Он поднимает глаза, затем снова хмуро смотрит на нас.
Саймон улыбается ему, затем наклоняется ко мне:
– Он явно не понимает, что ты там ему говоришь. Пошли уже.
Но я не отступаю.
– Все в порядке? – спрашиваю я пастуха. – Нам нужно получить разрешение от кого-то? Это безопасно? Можете ли вы дать нам совет?
Интересно, каково это, когда ты умник, но твои перспективы простираются не дальше пастбища в Чанмяне. Может быть, он завидует нам?
Он словно бы услышал мои мысли и ухмыляется.
– Придурки, – говорит он на прекрасном английском, поворачивается и идет дальше по тропинке.
Несколько секунд мы ошарашенно молчим, а потом Саймон продолжает свой путь, бурча себе под нос:
– Это дичь какая-то. Что ты ему сказала?
– Ничего!
– Я не обвиняю тебя в том, что ты сказала что-то не то. Просто скажи, что ты ему наговорила?
– Всего-то сообщила, что мы гуляем. Еще спросила, нужно ли нам разрешение, чтобы находиться здесь.
Мы снова тащимся в гору, уже не держась за руки. Две странные встречи, сначала с детьми, а теперь с пастухом, омрачили всякие романтические разговоры. Я пытаюсь отогнать дурные мысли, но не могу перестать волноваться. Это предупреждение. Если чувствуешь неприятный запах, то понимаешь, что вот-вот наткнешься на что-то гниющее и разложившееся.
Саймон кладет руку мне на талию.
– Что такое? – Мои брови возмущенно взлетают.
– Ничего.
И все же я жажду довериться ему, чтобы наши страхи, если не надежды, совпадали.
Я останавливаюсь.
– Это прозвучит глупо, но я тут подумала, вдруг это были зловещие предзнаменования?
– Ты о чем?
– Ну, дети же сказали, что туда ходить не нужно…
– Они сказали, что им туда нельзя. Есть разница.
– А еще этот парень. Он зловеще хихикает, будто знает, что нам не стоит соваться в ту долину, но не намерен нам говорить.
– Ничего не зловеще. Просто посмеялся. Ты сейчас ведешь себя, как Гуань, которая связывает два случайных события, и веришь в глупые предрассудки.
Я взрываюсь:
– Ты меня спросил, что я думаю, я сказала! Необязательно встречать в штыки все, что я говорю, и высмеивать меня!
– Эй, полегче! Извини… Я просто пытался как-то тебя развеселить. Хочешь вернуться? Ты правда так разнервничалась?
– Господи, ненавижу, когда ты так говоришь!
– Что? Что я опять не так сделал?
– «Разнервничалась», – передразниваю я. – Так говорят только о взбалмошных тетках и мелких собачках. Снисходительным тоном!
– Я вовсе не хотел…
– Ты же никогда не говоришь про мужиков, что они «разнервничались»!
– Ладно, ладно! Признаю себя виновным. Ты не разнервничалась, ты… в истерике! Как тебе такая формулировка? – усмехается он. – Ну же, Оливия, расслабься. В чем дело?
– Нет, я просто обеспокоена. Я обеспокоена тем, что мы, возможно, нарушаем границы чьей-то собственности. Я не хочу, чтоб мы выставили себя наглыми американцами, которые прут без разбора.
– Вот что я тебе скажу. Мы почти на вершине. Быстро осмотримся, а затем вернемся. Если кого-нибудь увидим, извинимся и уйдем. Конечно, если ты действительно нервничаешь… ну, то есть обеспокоена…
– Ты можешь заткнуться?! – Я пихаю его. – Иди! Я догоню!
Он пожимает плечами, затем большими шагами поднимается по тропинке. Какое-то время я стою одна, мысленно коря себя за то, что не озвучиваю свои чувства. Но меня бесит, что Саймон не может понять, чего я на самом деле хочу. Вряд ли стоит озвучивать это как требование, ведь я тогда буду стервой с большой буквы «С», а он останется милым страдальцем.
Когда я добираюсь до вершины, Саймон уже стоит на входе во второй туннель, который очень похож на предыдущий, только более старый. Или, может, он просто разрушен? Часть стены просела, но, похоже, это результат пушечного обстрела, а не каких-то природных процессов.
– Оливия! – кричит Саймон с другой стороны туннеля. – Иди сюда! Это просто невероятно!
Я тороплюсь, и когда, выйдя из туннеля, смотрю вниз, мне открывается пейзаж, который одновременно леденит и завораживает, сказочное место, которое я видела в кошмарах. Оно совершенно не похоже на гладкую, залитую солнцем долину, которую мы только что видели. Это узкое глубокое ущелье с отвесными стенами, неровными, словно неубранная кровать под клочковатым покрывалом из мха, на котором пятна света и тени складываются в причудливый узор.
– Круто, да? – У Саймона горят глаза.
Тут и там возвышаются скалы, похожие на памятники, армию окаменевших солдат. Или, может, это китайская версия Лотовой жены, обратившейся в соляной столп? Эти колонны символизируют человеческую слабость, окаменевшие останки тех, кто посмел зайти на запретную территорию, но не осмелился оглянуться.
– Посмотри на те пещеры! – Саймон тычет пальцем. – Там их, наверное, сотни!
По стенам, от дна ущелья до вершин пиков, тянутся трещины и пещеры, делая поверхность похожей на ряды полок и ячеек огромного доисторического мортуария.
