Раз за разом я отказывалась дать Гуань то, что ей хотелось услышать больше всего. Она постоянно спрашивала: «Либби-а, ты помнишь?» А я всегда качала головой, зная, что она надеется, что я скажу: «Да, Гуань, конечно, помню. Я была мисс Баннер…»
– Либби-а, – слышится голос Гуань, – о чем ты думаешь?
Мои губы онемели.
– О Саймоне. Не могу выкинуть его из головы, а мысли одна другой хуже.
Она подсаживается ко мне и массирует мои холодные пальцы, приятное тепло мгновенно растекается по сосудам.
– Давай поговорим? О какой-нибудь ерунде. Хорошо? Поговорим о кино, которое видели, о книге или о погоде. Ой, нет, если говорить о погоде, ты опять заволнуешься. Давай о политике. Как ты голосуешь, как я голосую, может поспорим. Тогда ты не будешь думать слишком много. – Я отвечаю полуулыбкой. – Ладно! Ты больше молчи, я буду говорить. О чем же рассказать… Ах! Я знаю. Я расскажу историю мисс Баннер, как она решила подарить мне музыкальную шкатулку.
У меня перехватывает дыхание.
– Конечно.
Гуань переходит на китайский.
– Мне нужно рассказывать эту историю на китайском. Так легче вспомнить. Потому что, когда это случилось, я не умела говорить по-английски. Конечно, тогда я не говорила на мандаринском, только на хакка и немного на кантонском. Но на мандаринском я хоть думаю как китаянка. Конечно, если ты вдруг не поймешь какое-то слово, спроси, я попытаюсь придумать английское. С чего начать… Ну, ты уже знаешь про мисс Баннер, про то, что она была не похожа на других моих знакомых иностранцев. Она могла открывать свой разум чужим мнениям. Но порой из-за этого путалась. Может, ты понимаешь, отчего так. Ты веришь в одно, а на следующий день веришь в противоположное. Ты споришь с другими, а потом споришь с собой. Либби-а, ты когда-нибудь так себя чувствовала?
Гуань замолкает и заглядывает в мои глаза в поисках ответа. Я пожимаю плечами, и эта реакция ее устраивает.
– Может, слишком много мнений – это американская традиция. Мне кажется, китайцам не нравится, когда у них одновременно много мнений. Мы верим во что-то одно на протяжении ста лет, а потом и пятисот. Так меньше путаницы. Я не утверждаю, что китайцы никогда не меняют своих мнений. Мы можем передумать, если на то есть веская причина, просто не мечемся туда-сюда, лишь бы показаться интересными. На самом деле сейчас, вероятно, китайцы очень изменились. Они развернулись в ту сторону, где пахнет деньгами, деньги определяют их мнение. – Она толкает меня в бок: – Либби-а, ты ведь тоже так думаешь? В Китае сейчас разводят больше капиталистических идей, чем поросят. Все позабыли о той эпохе, когда капитализм считался врагом номер один. Короткая память – большая выгода.
Я из вежливости посмеиваюсь.
– У американцев тоже короткая память, как мне кажется. Никакого уважения к истории. Их интересуют только популярные вещи. Но у мисс Баннер была хорошая память. Уникальная! Вот почему она так быстро выучила наш язык. Она могла услышать один раз какую-то фразу, а на следующий день повторить ее же дословно. Либби-а, у тебя тоже такая память, только ты запоминаешь глазами, а не ушами. Как это сказать по-английски? Либби-а, ты спишь? Слышала, что я спросила?
– Фотографическая память, – отвечаю я.
Теперь Гуань нажимает на все кнопки. На этот раз она не позволит мне спрятаться.
– Да, фотографическая. У мисс Баннер не было фотоаппарата, поэтому она не умела фотографировать, зато у нее была отличная память. Она могла запомнить, что говорят люди, прямо как магнитофон. Иногда это было на пользу, иногда во вред. Она помнила, что люди говорили за обедом, и понимала, что через неделю говорили что-то совсем другое. Она помнила вещи, которые ее беспокоили, и не могла выкинуть их из головы. Она помнила, о чем люди молились и что в итоге получили. А еще она очень хорошо запоминала обещания. Если ей кто-то что-то обещал, то она ни за что не забывала. Вот такая особенность памяти.
А еще она помнила те обещания, которые сама дала другим людям. Некоторым дать обещание и выполнить – не одно и то же. Но не для мисс Баннер. Она была верна своим обещаниям навеки, причем не на одну жизнь. Именно таким было ее обещание, которое она дала мне, когда подарила музыкальную шкатулку, когда смерть надвигалась на нас… Либби-а, ты куда?
– Мне нужен свежий воздух.
Я иду к выходу из туннеля, пытаясь выкинуть из головы все рассказанное Гуань. Мои руки дрожат, и я знаю, что это не из-за холода. Все дело в обещании, о котором толкует Гуань, но я никогда не хотела слышать его, потому что мне было страшно. Ну почему ей приспичило говорить об этом именно сейчас? А потом я думаю – а чего я боюсь? Поверить, что ее рассказ правда? Что я дала обещание и сдержала его? Что мы рождаемся снова и наши надежды продолжаются? И у нас есть еще один шанс? Что в этом такого ужасного?
