Сто тысяч раз прощай — страница 25 из 75

Во-первых, в труппу входили неактеры и антиактеры, то есть те, у кого вообще ничего за душой не было: я, Хелен, Бернард.

Далее, самая большая группа – актеры-имитаторы. С хорошо поставленными голосами, скользящими вверх-вниз, с неожиданными паузами и логическими ударениями; они сохраняли царственную осанку, как дети, изображающие королей и королев на игровой площадке. Это, собственно, тоже актерская игра – изображать королей и королев, но какая аудитория будет по доброй воле такое смотреть?

Что же до Фран Фишер, я, наверное, был не вполне объективен. Но тогда, в оранжерее, она показалась мне величайшей актрисой, чей блеск проявлялся в том, чего она не делала. Она не позировала и не напрягалась, не старалась до неузнаваемости изменить свой обычный голос. В отличие от Майлза, она не делала пауз где попало, чтобы потом ускоряться и наверстывать, неестественно изображая естественную речь, не мямлила и не проглатывала звуки. Почему-то те слова, на которые я подолгу таращился, таращился и таращился, не в состоянии докопаться до смысла, у нее вдруг становились красноречивыми, взволнованными и живыми. «Неситесь шибче, огненные кони, к вечерней цели. Если б Фаэтон был вам возницей…» – говорила она, и, хотя я так и не понял, откуда там кони, почему они горят огнем и кто такой Фаэтон, в голову почему-то лезло: да, я знаю, что ты имеешь в виду.

Талант никогда меня не привлекал, скорее наоборот – он склонял меня к досадливым насмешкам и вселял желание бежать подальше от тех, кому легко давались определенные навыки, но каждый раз, когда она заговаривала, стены зала подступали ко мне ближе. Героиня, которая в моем представлении была в лучшем случае иллюстрацией, девушкой на балконе, сейчас становилась то комичной и страстной, то умной и своенравной, то непокорной и – моя шестнадцатилетняя натура содрогалась от этого слова – чувственной. Как можно изобразить все эти качества, если в тебе нет на них ни намека? Сыграть их все, не обладая ни одним? Рядом с Джульеттой Ромео выглядел сущим болваном и нытиком. Что она в нем нашла?

Сейчас вокруг нее сгрудилась целая компания, к явному неудовольствию Майлза.

– Она неплохо справится, если, конечно, над собой поработает, – заявил он и отошел; а я окончательно стушевался и, даже не отважившись с ней заговорить, решил выйти на воздух.

– Эй, Чарли, – окликнула она, когда я проходил мимо, – ты просто молодец!

Я содрогнулся и заспешил дальше. Из-за облаков появилось солнце, такое же серьезное и внушительное, как дождь, который оно сменило; у самого выхода стояли Айвор с Алиной, склонив друг к другу головы: они искали решение проблемы и проблемой этой был я.

– Привет, Чарли, – сказала Алина; сегодня она бескомпромиссно стянула волосы сзади, да так, что брови остервенело вздернулись. – Ну, каково твое впечатление? От новой роли?

– Мм… я как бы… не уверен…

– Да, было заметно, что ты нащупываешь собственный путь! – сказал Айвор.

– И что понимаешь примерно одно слово из девяти, – добавила Алина.

– Алина! – одернул Айвор.

– Не согласишься ли ты попробовать себя в качестве ассистента режиссера?

Меня собирались отстранить от лицедейства, и я испытал желанное облегчение.

– Если у вас есть кому передать эту роль…

– Нет-нет, мы всего лишь хотим, чтобы ты попробовал себя на новом поприще, – уточнил Айвор.

– А кроме того, в данный момент у нас на примете никого нет, – призналась Алина.

– Но причина не в этом!

– Ну…

– Тебе нужно хотя бы неделю поработать над ролью.

– Хорошо, – сказал я, чтобы поскорей отделаться.

