себя. Остальные скорбящие все еще не могли понять, кто же погиб. Они плакали и звали меня по имени. А когда Большая Ма поправила их, они снова заплакали и стали звать Пампушку по имени. Тут уж разрыдалась Ду Юнь.
Много недель я пугала всех, кто слышал мой голос. Со мной никто не разговаривал. Меня никто не трогал. Со мной никто не играл. Они смотрели, как я ем. Они смотрели, как я иду по переулку. Смотрели, как я плачу.
Однажды ночью я проснулась в темноте и увидела Ду Юнь, сидящую у моей кровати и умоляющую нараспев:
– Пампушка, золотце, вернись домой к маме.
Она взяла мои руки, поднесла их к свече. Когда я отдернул их назад, она начала размахивать руками в воздухе – такая неуклюжая, такая отчаянная, такая грустная птица со сломанными крыльями.
Думаю, именно тогда она уверовала, что она и есть дочь. Вот как бывает, когда у тебя в сердце камень и ты не можешь выплакать его и не можешь отпустить. Многие люди в нашей деревне проглатывали такие камни, так что они всё понимали. Они притворились, что я не призрак. Они притворялись, что я всегда была пухленькой, а Пампушка – тощенькой. Сделали вид, что ничего не случилось с женщиной, которая теперь называла себя Ду Лили.
Со временем снова пошли дожди, затем начались наводнения, появились новые лидеры, которые сказали, что мы должны больше работать, чтобы смыть четыре старых, построить четыре новых[63]. Урожаи росли, лягушки квакали, времена года сменялись, пока все не изменилось и снова не стало прежним.
Однажды женщина из соседней деревни спросила Большую Ма:
– Эй, а почему ты зовешь эту толстушку Лепешкой? Лепешки же плоские!
Большая Ма посмотрела на меня, пытаясь вспомнить.
– Когда-то она была тощей, потому что не ела лягушек. А теперь ест и не может остановиться.
Понимаешь, все решили не вспоминать. А потом действительно забыли. Они забыли тот год без паводка. Забыли, что Ду Лили когда-то звали Ду Юнь. Забыли, какая именно девочка утонула.