Я вглядываюсь в ночное небо, очистившееся от туч. Я вспомнила еще одну давнюю ночь с Саймоном, когда я ляпнула какую-то глупость о ночном небе, типа звезды не изменились с тех пор, как их видели первые влюбленные на земле. Я всей душой надеялась, что когда-нибудь он полюбит меня больше всего на свете. Но это было лишь на мгновение, потому что моя надежда казалась слишком огромной, как небеса, и было проще бояться и не пытаться улететь туда. Теперь я снова смотрю на небо. То самое, которое сейчас видит Саймон, которое мы видели всю свою жизнь вместе и порознь. То самое, которое видит Гуань вместе со всеми своими призраками, включая мисс Баннер. Только теперь я уже не воспринимаю небо как кладбище несбывшихся надежд. Я вижу только очевидное. Небо – хранилище звезд, планет, лун, всего сущего. Я всегда могу найти его, оно всегда найдет меня. Небо вечно, это свет внутри тьмы, тьма внутри света. Небо ничего не обещает, кроме как быть постоянным и таинственным, пугающим и чудесным. Если не забуду об этом, то небо станет компасом, благодаря которому я отыщу путь сквозь хаос, что бы ни случилось. Я буду верить всей душой, и небо подхватит меня.
– Либби-а, ты опять слишком много думаешь? Мне дальше говорить?
– Просто стало интересно…
– Интересно что?
Я стою к ней спиной, все еще осматривая небо, прочерчивая путь от звезды к звезде. Их мерцание преодолело миллион световых лет. Сейчас передо мной далекое воспоминание, но настолько яркое, насколько может быть жизнь.
– Вы с мисс Баннер. Вы когда-нибудь вместе смотрели на небо в такую ночь?
– О да, много раз. – Гуань подходит ко мне. – Тогда у нас не было телевизора, поэтому ночью оставалось только смотреть на звезды.
– Я про то, была ли у вас с мисс Баннер когда-нибудь такая ночь, когда вы обе были напуганы и понятия не имели, что произойдет?
– Ах… это правда. Она боялась умереть, боялась еще и потому, что потеряла человека, которого очень любила.
– Ибаня.
Гуань кивает.
– Мне тоже было страшно… – Она помолчала чуть-чуть, а потом добавила хриплым шепотом: – Это из-за меня он пропал.
– Что ты имеешь в виду? Что случилось?
– То, что случилось… ах, может быть, ты не хочешь знать.
– Это… это грустно?
– Грустно, да, и радостно тоже. Зависит от того, как вспоминать.
– Тогда я хочу вспомнить.
У Гуань глаза на мокром месте.
– О, Либби-а, я знала, что когда-нибудь ты вспомнишь меня. Я всегда хотела доказать, что была тебе верной подругой. – Она отворачивается, берет себя в руки, затем сжимает мою ладонь и улыбается. – Ладно-ладно. Теперь это секрет. Никому не говори. Обещай, Либби-а… Ах да, я помню, что небо было темным, когда мы прятались. Между теми двумя горами оно становилось все ярче. Из-за оранжевого пламени…
И я слушаю, уже не боясь тайн Гуань. Она протягивает мне руку. Я без страха беру ее, и мы вместе летим в мир инь.
12Когда небеса сгорели
До этого я была с Ибанем в той пещере со светящимся озером и деревней на берегу. И там, Либби-а, я сделала ужасную вещь, и одна ужасная вещь привела к другой. Мой последний день на земле превратился в день лжи.
Сперва я нарушила обещание, данное мисс Баннер. Из добрых побуждений. Я сказала Ибаню правду: «Мисс Баннер притворялась, что хочет быть с Капюшоном, чтобы защитить тебя, убедиться, что ты в безопасности. И вот теперь ты здесь».
Ты бы видела его лицо! Облегчение, радость, ярость, затем тревога – словно смена времен года происходит без передышки.
– Что толку, что я жив, если ее со мной нет?! – воскликнул он. – Я убью этого ублюдка Капюшона!
Он вскочил.
– Ты куда?
– Найти ее, привести сюда.
– Нет-нет! Не нужно этого делать. – И тут я в первый раз солгала: – Мисс Баннер знает дорогу. Мы с ней приходили сюда много раз.
В душе я беспокоилась о мисс Баннер, поскольку, разумеется, это было неправдой.
Тогда я солгала во второй раз. Я извинилась, сказала, что мне нужно отлучиться по нужде, ну, типа найти темное местечко пописать. Я взяла фонарь, поскольку понимала, что без фонаря Ибань не найдет дорогу из пещеры. А потом поспешила по извилистому туннелю, поклявшись, что верну мисс Баннер.
Я выбралась из чрева горы, и было такое чувство, будто я переродилась. Уже рассвело, но небо было белым, а не голубым, словно из него высосали весь цвет. Вокруг солнца виднелось несколько бледных колец. Неужели мир уже изменился? Что за этими горами – жизнь или смерть? Когда я вышла из туннеля чуть выше Чанмяня, то увидела деревню, переполненную рыночную площадь, и все выглядело так же, как и раньше. Живым! Все были живы! У меня забрезжила надежда, что и мисс Баннер уцелела, и я заплакала.
Сбегая вниз по тропинке, я наткнулась на человека с буйволом. Я поделилась с ним новостями и попросила предупредить жителей деревни, чтобы убрали все брошюры «Благая весть» и всё, что имеет отношение к Богу. Я сказала:
– Только тихо, чтобы не вызвать подозрений, а то солдаты догадаются, и тогда беда придет уже сегодня!
Я помчалась к другим соседям и повторила те же слова. Я колотила в ворота домов, где жили арестованные хакка, по десять семей под одной крышей. Я перемещалась от одного двора к другому. Ха-а! Считала себя очень умной, поскольку так проворно и организованно предупредила всех односельчан. Но потом я услышала чей-то крик: