И уж этого-то я точно не могла, не имела права снести.
Шансы два к одному были определённо… выигрышны. Дорогой ценой, но приближали к победе.
Быстрый взгляд на Сиеха — тот утвердително кивнул. Инстинкты твердили мне: Релад не лжёт, и его предложение, мало того что разумно, но и выгодно; но готлингу было хорошо знакомо, на что способен кузен, и он мог в случае чего предостеречь от всяких обманных хитростей. Думаю, мы оба были изрядно ошарашены тем, что Реладу уладось провернуть всю эту немаленькую работёнку.
— Вам следовало бы почаще воздерживаться от излишних возлияний, кузен, — мягко произнесла я.
Убийственно серьёзно, без малейшей тени юмора, Релад усмехнулся.
— Заверяю вас, обошлось без всякого умысла. Просто близость неминуемой смерти имеет дурную привычку скислять даже лучшие сорта вин.
До меня разом дошло вся суть его слов, от и до.
Очередное неловкое молчание, с коим за последние дня я уже успела свыкнуться, а потом Релад шагнул вперёд, протягивая мне руку. Изумлённая, я приняла ладонь. И мы скрепили наш сговор согласным рукопожатием.
А после мы с Сиехом медленно двинулись к моей комнате. На сей раз он вёл меня иной тропой, через те уголки Небес, кои мне ни разу не доводилось видеть за две проведённые здесь недели. Среди прочих чудес, он показал мне высокую, узкую клеть — не мёртвоё пространство, однако ж столь же глухое, замурованное от всех и по какой-то причине напрочь всеми забытое, — неровно кренящийся потолок которой, походу, был своего рода просчётом (богов, кого же ещё) при возведении дворца. Бледные выросты дворцовой плоти свисали сверху как сосульки, подобно пещерным сталактитам, но много более изящнее, грациозно-утончённее по форме. Одни — настолько огромные, что до них можно было дотянуться кончиками пальчиков; другие — выступающие из потолка едва ли на пядь, оканчиваясь остриём. С ходу дознаться до истинного предназначения кельи не выходило, покуда Сиех не подвёл меня к стенной панели.
Одно моё лёгкое касание, и из щели, прорезью распахнувшейся на потолке, резко хлынул поток до невозможности ледяного воздуха. Я вздрогнула, но тут же позабыла о болезненном замещательстве, стоило потолочным выростам, завибрировав под порывами стремительного ветра, огласиться в такт звонким пением. Не схожим ни с одной музыкой, кою мне доводилось слышать, колеблющимся, рваным и чуждым, какофонией, но до странности прекрасной, чтобы зваться попросту беспорядочным шумом. Я не разрешала Сиеху, повторно нажав на панель, отрубить подачу воздуха, покуда кончики пальцев не стали терять всякую чувствительность.
В упавшей занавесом тишине я опустилась на пол, опершись спиной о стену, и начала дуть на пальцы, пытаясь согреть промёрзшие до кости руки; Сиех присел передо мной на корточки, пристально глазея на мою дрожащую скрючившуюся фигурку. Поначалу я даже не приметила внимательного взгляда, борясь что есть силы с зябкой дрожью; но потом он, внезапно подавшись вперёд, поцеловал меня. Ошарашенная, я напрочь заледенела, но в поцелуе не было ни капли отталкивающего, неприятного. Поцелуй, не мужа, но дитя, беспричинный и безоглядный. Неловкое неудобство причиняла лишь мысль, что уж кем-кем, но ребёнком целующий меня бог не был. Никогда.
Сиех, потянувшись до хруста в плечах, вздохнул с сожелением, видя, какими неповторимыми красками заиграла поспешно натянутая мною на лицо мина.
— Извини уж, — сказал он, пристраиваясь подле меня.
— Не расшаркивайся в извинениях, — сказала я, — а просто поясни, что за муха тебя укусила. — Спешно поняв, что невзначай сплела слова нечаянным приказом, добавила: — Будь так добр.
Он только покачал головой, всем своим видом изображая наигранный стыд, и ткнулся носом мне в плечо. Я была не против получить от него эту частицу тепла, но меня беспокоило настойчивое молчание полубога. Я вырвалась, резко остраняясь, рискуя, что тот либо грохнется на пол, оставшись без опоры, либо вынужденно усядется на пол уже нормально.
— Йин!
— СИЕХ.
Снова вздохнув, недовольно сопя носом, он наконец уселся прямо, поджав под себя ноги. На мгновение показалось, что, рассевшись так, продолжит дуться, но в конце концов, сдавшись, мальчишка медленно произнёс:
— Просто всё это так несправедливо. Даже Нахья, и тот, вкусил тебя, а я остался ни с чем.
А вот от этого мне и вправду сделалось не по себе. Дело принимало неловкий оборот.
— Даже в моих варварских краях, женщины не извращены настолько, чтобы греть себе постель, беря под крылышко детей.
На лице Сиеха вырисовались раздражение пополам с досадой.
— Разве я не говорил тебе и прежде, что хочу вовсе не этого. А вот чего. — Встав на колени, он отрывисто подался вперёд. Я отдёрнулась было назад, и он выжидающе замер. Вспышка озарения пришла ко мне. Разве я не люблю его? Разве не верю ему всей душой?.. обоими душами. Так отчего бы не довериться и его поцелую? Глубоко выдохнув, я расслабилась. Сиех дождался моего с минутным запозданием кивка, ещё секунду помедлил, словно убеждаясь в моей решимости. И склонившись, вновь впился в меня губами.
