И рухнула окончательно, когда он обернулся к небольшой ночному столику, на котором поблёскивал начищенным серебром чайный сервиз. Налил ароматную жидкость (и мелодичные звуки льющейся воды заставили меня, оступившись, передёрнуться, не знаю уж почему) и в молчаливом предложении протянул вперёд наполненную чашку.
И нагая, я стояла пред ним, ожидая, предлагая…
Пропащая, как рыба в пруду.
— Как вы? — спросил он. Я вздрогнула ещё раз, опять же, не уверенная, что разбираю смысл сказанных мне слов. Как я себя чувствую? Тёплой. Невредимой. Чистой. Я задрала голову, поднимая руку, и, морща нос, принюхалась к запястью; кожа пахла мылом.
— Я искупал вас. Надеюсь, вы простите мне эту вольность. — Сказано было пугающе мягким, преувеличенно низким голосом, словно говорили не со мной, а с какой-то норовистой, пугливой кобылой. Днём прежде облик его резко отличался от нынешнего — хотя б и здоровый по виду, но всё же определённо смахивающий на моих даррийских сородичей, с коричневато-тёмной, смуглой кожей. — Вас, так глубоко провалившуюся в сон, было и тараном не разбудить. Халат я обнаружил в стенном шкафу.
А я и не знала, что здесь имеется эта махровая балахонина. С опозданием, но до меня наконец дошло, что падший по-прежнему продолжает держать в руке чашку с чаем. Я согласно приняла её, больше из учтивости, чем из сколько-нибудь подлинного интереса. А отпив, прихлёбывая мелкими глотками, была непритворно удивлена, ощутив в тепловатой водице прохладный, освежающий привкус мяты и щедро добавленную смесь успокаивающих трав. Во мне невесть откуда проснулась иссушающая жажда; и я с жадностью прикончила-таки напиток. Нахья, видя это, безмолвно предложил больше воды, на сей раз протягивая заварочный чайник, полнёхонький до краёв; и я позволила ему самому добавить чая в кружку.
— Вы и в самом деле удивительны, — пробормотал он, покуда я поглощала питьё. Гудение голоса отвлекало. Он так и продолжал поедать меня взглядом, а это… докучало. Отвернувшись, я прикрылась от назойливого взгляда спиной и позволила себе и дальше смаковать каждый глоток живительного чая.
— Когда я очнулся, вы лежали рядом, чудовищно грязная и прям-таки ледяная на ощупь. Вся, с ног до головы, покрытая сплошным мерзким слоем чего-то… наверное, сажи или копоти. Я понадеялся, что горячая ванна согреет тело, и она, правда, помогла. Да и это тоже. — Он резко мотнул головой в сторону кресла, где я, очнувшись, обнаружила нас сидящими. — Больше уж негде было, так что…
— Кровать, — сказала хрипло, снова невольно вздрогнув. Голос сипел, горло воспалилось и ныло, словно одна здоровенная ссадина. Или ожог. Мята действительно помогла, смягчая боль.
На мгновение Нахья замер, язвительно кривя губы, — лёгкий намек на себя привычного, бесцеремонного, бессердечного и жестокого.
— С постелью теперь придётся распрощаться.
Озадченная, я глянула мимо него, и у меня перехватило дыхание. От кровати остались одни воспоминания: разваленное ложе, просевшее в сборную раму на искорёженных ножках. А от матраца — сплошь рваная рухлядь, словно ткань сначала вспороли мечом, а после раздербанили и напоследок хорошенько подпалили. Высвободившийся гусиный пух облеплял всё и вся, обугленные клочки материи валялись то тут, то там по комнате.
Да если б только кровать… Одно из огромных застеклённых окон снизу доверху было испещрено паутиной больших и малых трещин; и пока что только чудом не раскололось вдребезги. Также дела обстояли и с прикроватным трюмо. Один из книжных стеллажей был опрокинут на пол; разрозненное, но на вид непострадавшее содержимое расшвыряло по всей комнате. (С громадным облегчением я заметила и отцовский томик, целёхонький и невредимый.) В отличие от его собрата, разломанного и полусгоревшего, а с ним — и большинство бывших внутри книг.
Нахья вынул опустелую чашку из моих враз ослабелых рук прежде, чем я, разжав пальцы, успела её выронить.
— Вам не обойтись без кого-нибудь из ваших дружков энэфиного племени, чтобы поправить здесь всё и прибраться. Этим утром я пока что придержал сбежавшихся слуг, но моего трюка надолго не хватит.
— Я… я не… — Я беспомощно покачала головой. Слишком многое из произошедшего в памяти моей сказывалось призрачной, не столько реальной, сколь потусторонней сказкой. Видением. Перед глазами всколыхнулась картинка стремительного падения. Не пробившего потолок. В отличие от кровати.
Нахья сопровождал молчанием каждый мой шаг, беспорядочное блуждание, туда-сюда, по комнате, хруст стекла под туфлями и треск распещепившихся деревянных обломков. А когда я подобрала с пола осколок стекла, он наконец проговорил негромко:
— Не так уж вы и схожи с той библиотечной фреской, как мне впервой померещилось.
Меня разом развернуло к нему лицом. Падший послал слабую улыбку. А я-то считала его просто человеком, смертным, но нет… Он, просуществовавший, и более чем странно, долгие столетий, знал чересчур много для «простого смертного». Похоже, куда более походя сутью своей на демонов прошлого, истаявших в веках, наполовину смертный, но на другую… нечто иное.
