– Я пошел. Не хотят – не надо.
Когда он входит в туннель, дети кричат, резко разворачиваются на пятках и улепетывают прочь на максимальной скорости.
– Это что такое было? – Голос Саймона эхом отдается в туннеле.
– Не знаю. – Я смотрю детям вслед, пока они не скрываются за холмом. – Может быть, их предупредили, чтобы они не разговаривали с незнакомцами.
– Иди сюда! – зовет он. – Чего ты ждешь?
Я смотрю на стены туннеля, который тянется вдоль хребта. В отличие от глинобитных стен в деревне, эти из огромных блоков тесаного камня. Я представляю себе, как давным-давно рабочие тащили их на место. Сколькие из них умерли от истощения? Их тела использовали в качестве известкового раствора, как тела работяг, возводивших Великую стену? На самом деле она и выглядит как уменьшенная копия Великой стены. Но почему она здесь? Ее тоже строили как преграду на пути монгольских захватчиков?
Когда я захожу внутрь, у меня начинает пульсировать вена на шее и кружиться голова. Я останавливаюсь посреди туннеля и опираюсь о стену. Я представляю, что на той стороне нас ждут призрачные воины, но вместо этого мы оказываемся в небольшой долине: с одной стороны – промокшее от дождей пастбище, с другой – поле, разделенное на участки, а тропа, по которой мы движемся, идет прямо посередине, напоминая коричневую ленту. По обе стороны – десятки гор со скругленными верхушками, своей формой напоминающие буханки хлеба, но их размеры куда меньше, чем у двух вершин впереди. Идеальная декорация для пасторальной романтической истории, вот только я никак не могу выкинуть из головы искаженные от страха лица детей.
Саймон уже спускается с холма.
– Ты не боишься, что мы нарушаем границы? – робко спрашиваю я. – Ну, это же может быть частная собственность.
Он оглядывается на меня:
– В Китае? Шутишь, что ли? Это все общественная земля.
– Не уверена. Теперь китайцы могут владеть домами и даже собственным бизнесом.
– Эй, хватит волноваться. Тогда нам скажут выметаться, и мы уйдем. Пошли. Я хочу посмотреть, что в той долине.
Я все жду, что на нас вот-вот кинется какой-нибудь разгневанный крестьянин с мотыгой наперевес. Но на пастбище пусто, в поле тихо. Разве сегодня не рабочий день? Почему здесь никого нет? И эти высокие каменные стены… Разве они не для того, чтобы никого не выпускать? Почему кругом такая гробовая тишина? Никаких признаков жизни, даже птицы не щебечут.
– Саймон, – начинаю я, – как-то тут все неправильно…
– Да, и это потрясающе, скорее похоже на поля английского загородного поместья, сцена из фильма «Говардс-Энд».
За час мы проходим всю долину. Мы начинаем подниматься на другой холм, круче и каменистее, чем предыдущий. Тропа сужается и своими спусками и подъемами напоминает американские горки. Я вижу стену и второй туннель наверху, а еще известняковые пики, похожие на острые кораллы, торчащие из древнего океанского дна. Солнце загораживают темные тучи, воздух становится холодным.
– Может быть, нам следует вернуться, – предлагаю я. – Похоже, будет дождь.
– Давай сначала посмотрим, что там наверху.
Не дожидаясь от меня согласия, Саймон поднимается по тропинке. Пока мы идем вверх, я вспоминаю рассказ Гуань о миссионерах. Жители деревни заявили тогда, что их убили бандиты. Может быть, в этом есть толика истины. Перед отъездом из отеля в Гуйлине – когда это было? только вчера? – я взяла номер англоязычной газеты «Чайна дейли». На первой полосе была напечатана статья о том, что количество тяжких преступлений, некогда просто неслыханных в Китае, растет, особенно в таких туристических районах, как Гуйлинь.
В одной деревне, где проживают всего двести семьдесят три человека, пару дней назад расстреляли аж пятерых: одного за изнасилование, двух за грабеж, еще двух за убийство. И все эти злодеяния были совершены в прошлом году. Пять насильственных преступлений, пять казненных преступников – из одной крошечной деревеньки! Вот вам и правосудие на скорую руку: обвинение – приговор – ба-бах!
Далее газета сообщила, что волна преступности поднялась из-за «тлетворного влияния Запада и дегенеративного образа мышления». Перед казнью один из преступников признался, что у него снесло крышу после просмотра пиратской копии американского фильма под названием «Голый пистолет». Однако он клялся, что невиновен в убийстве и японскую туристку прикончили «бандиты с гор», а его вина в том, что он купил краденые часы «Сейко», снятые с мертвой женщины.
Вспоминая эту статью, я прикидываю, насколько мы привлекательны для потенциальных грабителей. У меня на руке дешевые пластиковые «Касио». Но кто знает, вдруг «бандиты с гор» спят и видят, как бы стать обладателями электронных часов со встроенным калькулятором размером с ноготь большого пальца. Слава богу, я оставила паспорт в доме Большой Ма. По слухам, наши паспорта можно загнать на черном рынке по пять тысяч баксов за штуку. За такое и убить не грех.
– А где твой паспорт? – интересуюсь я у Саймона.
– Тут! – Он с готовностью похлопывает по сумочке на поясе. – Ты думаешь, мы наткнемся на патруль пограничников?
– Блин, Саймон! Ты не должен носить с собой паспорт!