На сей раз всё было иначе, ибо теперь я изведала его — не Сиеха-ребёнка, чуть замаравшегося, взмокшего от пота, но того Сиеха, крывшегося под человеческой личиной. Это было… неописуемо. Внезапный шквал чего-то освежающего, живительного, ровно сочные ломти переспелого арбуза, или, быть может, ослепительные струи низвергающегося вниз водопода. Стремительно струящийся сель; прошивший насквозь мне грудь, фонтаном изилившийся наружу и вновь вернувшийся назад, в Сиеха, так спешно, что я едва успела перевести дыхание. Соль. Искра. Молниеносный грозовой раскат. Боль, настолько сильная, что я отчаянно порывалась вырваться, отшатнуться назад; но где-то вдалеке руки Сиеха мучительной хваткой впивались в плечи. Прежде чем я заскулила от боли, порыв холодного ветра пронзил меня навылет, овевая кровоподтёки и успокаивая дрожь.
А потом он наконец отстранился. Я ошеломлённо таращилась на него, но он по-прежнему не размыкал крепко зажмуренных глаз. Издав долгий, нутряной, полный неземного довольства вздох, он вновь подкатился под бок, собственнически хватаясь за мою руку и прижимая к себе, напрашиваясь на объятие.
— Что?.. что это было? — хрипло поинтересовалась я, отчасти приходя в себя.
— Я, — сказал он просто. Разумеется, кто же иначе. Как же иначе.
— И какова же я на вкус?
Ещё раз вздохнув, Сиех привалился к моему плечу, обвивая руки вкруг талии.
— Мягкая, ласковая, нежная туманная мгла, колючая на ощупь, полная острых сколов и невидимого, сокровенного разноцветья.
Не в силах сдержаться, я глупо захихикала. Голова слегка кружилась, невесть откуда охваченная бездумным легкомыслием, словно я перебрала реладовых ликёров.
— Это не ответ! Я о вкусе!
— Да нет, как раз он. Ты же пробовала Нахью, да? Он словно затяжное падение на дно бездонной вселенной.
Я осеклась, ибо то была истинная правда. Мы засиделись так подольше — безмолвно, бездумно, — ну, по крайней мере, я-то точно. Чистейшее блаженство, скажу вам, после последних двух недель, с их неустанной подспудной тревогой и всечасных хитросплетений интриг. Быть может, оттого и мерещась мне, когда я перебираю эти мгновения в памяти снова, частицей совсем иного мироздания.
— Что случится со мной? — поинтересовалась. — После… всего.
Он был ребёнком. Он был искусным и умным ребёнком. Он сразу и без лишних слов понял, что я имею в виду.
— Ты будешь… плыть по течению какое-то время, — сказал он очень тихо. — Так происходит со всеми душами, когда они впервые освобождаются от плоти. В конечном счёте, их как магнитом тянет и влечёт туда, в те места, которые как бы вступают в резонанс с неизменными гранями их сущности. Сопряжённые с ними пространства, где душам, лишённым плоти, нечего боле бояться. В отличие от этого, смертного царства.
— Небесные выси и хляби преисподней.
Он едва заметно повёл плечами, так что никто из нас не почувствовал даже лёгкого толчка.
— Так именуют их смертные.
— А разве это не так?
— Понятия не имею. А какая, собственно, разница? — Я нахмурилась, и он опять испустил вздох. — Я не смертный, Йин; мне нет дела до посмертных путей вашего человеческого рода. Это просто… пространства, где более неживые могут существовать… в покое. Их немало, ибо Энэфа, зная весь ваш род, понуждала разнообразие. — Ещё один вздох. — Мы думаем, оттого-то её душа и не растворилась, пустившись в слепой дрейф. Ибо все те пространства, лучше всего откликающиеся на её зов, и ею же сотворённые, исчезли с её смертью.
Меня застрясло; а со мной, казалось, дрожь эта сотрясала и кого-то ещё, прячущегося в глубинах моего «я».
— Найдём… найдут ли обе наши души, она и я, место для успокения? Ил ей заново плыть и плыть, без конца и без цели?
— Не знаю. — Тихий, еле слышный ответ — почти бесцветным голосом. Кто-другой, а не я, с лёгкостью бы проглядел эти болезненные нотки.
Я мягко и осторожно растёрла его спину.
— Если смогу… — начала. — Если мне достанет власти и умения… Я заберу её с собой.
— Возможно, она и не захочет уходить. То, что осталось, — творение её братьев. Вряд ли они придутся ей по нутру. Или она — им.
— Что ж, тогда лучший выход для неё — остаться во мне… мною. Я, конечно, не царство небесное, но мы довольно долго мирились друг с другом, запертые в одном теле. Даже переговаривались… в своёи роде. Я обо всех этих видениях и снах, если что. Пусть длятся, так и быть. Они в самом деле более или менее… отвлекают.
Вскинув голову, Сиех уставился на меня во все глаза. Я нацепила маску невозмутимости, силясь не рассмеяться как можно дольше. Впрочем, надолго меня не хватило. Разумеется, ему со своими вытаращенными глазами удалось продержаться не в пример дольше. Впрочем, что я удивляюсь? Как никак, у него были пара-тройка с лихвой столетий практики.
Тесно обнимая друг друга, мы смеялись до упаду, валяясь вповалку на полу, Сиех и я; так он и отгремел, подойдя к концу, последний день моей жизни.