Сто тысяч раз прощай — страница 23 из 75

Затем появилась Билли (в честь Билли Холидей), и на некоторое время нас стало четверо, мы ходили по игрушкам и будили друга в любое время дня и ночи. Прежний уютный хаос сделался взрывоопасным, и, когда настало время, в школу я пошел, можно сказать, с облегчением. Почти; отец плакал у ворот, словно меня отправляли в эвакуацию. «Больше всего мне сейчас хочется… – приговаривал он, сжимая мою голову, как ценную награду, своими тонкими пальцами, – больше всего мне сейчас хочется оторвать тебе голову, если ты не возражаешь, чтобы носить ее при себе. Договорились?»


К этим воспоминаниям и вернулась моя мать, заявляя, что мы с папой очень близки, что мы прекрасно уживемся вдвоем, и, если честно, отсветы прежней близости вспыхнули в эту субботу. Возле моей кровати стоял поднос, а нем – теплый чай, холодная жестянка кока-колы и таблетки аспирина на бумажной салфетке. В открытое окно смотрел прямоугольник голубого неба, что предвещало погожий день, но я лишь ближе к вечеру нашел в себе силы спуститься по лестнице. Отец, согнувшись в три погибели, сидел в наушниках возле стереосистемы и по своей привычке едва не касался головой усилителя, пальцы бегали по воздуху там, где раньше был саксофон, а Орнетт Коулмен исполнял джазовую версию того дикого бардака, который бушевал у меня в голове.

– Можешь сделать чуть потише?

Он резко повернулся со снисходительной полуулыбкой:

– Классно оттянулся, а?

– Да, спасибо, папа.

– Не знаю, что и думать, Чарли: ты где-то зажигал всю ночь, а под утро заявился домой, насквозь пропахший корицей…

Тайна моего возвращения не обсуждалась ни тогда, ни после, за что я был благодарен. Мне требовалось улучить момент, чтобы позвонить Харперу. Буйство – это очень хорошо до тех пор, пока всем весело, но чтобы вот так, не помня себя… Надо будет извиниться. Сквозь туман ко мне вернулось зрелище дупла в стене, а с ним вернулась и внезапная волна удовольствия, накрывшая меня в тот миг, когда из моей руки вылетел бильярдный шар. Ллойду тоже надо позвонить – убедить его, а заодно и себя, что у меня даже в мыслях не было в него целиться. Но пока что меня хватило лишь на то, чтобы свернуться калачиком на диване и по возможности не шевелить головой. А еще говорят, что у молодежи не бывает похмелья. Соприкосновение с диванными подушками, даже с воздухом причиняло мне муки.

– Пойми: выпивать надо умеренно. Иначе и до членовредительства недалеко.

– Знаю!

Я принял решение больше никогда не пить… ну разве что вино, да и то интеллигентно, утонченно, как принято в том кругу, к которому принадлежит Фран; причем из соответствующих бокалов и чтобы никаких завинчивающихся пробок. Еще один укол совести: я ведь планировал посвятить этот день чтению «Ромео и Джульетты». Произвести впечатление на Фран нечего было и думать – лишь бы не выставить себя полным идиотом, но когда я представил, как открываю текст…

По счастью, небо затянули тучки, а это означало, что папа сейчас предложит:

– Может, фильмец поставим?

Кино нас не напрягало. С приятелями мы почти всегда выбирали что-нибудь про битвы в космосе, про джунгли, про будущее или же мешанину из этих ингредиентов. Но когда настроение было на нуле, как сегодня, меня тянуло, как я про себя выражался, на папины фильмы, долгие, помпезные, давно знакомые. Их репертуар не менялся со времен моего детства: британские ленты с Джули Кристи и Алеком Гиннессом, с Джоном Миллсом и Ричардом Бёртоном; спагетти-вестерны и нуар, «Спартак», «Викинги», «Третий человек». Тратиться на кассеты мы не могли, зато в библиотеке был хоть и небольшой, но довольно приличный выбор, и отец ходил туда как на работу.

– Я тут раздобыл «Однажды на Западе», «Там, где гнездятся орлы» и второго «Крестного отца».

Этого должно было хватить минимум на девять часов – как раз чтобы избавиться от последствий пьянки и плавно войти в ночь с кружкой чая на коленях. Отец, не выпуская из рук пульта, подсел ко мне на диван.

– Занимаем места, – сказал он, и дальше мы в дружеском молчании сонно отслеживали знакомые коллизии, перестрелки и взрывы, а похмелье мало-помалу развеивалось, и у нас с отцом получился хороший день.

Самсон

В понедельник погода испортилась, и под перестук летних дождевых струй я решил поваляться в постели. Первая репетиция «Ромео и Джульетты была назначена на девять тридцать, но без четверти девять еще лило как из ведра и за окном висела декабрьская темень. Наверное, это был мне знак. В шестнадцать лет я смотрел на погоду исключительно как на источник личных посланий, и стук дождя в оконное стекло, будто жест руки, положенной мне на грудь, говорил: ничего хорошего ждать не приходится. Только осрамишься. Забудь ее. Поваляйся в койке.

Накануне я попытался разобраться в этой пьесе, чтобы сдать экзамен Фран и получить от нее одобрение. В забетонированном прямоугольнике, считавшемся у нас двориком, я выпрямил спину, насколько позволял шезлонг, с умным видом достал из рюкзака свой экземпляр текста и начал с Пролога.