– А можно спросить: ты хоть раз в жизни был в театре?

Я засмеялся:

– А как вам кажется?

– Скажи, Чарли, – начала Алина, – что в таком случае тебя здесь привлекает?

– Хм… Тут можно самые разные знакомства завести, правда же? – Я оглядывался, пытаясь найти для себя алиби.

В отдалении на скамье сидел Алекс – Меркуцио, который, сдвинув на затылок шляпу, скручивал сигарету. «Самые разные знакомства». Я поднял руку в знак приветствия.

– У тебя все отлично получится, – сказал Айвор. – Со временем.

– А если нет – милости просим в помощники режиссера, – напомнила Алина.

И снова я поднял руку. В школе мне внушили, что парню западло нахваливать внешность другого парня и даже держать такое в мыслях, но Алекс был настоящим красавцем: весь такой изящный, томный, прямо как танцовщик. В своей роли, как и в жизни, он сохранял насмешливый вид, который подчеркивала полукруглая складочка в одном уголке рта, и сейчас мне почудилось, что его насмешка направлена на меня. Но нет, ребром ладони он смахнул со скамейки дождевую воду.

– Давай. Посиди.

Рядом с Алексом у меня всегда возникало такое ощущение, будто я обязан попросить автограф.

Алекс Асанте… талантище, один из двоих. Мы это почувствовали при первом же знакомстве, стоило ему только открыть рот. Когда-то наш учитель французского пообещал, что мы, если будем стараться, вскоре сможем войти, так сказать, в транс, тогда все барьеры рухнут и мы начнем говорить, думать и даже видеть сны на красивейшем иностранном языке. Идея была, конечно, заманчива, но мне так и не довелось приблизиться к этому состоянию (с экзамена я вообще свалил через полчаса); а вот у Алекса в речи, как и у Фран, звучала та самая непринужденность. Я понятия не имел, кто такая королева Маб и почему она не появляется на сцене, но знал, к чему клонит Алекс, и чувствовал, что должен соответствовать.

– Классно у тебя получается.

Он пренебрежительно отмахнулся:

– Смотря с кем сравнивать.

– Нет, правда, я серьезно.

Алекс вздернул плечи, потом опустил.

– Мой стандартный образ: веселый чужак, – сказал он. – А вот ты в самом деле сыграл отлично.

– Ну, я-то говно полное.

Он рассмеялся:

– Лучше считай, что ты пока… сырая глина.

– Наверно, меня вообще турнут.

– Ты. Был. Столь. Крут. – С каждым словом он хлопал меня по колену. – И кстати, турнуть тебя нельзя, Совет по делам искусств не позволит. Главное – набраться опыта! Дабы посредством Шекспира влиять на судьбы юношества. Пока приходишь на репетиции, ты в коллективе. Пока у тебя есть интерес.

– Что-что, а интерес у него есть, правда, Чарли? – Это подгребла Хелен. – Еще какой интерес – мы с Фран даже заключили пари. – Большим и указательным пальцем она сжимала монету в один фунт. – Фран сказала, что ты не вернешься, а я сказала, что прибежишь как миленький, мы поспорили на соверен, и я выиграла. – Она взъерошила мне волосы. – Так держать!

– О чем речь? – не понял Алекс.

– Чарли влюбился.

В нашу сторону направлялась Фран.

– Хелен, завязывай! – взмолился я.

– Он влюбился в театр, или я не права, Чарли? Потому он сюда и ходит. Ой, Фран, и ты здесь! А я как раз говорю, что Чарли обожает театр.

– Неужели? – удивилась Фран.

– С недавних пор. – Я пожал плечами. – В основном как зритель.

Хелен усмехнулась:

– Ты не поверишь, как часто в школе Чарли с приятелями, скажем, поджигает чью-нибудь тетрадь с домашкой и кто-нибудь из их компании непременно говорит: слушайте, это же сцена из «Гедды Габлер», один в один.

