Я быстро оделся, набросил школьную куртку с капюшоном, помедлил с великом у дверей и, как пароход со стапеля, скользнул с крыльца под ливень. Еще не доехав до поворота, я уже был насквозь мокрый, как утопленник. От спрей-воска, стекавшего с аккуратно уложенных волос, щипало глаза, выходные джинсы натирали внутреннюю поверхность ляжек при каждом повороте педалей. На летнем асфальте дождь разводил свой серый химозный бульон, и каждая встречная машина обдавала меня этой маслянистой жижей, которая слепила глаза, отчего перед крутым подъемом к усадьбе я уже готов был развернуться к дому. И к черту дерзание. Но что-то подталкивало меня вперед, против дождевого потока, по мокрому гравию, в калитку, а там я швырнул велик на мокрый газон и побежал искать оранжерею, которая, как мне помнилось, представляла собой внушительных размеров пустую теплицу. Я отыскал ее на краю усадьбы, задрал голову, чтобы сквозь замутненное стекло разглядеть хоть какое-нибудь движение, потом нашел дверь и ворвался в помещение.
…равно уважаемых семьи / В Вероне, где встречают нас…
Они встречали меня, восседая на гнутых креслах, составленных большим кругом, причем все лица повернулись ко мне, а я растопырил руки, застыл, на терракотовых плитках, весь мокрый, в прилипшей к телу одежде, и не находил в себе сил переступить через натекшую с меня лужу.
– Добрался, несмотря ни на что! – провозгласил Айвор. – Ваши аплодисменты!
На фоне стука дождя раздались одиночные хлопки.
– Спешки нет, Чарли. Давайте перегруппируемся и начнем заново. А сейчас перерыв на пару минут, но прошу всех оставаться на местах.
Я пробрался через надолбы перевернутых зонтов к свободному креслу между Люси и очкариком по имени Джордж, расстегнул поставленный в ноги рюкзак, и у меня в руке осталась обложка от размокшего бумажного кома, еще недавно бывшего моим рабочим экземпляром пьесы. Кто-то из сидящих в кругу хохотнул.
– Вот, держи. – Алина передала по кругу свежий экземпляр.
Я бросил взгляд на Фран: ее мокрые черные волосы были безупречно зачесаны назад, как у исполнительницы на синтезаторе в рок-группе шестидесятых годов. Так бы и смотрел на нее, но теперь Хелен, тронув ее за локоть, протянула руку, словно требуя оплаты. Фран откинулась назад, сунула кончики пальцев в карман и вручила ей монету…
– Чарли, буквально пару слов, можно? – Рядом стояли на коленях Айвор с Алиной; Айвор положил ладонь на мое мокрое колено. – Слушай, у нас тут проблема, – вполголоса продолжил он.
– Ну.
– Помнишь девушку, которую мы наметили на роль Бенволио? Ее кандидатура отпадает.
– Ну.
– Так вот… – сказала Алина. – Мы тут подумали: не сможешь ли ты ее подменить – закрыть собой амбразуру?
– Ну?
– Хотя бы на период читки, – добавил Айвор, – а там посмотрим.
– Ну.
– Ты готов?
– Да. Нет. То есть я, вообще-то, не смогу…
– С текстом ты знаком, верно?
– Да-да, конечно да!
– Не старайся как-нибудь особенно себя проявить, – сказала Алина. – На самом деле мы ничего от тебя не ждем.
– То есть мы хотим сказать, Саймон…
– Чарли.
– …Чарли, что ждем от тебя очень многого, но не прямо сейчас. Сегодня номинаций на «Оскар» не будет, верно? Ты просто… заполни брешь.
– А за этого читать уже не надо? Как его…
– За Самсона – обязательно, только другим голосом или… О боже!
– Что?
– Встань, Чарли!
– А… зачем?
– Смотрите все, смотрите! – Айвор взял меня за руки, вытянул из кресла и отступил на шаг назад, как будто мы собирались вальсировать. – Видишь? От тебя валит пар!
И правда, от моих рук, по всей их длине, поднимался влажный туман, да и от всей одежды, согретой моим телом, тоже; все смеялись, что-то бубнили, хлопали в ладоши, а я так и стоял в облаке пара, словно вампир на свету.
– А знаете, что это такое, друзья? – прокричал Айвор. – Это боевая готовность!
Сценический страх
– Меня зовут Майлз, я играю Ромео!
– А меня – Полли, я буду Кормилицей!
– Я – Бернард, буду читать пролог и за князя.
– Всем привет, я Айвор, режиссер и исполнитель роли господина Капулетти.
– Я Алина, второй режиссер, хореограф, исполнительница роли леди Капулетти.
– Фран, Джульетта.
– Алекс, Меркуцио.
– Я Хелен, художник-постановщик, и еще буду играть Грегорио, пока не найдем актера.
– Всем доброе утро! Меня зовут Кит, исполню брата Лоренцо и нескольких других.
– Меня зовут Колин. Играю Петра и Аптекаря!
– Я Джордж, играю Париса.
– Здрасьте, я Чарли. Буду читать за Самсона и сегодня, в виде исключения, еще за Бенволио.
– Я Люси, сыграю Тибальта.
Теперь все взгляды устремились на вновь прибывших: темнокожую, прилизанную супружескую чету достаточно учтивых лазутчиков.
– Всем здравствуйте! Мы – Джон…
– …и Лесли.
– Мы – друзья Кита, – пояснил Джон, – из всемирно известной труппы «Лейксайд плейерс»!