— Как давно вам известно?.. — задалась я вопросом.
— С первой нашей встречи, — снисходительно пояснил он, чуть изогнув губы. — Ну, если тот раз допустимо именовать «вс-тре-чей», — добавил насмешливо.
Остановившись, уставился на меня; и взгляд его был точь-в-точь, как тот, коим он одарил меня тем первым вечером на Небесах. Основательно подзабытым, в тогдашнем водовороте страха. И потом, позже, в палатах Скаймины…
— А вы неплохо играете, нося маски, как завзятый актёр.
— Обстоятельства располагают. — Улыбка торопливо сбежала с его лица. — Но даже тогда я был не вполне уверен. Покуда не проснулся и не обнаружил вокруг всё это. — Он обвёл рукой полуразрушенную, опустошённую спальню. — И вас близь себя, живую и здравую.
Последнего я и сама не ожидала. Но раз уж так, теперь предстояло разобраться с… последствиями.
— Я — не она, — сказала утвердительно.
— Не она. Но, бьюсь об заклад, что частица её или, наоборот, она — вас. Поверьте, коё в чём таком я разбираюсь, и неплохо. — Он пробежался рукой по волосам, от лба к виску, пропуская сквозь пальцы непокорные чёрные пряди. Было более чем ясно, что крылось за этим лёгким жестом: обычные тёмные пряди, а не клубящиеся тьмой завитки и извивы его божественного «Я».
— Почему вы не разболтали прочим, раз догадались?
— Думаете, я из таких?
— Да.
Он хохотнул, коротко, словно добавив в голос холодного металла.
— Хорошо же вы разобрались со мной.
— Вы сделали бы всё что угодно, лишь бы облегчить свою участь.
— Ах-ха, да вы и вправду изучили меня всего, с головы до ног. — Он плюхнулся в кресло — единственное, что вокруг оставалось нетронутым, — перебросив колено поверх руки. — Но коль вам, леди, известно столь многое, отчего ж вы не в состоянии догадаться, почему я никогда не поведал бы Арамери о вашей… исключительности.
Опустив осколок обратно, я подошла к нему.
— Объяснись, — приказала, ибо жалость моя к нему не имела ничего общего со словом «нравиться».
Он покачал головой, словно бы упрекая меня в нетерпении.
— Я бы тоже не против заиметь свободу.
Я нахмурилась.
— Но если Владыка Ночи когда-нибудь наконец обретёт волю…
Что станется со смертною душою, погребённой в божественном теле? Обречён ли он будет забыться и никогда боле не пробуждаться? Или частица его, загнанная в ловушку, запертая в чуждом разуме, будет и дале осознавать себя? Или же попросту прекратит существовать?
Он кивнул, и передо мной как наяву пронеслись все те мысли, раздумия и более того, всё что тянулось с ним эти долгие-долгие столетия.
— Если дню этому суждено некогда сбыться, он обещал уничтожить меня.
И этот Нахья с радостью приветствовал бы долгожданный день своей погибели, отдалось холодком у меня в груди. Может статься, он и прежде неоднократно пытался покончить с собой, — лишь чтобы воскреснуть следующим утром, схваченный магическим силком, предназначенным мучить и мучить свергнутого бога.
Ну что ж, коль всё пройдёт в соответствии с планами, он уже скоро обретёт свою… свободу.
Встав, я подошла к единственному уцелевшему окну. Высоко в небе пылал яркий обруч послеполуденного солнца. Последний день моей жизни подсократился вполовину. Стоило только задаться мыслью, на чтобы потратить оставшиеся драгоценные минуты, как я ощутила, что в комнате объявился кто-то ещё, и обернулась через плечо. Сиех стоял посреди искорёженных завалов, и взгляд его перебегал с обломков кровати на меня, с меня на Нахью, и обратно, по кругу.
— А ты неплохо выглядишь, после всего-то, — проговорила довольным тоном. Готлинг вновь выглядел подобающе юным; с пятнистой коленкой, испачканной в траве. Впрочем, в сосредоточенном взгляде его, направленном на Нахью, не было ни капли от невинного ребёнка. Вертикальные щели зрачков щурились как у люто взбешённого зверя — на сей раз мгновенное изменение протекало на глазах — и я знала, что не могу ни вмешаться. Я подступила к Сиеху, умышленно заступая дорогу и открывая объятием ладони, словно подзывая мальчика к себе.
Он ответно обхватил мои руки своими, почти ласковым, нежным жестом, — но лишь для того чтобы, аккуратно подхватив, передвинуть меня к себе за спину, — а пссле развернулся лицом к лицу к Нахье.
— Ты как, жива, Йин? — тревожно вопросил, опускаясь на корточки, нет, припадая к полу. Движением не бойца, но дикого зверя, взведённой пружиной сжимающегося перед прыжком. Нахья безмолвно вернул ему холодный взгляд.
Я успокаивающе положила ладонь на плечо Сиеха, напряжённое, тугое, как плотно скрученный моток проволоки.
— Да всё же обошлось, не тревожься так.
— Стоящий перед тобой опасен, Йин. Мы не доверяем ему.
— А вот и мой очаровашка Сиех, — проскрежетал Нахья, вновь добавляя в голос металлические нотки. Разводя руки ядовитой пародией на мой надавний жест. — Мне так тебя не доставало. Ну же, ближе, мой мальчик, ближе, одари папочку надлежащим поцелуем.