– Почему это?
Прежде чем я успеваю ответить, мы слышим шорох в кустах, затем звук цокающих копыт. Я представляю бандитов верхом на лошадях. Саймон упорно идет вперед.
– Саймон! Вернись!
– Секундочку! – Он сворачивает и скрывается из вида, а потом я слышу его крик: – Эй! Остановитесь! Тпру! – Он, спотыкаясь, несется вниз с криками: – Оливия! Посторонись… – А потом врезается в меня с такой силой, что сбивает с ног.
Я валяюсь в грязи, и мой разум внезапно отделяется от тела. Странно, я так спокойна, мысли ясные-ясные, а чувства, кажется, обострились.
Я ощупываю припухлость на нижней части голени, изучаю вздувшуюся вену на коленной чашечке… Не болит. Не болит! Знаю без тени сомнения или страха: это означает, что смерть уже близка. Я читала в специальной литературе, что каким-то образом человек понимает, что он умирает, но не может объяснить, как именно. Время замедляется. Это то самое ощущение, какое бывает у умирающих людей, когда за секунду проносится перед глазами вся жизнь, но я удивлена, как долго длится эта самая секунда. Такое впечатление, будто мне дано бесконечное количество времени, чтобы подвести итог всему, что было важным в моей жизни, – смеху, неожиданной радости, Саймону… даже Саймону. Ах да, еще любовь, прощение, исцеляющий внутренний покой! Я знаю, что не оставлю после себя ни особых разногласий, ни особых сожалений. Я смеюсь про себя: слава богу, на мне чистое белье, хотя кого в Китае это волнует? Слава богу, Саймон рядом, и я не одинока в этот чудовищный и одновременно удивительный момент. Слава богу, Саймон так и останется рядом, когда мы попадем на небеса или в обитель инь.
Но если действительно по ту сторону что-то есть, что, если… там Эльза? В чьи ангельские объятия полетит Саймон? Мои мысли перестают быть ясными и исцеляющими, а потому я резко вскакиваю на ноги, восклицая себе: «К черту!»
В этот момент появляются наши потенциальные убийцы – корова с теленком. Мой крик так сильно их пугает, что они резко останавливаются, поднимая фонтан брызг грязи.
– В чем дело? – спрашивает Саймон.
Корова в ответ протяжно мычит. Если бы можно было умереть от стыда, то я скончалась бы на месте. Мое великое духовное прозрение – просто шутка. А я даже посмеяться не в состоянии. Ощущаю себя круглой дурой. Я больше не могу доверять своему восприятию, своим суждениям. Так, наверное, чувствуют себя шизофреники, пытающиеся найти порядок в хаосе, изобретающие собственную логику, которая скрепила бы воедино то, что разваливается. Корова и ее теленок мчатся прочь. Когда мы возвращаемся на дорожку, нам навстречу шагает молодой человек с палкой в руке, в сером свитере поверх белой рубашки, новых синих джинсах и белоснежных кроссовках.
– Это, наверное, пастух, – говорит Саймон.
Я не доверяю больше собственным суждениям:
– С таким же успехом это может быть бандит.
Мы отходим в сторону, чтобы пропустить его, но парень, поравнявшись с нами, внезапно останавливается. Я жду, чтобы он задал нам какой-то вопрос, но он молчит. Его лицо ничего не выражает, но глаза смотрят пристально, почти критически.
– Нихао! – Саймон машет рукой, хотя парень стоит нос к носу с нами.
Молодой человек по-прежнему молчит. Его взгляд обшаривает нас.
Я бормочу по-китайски:
– Это ваши коровы? Напугали меня до полусмерти. Может, вы слышали мой крик… Мы с мужем американцы, приехали из Сан-Франциско. Вы знаете это место? Да или нет? Мы приехали в гости к тетушке моей сестры в Чанмяне. Ее зовут Ли Биньбинь. – Нет ответа. – Вы ее знаете. Вообще-то, она погибла. Вчера. Мы даже не успели с ней встретиться… Очень жаль. И теперь мы хотим устроить… э-э-э… – Я запинаюсь, потому что не могу вспомнить, как по-китайски будет «похороны», поэтому мямлю: – Вечеринку в ее честь, грустную вечеринку. – Я нервно смеюсь, стыдясь своего плохого китайского и американского акцента.
Парень смотрит мне прямо в глаза. Мысленно я говорю ему: «Ладно, чувак, хочешь сыграть в гляделки, я готова». Но через десять секунд отвожу взгляд.
– Что не так с этим типом? – спрашивает Саймон.
Я пожимаю плечами. Этот пастух не похож на остальных мужчин, которых мы видели в Чанмяне: с загрубевшими от холода руками и подстриженными в домашних условиях сикось-накось волосами. Этот так аккуратно подстрижен, и ногти у него чистые. Он выглядит надменным умником. В Сан-Франциско он сошел бы за аспиранта, университетского преподавателя или поэта-активиста в депрессии. Но в Чанмяне он – пастух, который не одобряет нас по непонятным мне причинам.
Из-за этого я хочу расположить парня к себе, заставить его улыбнуться, убедиться, что я не так уж смешна, как кажется.
– Мы гуляем, – продолжаю я на китайском. – Осматриваемся. Здесь очень красиво. Мы хотим посмотреть, что находится между теми горами. – Я указываю на туннель на случай, если китаец не понимает.