– Нас пригласили на роли персонажей более зрелого возраста – господина и госпожи Монтекки.
– Я – леди Монтекки, – под общий хохот объявил Джон. – Шучу! Шучу! Это неправда!
– Замечательно! Грандиозно. О’кей, начнем сначала, и напоминаю – не устаю повторять: сегодня у нас просто читка и никакой актерской игры!
– Ага, ты всегда так говоришь, Айвор, – сказал Джордж. – Но берегись – сейчас все начнут выделываться.
– Бернард, как только вы будете готовы, начнем, да? – сказал Айвор.
Бернард прочистил горло, сдвинул очки на самый кончик носа, как будто собирался просмотреть список покупок, и мы начали.
– «Две равно уважаемых семьи / В Вероне, где встречают наc событья…»
Пролог, казавшийся мне медленным и тягучим, сейчас проносился мимо, и мои собственные строчки каменной стеной замаячили в отдалении, но все мысли были только об одном: что за перец этот Бенволио, кто такой? Быстро перелистнув несколько страниц, я увидел, что он вступает как раз там, где я закончил читать. Из-за Бенволио я и прервался. Его первый диалог – с Самсоном, которого поручили мне, и я решил: нужно хотя бы слегка изменить голос, чтобы не было путаницы… акцент, что ли, включить?.. заодно и свой актерский диапазон покажу…
Какой может быть диапазон? Я перевернул еще страницу и увидел имя Бенволио над большим сплошным куском текста, а почему, кстати, Хелен клянчила у Фран деньги, почему усмехалась? Почему все вдруг уставились на меня? Да потому, что дальше шла моя строчка.
– «Грегорио, уговор: перед ними не срамиться».
Роль Грегорио читала Хелен, и это немного ободряло: обмениваться репликами предстояло с тем, кто знал текст, может, и не хуже, но уж всяко не лучше.
– «Что ты! Наоборот. Кого ни встречу, сам осрамлю», – пробормотала она, и мы продирались дальше сквозь текст, пока не настал черед этого перца Бенволио.
Я придумал такую стратегию: слова произносить как можно проще, одно за другим, как по камням через ручей переходить, без всяких вариаций темпа или выразительности:
– «Оружье. Прочь. И. Мигом. По. Местам. Не. Знаете. Что. Делаете. Дурни».
Но кто-то на меня прикрикнул: Люси Тран, исполнительница роли некоего хлыща Тибальта, которая, кстати, тоже со мной не церемонилась, зашикивала каждую мою строчку, да еще тыкала шариковой ручкой мне в локоть.
– «Мне НЕНАВИСТЕН мир и слово „МИР“, как ненавистен ТЫ и все Монтекки! Постой же, ТРУС!»
Люси определенно решила пренебречь указанием Айвора насчет невыразительного чтения, но я продолжал дозировать слова, как будто бросал монеты в прорезь автомата.
– «Сударыня. За. Час. Пред. Тем. Как. Солнце. Окно. Востока. Золотом. Зажгло…»
А следующая сцена – уже с Ромео, тягомотный диалог, Майлз вздыхал, и глумился, и хохотал каким-то ненатуральным смехом: если попытаться изобразить письменно, то выйдет «ха-ха, хо-хо». Дождь уже не барабанил в стекло, поэтому отпала всякая необходимость так кричать, но Майлз не унимался и тянул верного Бенволио за собой в следующую сцену и еще дальше, и мне доставалось все больше и больше строчек, так что я уже начал думать: «Господи, уж не главная ли у меня роль? Куда мне столько текста! Нельзя ли урезать?!»
Добрая старушка Полли, хозяйка усадьбы, вступила следующей и, переключаясь с одного диалекта на другой, повела нас в поход по Британским островам, от Ист-Энда в Мидлендз, Ньюкасл и далее, а я понял, что Кормилица введена в эту пьесу просто шутки ради. Потом был еще один щекотливый эпизод: когда я расписывал смерть Тибальта и раздавал слова, как ребенок сдает карты, после чего, слава богу, Бенволио заткнулся, тогда я смог посмотреть и послушать, и вот наконец через несколько часов мы перешли к делу:
– «…но повесть о Ромео и Джульетте / Останется печальнейшей на свете».
Молчание, потом неловкое шевеленье. Страницы закрыты. Айвор хмурится и говорит:
– Ну, так: игры было слишком много. Ясно, что работы предстоит непочатый край. Мы… мы будем вытаскивать косточки из этого исполнения. Вниманию всех! Перерыв пятнадцать минут. Не более пятнадцати.
Вся труппа встала, чтобы размяться, и я в первый раз встретился взглядом с Фран: она улыбнулась, не разжимая губ: а ты молодчина! Я так оробел, что даже не решился к ней подойти, тем более что путь мне преграждал Ромео.
– Итак, Бенволио, какие впечатления?
– Здóрово. А ты вообще отлично читал.
Он отмахнулся от похвалы:
– Первая читка, я пока только вникаю, понимаешь? Потом-то еще лучше будет. Но послушай… – Он опустил увесистую ладонь мне на плечо. – У нас с тобой много общих сцен, да? То есть реально много.
– Да, я тоже заметил.
– Ну так вот, я хотел удостовериться: ты же не собираешь таким манером проговаривать свои реплики, верно?
Я вообще не собирался проговаривать свои реплики никаким манером. В промежутках между чеканкой слов я наблюдал за актерами: даже на мой дилетантский взгляд, было видно, что эта постановка обречена, вне зависимости от моего участия.