Две равно уважаемых семьи / В Вероне, где встречают нас событья…

Читать решил медленно, вникая в каждую строчку, и в первых двух никаких трудностей не возникло: смысл ясен, изложено простыми словами, которые выстраиваются в цепочку, но очень скоро появились вопросы.

Ведут междоусобные бои

Как-то не вяжется. Ну, «междо-» – это как бы «между», а «усобные»? И что за бои? Слово «бой» какое-то двусмысленное: то ли просто драка, то ли сражение. Драка кого с кем – одного уважаемого семейства с другим, стенка на стенку? Или у них в Вероне гражданская война? А кстати: слово «гражданский» тоже с подвохом. Либо полезный для общества, как, например, «гражданский поступок», но здесь-то какая польза? Либо штатский, но штатские в войне не участвуют. Ни первое, ни второе не подходит. Явно здесь непереводимая игра слов. Мне вспомнилась наша бывшая учительница английского и литературы мисс Райс, которая призывала нас не заниматься переложениями Шекспира и вообще поэзии на новый лад. «Перед вами – не иностранный язык, который нуждается в переводе, а наш родной – ваш родной язык». Ну хорошо, а если там непонятки – надо же что-то делать? Ну не прямо заниматься переложениями, но типа отгадывать загадки. Если вдуматься: эти семьи друг друга не переваривают.

Ну тогда еще куда ни шло.

Но это были только начальные строки, и я вспомнил, что у Шекспира еще где-то говорится: «завтра, завтра, завтра» – и от этого сперва приободрился, но тут же приуныл: каждая фраза требовала какого-нибудь объяснения, толкования, примечания, да хотя бы нормального порядка слов, без вывертов этих, как у Йоды. «Ты не парься, если у тебя от этого голова заболит, – говорила мне Фран. – Это нормально. Точно так же после тренировок мышцы болят». Может, я перенапрягся? Может, Шекспир – это как «волшебный глаз», некогда популярный прием: найди верное соотношение между напряжением и расслаблением хрусталика – и увидишь картинку. «Ой, я вижу!» – кричал кто-нибудь с первой парты, а я, так и сумев ничего разглядеть, сидел и молча тупил. Неужели такие терзания бывали даже у Фран? И у моих одноклассников?

…Но им судьба подстраивает козни…

Просто ни о чем, набор слов. Ни пришей ни пристегни. Я проверил количество страниц: сто двадцать четыре. Всей жизни не хватит, чтобы докопаться до смысла; тогда я, как и многие поколения исполнителей, решил сосредоточиться исключительно на своих репликах. Быть может, хоть в них отыщется нечто такое, что вызовет у Фран улыбку.

Cамсон. Грегорио, уговор: перед ними не срамиться.

Грегорио. Что ты! Наоборот. Кого ни встречу, сам осрамлю.

Cамсон. Зададим им баню!

Я швырнул распечатку на бетонный пол крытого дворика. Зададим им баню; при этих словах, надо думать, даже в Елизаветинскую эпоху гнилозубый раб обернулся бы к своим дружкам: «Что он такое мелет?» Хочет сказать «Да пошли они в баню!» – пусть бы так бы и говорил. Это я уже потом узнал, что задать можно не только домашку, – можно, например, задать перцу. Самсон просто шутит. Хорошо еще, тут написано «перед», а ведь в других местах мне попадалось «пред». Вот почему где-то буква «е» пропущена? С какой стати?

Закрыв глаза, я напомнил себе: вовсе не факт, что после читки мне дадут роль. «„Что ты! Наоборот“, – пробубнил я цитату. – Читка – это лишь средство достижения цели», поднял брошенный текст и продолжил. В некоторых фразах про женский пол я распознал «сальности», а от реплики «Готово, меч вынут» просто содрогнулся, представив, что здесь мне придется указать на свой пах. «Хорошо, что ты не рыба, а то был бы ты соленой трескою» – это тоже моя реплика. Которую надо будет проговаривать в присутствии Фран, Люси, Хелен и Колина Смарта.

Самсон. Я буду грызть ноготь по их адресу. Они будут опозорены, если смолчат.

Абрам. Не на наш ли счет вы грызете ноготь, сэр?

Самсон. Грызу ноготь, сэр.

Абрам. Не на наш ли счет вы грызете ноготь, сэр?

Какая-то зацикленность на ногтях. Ногтем большого пальца я зацепил передний зуб и, прищелкнув языком, выдернул палец изо рта по адресу Шекспира. Надо понимать, Самсон просто тормозил, но потом придумал что-нибудь похлеще. Я заглянул на несколько страниц вперед: слова, слова, слова – и снова почувствовал себя как на уроке, когда мозг просто скользит по поверхности, будто пущенный по толстому льду камешек.

В очередной раз я закрыл пьесу и смежил веки. Как-то в детстве мне приспичило разобрать старые наручные часы, привести их в порядок и сделать подарок отцу; зачарованный сложностью механизма, я вскоре приуныл, потом разозлился и в конце концов засунул в корпус все пружинки и винтики, замотал часы скотчем и потихоньку выбросил в сточное отверстие.


Утро понедельника, девять часов, на улице дождина.

Если идти, то сейчас или никогда, а если дождь – это знак, то можно ведь посмотреть с другой стороны: он ниспослан мне для испытания моей решимости – это божественные и сверхъестественные силы благословляют меня на подвиг, на дерзание! За стенкой в ванной комнате шевелился отец. Мне представилось, как мы с ним останемся наедине, чтобы смотреть утренние телепередачи и обсуждать дождливую погоду…