– Хелен…

– И нам приходится уговаривать: Чарли, хотя бы на минуту забудь о драматургии. Но куда там – Пинтер то, Стоппард это, и Чехов, Чехов, Чехов…

– Кроме шуток? – усомнился Алекс, насмешливо склонив голову набок. – И какая же твоя любимая пьеса?

Прошло немного времени.

– Трудно выделить какую-нибудь одну.

– Может, «Вишневый сад»? – предположила Хелен.

– «Сад» – это круто.

– Ха! «Сад»! – гавкнула Хелен. – Да-да, так они и выражаются, Чарли с дружками: «Сад». Кто, мол, хочет в субботу поехать со мной в Лондон? Я достал билеты на детский утренник, будут давать «Сад»…

– Пора, наверное, перекусить, – сказал я и поспешил унести ноги.

У истоков

Тогда мы впервые тусовались вчетвером – Алекс, Хелен, Фран и я; как ни странно, мне мало что запомнилось, хотя впоследствии мы сдружились. Помню, вместо того чтобы наворачивать запеканку из нута, мы играли в бадминтон без правил: не поделившись на команды, как бог на душу положит, без сетки, подбрасывали воланчик и ударяли по нему ракетками с лопнувшими струнами, а точнее – ободами от найденных на лужайке ракеток. И еще помню, как сам себе удивился, когда пошел играть, вместо того чтобы привычно наблюдать со стороны. Именно с такого удивительного чувства единения и начинается дружба, хотя нельзя сказать, что я держался легко и непринужденно. Уж если я облажался с шекспировскими репликами, нужно было отличиться хотя бы в бадминтоне.

– Расслабься, Чарли, – сказала Фран, когда я, чертыхаясь, рассекал воздух пустым ободом ракетки.

Перед ужином мы вернулись в наш составленный из гнутых кресел кружок, чтобы заняться текстом. У нас всегда говорилось «текст», а не «пьеса».

– Для начала запомните, – сказал Айвор, – хотя текст и озаглавлен «Ромео и Джульетта», на самом деле он – о каждом из нас. Для Ромео, конечно, это рассказ о Ромео; Джульетта считает, что каждое слово написано о ней; но и Парис убежден, что это его история! Всех нас одолевали страсти, со всеми происходили удивительные события, мучила тайная влюбленность, терзала скрытая ненависть. Потому Кормилица считает, что здесь рассказана история о ней, Слуга считает, что о нем, а Бенволио?

Айвор выжидательно посмотрел на меня.

– Что… о Бенволио?

– Да! Именно так! Потому что здесь нет второстепенных персонажей – равно как и в жизни!

Рядом скептически вздохнул Майлз. Подобные коллективистские разговоры социалистического толка грели душу, но никто не сомневался, что на самом-то деле пьеса написана о Ромео. Ну кто готов по доброй воле убить летний вечер на просмотр спектакля «Бенволио и аптекарь»? Я – вряд ли, притом что сам играл Бенволио. Как персонаж он напрочь лишен ярких черт. Ни удачных шуток, ни семьи, никакой любовной линии – впечатление такое, что у собеседников он вызывает скуку, а то и досаду. Все его реплики направлены на чужие действия: сам он, по сути, не приносит никаких вестей, а только уговаривает других прекратить драку или повторяет сведения, уже известные зрителям. Вроде он лучший друг Ромео, но сам Ромео – это ясно как день – предпочитает Меркуцио, а когда в середине пьесы Бенволио резко умолкает, трудно поверить, что кого-нибудь это огорчит. У Самсона хотя бы есть своя фишка: он грызет ноготь. А Бенволио – просто подпевала, конформист, наблюдатель; другие персонажи с ним откровенны, но его собственные откровения никого не интересуют. Вообще говоря, поразительно, что люди, которые меня, по сути, не знали, обеспечили мне такое точное попадание в роль.