– Это невероятно! – восклицает Саймон.
Я понимаю, что он думает о пещере из рассказа Гуань. Саймон топает вниз по какой-то тропе, хотя скорее это овраг с каменистыми уступами.
– Саймон, я устала! У меня уже ноги болят!
Он оборачивается:
– Просто подожди тут. Я на пять минут. А потом вернемся вместе. Ладно?
– Но только на пять минут, не дольше! – кричу я. – И не ходи ни в какие пещеры!
Саймон карабкается по тропе. Почему он плюет на опасности? Вероятно, это одно из биологических различий между мужчинами и женщинами. У женщин мозг использует более высокие и развитые функции, что объясняет их чувствительность, человечность, беспокойство, тогда как мужчины полагаются на более примитивные функции. Видишь гору – лезь наверх. Чуешь опасность – принюхайся и иди следом. А потом выкури сигару.
Меня раздражает беспечность Саймона, и все же вынуждена признаться, что мне кажется соблазнительным это мальчишеское пренебрежение опасностью, упорное желание приключений, невзирая на последствия. Я подумала о типаже мужчин, который кажется мне сексуальным: те, что поднимаются на вершину Гималаев, переплавляются в джунглях через реку, кишащую аллигаторами. Не то чтобы я считала их смельчаками. Они безрассудны, непредсказуемы, до безумия ненадежны. Но, подобно буйным волнам и падающим звездам, они придают остроту пресной жизни, которая в противном случае была бы такой же размеренной, как прилив, такой же рутинной, как ночь, сменяющая день.
Я смотрю на часы. Пять минут прошли. А потом и десять, пятнадцать, двадцать. Где, черт возьми, Саймон? В последний раз, когда я его видела, он направлялся вон к той груде камней, или что это такое… А потом зашел за куст, и я не увидела, куда точно он делся. На мою щеку падает капля. Еще одна попадает на мою куртку. Через мгновение уже льет как из ведра.
– Саймон! – верещу я. – Саймон!
Я ожидаю, что голос прозвучит громким эхом, но он приглушен, поглощен яростным дождем. Я ныряю в туннель. Дождь льет с такой скоростью и силой, что создает туманную завесу. В воздухе чувствуется металлический привкус, поскольку вода вымывает минералы из скал. Вершины и склоны темнеют, блестят, по склонам струится дождь, а мелкие ручейки сбивают вниз камни. Что, если начнется оползень?
Я проклинаю Саймона за то, что он заставил меня волноваться. Но через минуту мое беспокойство перерастает в панику. Я должна покинуть убежище и искать его. Я натягиваю капюшон на голову и тащусь к склону.
Я рассчитываю, что сейчас меня охватит бескорыстное мужество, которое придаст сил и поможет спуститься. Но когда я заглядываю в темное ущелье, страх проникает под кожу, течет по венам, парализует.
Мое горло сжимается, и я громко молю:
– Боженька, ну или Будда, кто меня сейчас слышит. Пусть Саймон прямо сейчас вернется. Я больше не выдержу! Пусть он вернется, и я обещаю…
Внезапно передо мной возникает лицо Саймона. Его волосы, куртка, джинсы промокли насквозь, а сам он тяжело дышит, как пес, который хочет еще поиграть. Моя секундная благодарность растворяется в гневе. Мы бежим к туннелю. Саймон снимает куртку и выжимает рукава, отчего на землю стекает вода.
– И что же мы будем делать? – ворчу я.
– Согревать друг друга. – Его зубы стучат.
Саймон прислоняется к стене туннеля, затем притягивает меня к себе и обнимает. У него ледяные руки.
– Давай расслабься. – Он баюкает меня. – Вот, так лучше.
Я пытаюсь вспомнить, как мы утром занимались любовью, ту неожиданную радость, всплеск эмоций, которые испытали мы оба. Но мышцы по всему телу напрягаются, сводят челюсти, грудь, лоб. Я чувствую себя скованной, задушенной. Я спрашиваю себя: как мне расслабиться? Как отпустить все, что произошло? Для этого нужно полное доверие. И тут мне в голову приходит плохая мысль: спал ли Саймон с другими женщинами после нашего расставания? Конечно! Он же больше пары дней не может протянуть без секса.
Однажды – это было несколько лет назад – мы наткнулись в журнале на какую-то идиотскую анкету «Тайная жизнь твоего любовника».
Я зачитала Саймону первый вопрос вслух:
«Как часто ваш возлюбленный мастурбирует?»
Я уже мысленно поставила галочку в квадратике «никогда или редко», и тут Саймон сказал:
«Три-четыре раза в неделю. Все зависит от обстоятельств».
«От каких таких обстоятельств?! – рявкнула тогда я. – Солнечная погода или дождь?»
«От скуки по большей части», – пожал плечами он.
Я тогда еще подумала: ага, два раза в неделю со мной – это скука. А сейчас мне интересно, сколько женщин ему успело «наскучить» после нашего разрыва?
Саймон массирует мне шею.
– У тебя тут все просто каменное. Чувствуешь?
– Саймон, сегодня утром…
– Было классно.
– Но тебе не кажется, что нам стоило бы воспользоваться презервативом?
Я надеялась, что он сейчас скажет: «Зачем? Я же стреляю холостыми, ты в курсе». Но вместо этого он задерживает дыхание, а пальцы его перестают разминать мне шею. Затем он берет меня за руку.