Пинцет
Напрасно медсестра показала мне пинцет. Каждая стеклянная гранула со звоном падала в эмалированный лоток, а эта мымра как будто получала удовольствие: копалась, раз за разом что-то нащупывая, у меня в мясе, мурлыкала и бормотала себе под нос. В каком-нибудь вестерне или остросюжетном фильме мне бы дали закусить деревянную палку, прежде чем обработать раны чистым спиртом. А я здесь только утыкался лицом в бумажное полотенце, расстеленное у меня на каталке.
– Ух ты, крупный попался, голубчик, – оживилась медсестра, и по дну лотка звякнул очередной кубик стекла.
Повернув голову, я увидел маму: она стояла в просвете между ширмами. На ней было черное вечернее платье, самое нарядное; макияж размазался, на лице вспыхивала то злоба, то тревога и опять злоба, а я – уже в который раз – почувствовал, что оторвал ее от более важных дел. Мне она виделась настоящей красавицей, причем до боли разочарованной жизнью, и я был только благодарен, что глаза у меня покраснели от дезинфицирующего спрея.
В машине, пряча лицо, я склонился вперед, словно выжидая удобного момента, чтобы распахнуть дверцу и выкатиться на шоссе. Кстати, такую возможность следовало иметь в виду. Мама, которая вынужденно покинула своих гостей, приглашенных на ужин (она теперь устраивала званые ужины), отбросила всякую тревогу и теперь только кипятилась:
– Рекламные стекляшки! Черт, как такое в голову могло прийти: воровать рекламные стекляшки?
– Я их не воровал.
– У нас в гольф-клубе случается воровство, но там хотя бы крадут бутылки водки и джина. Крадут мясную вырезку! Крадут деньги.
– Я не крал стаканы, я, наоборот, хотел от них избавиться.
– Да, Майк мне рассказал – это, мол, для того, чтобы ты и деньги мог украсть!
– Деньги я не брал.
– А что же ты брал?
– Да эти… скретч-карты.
– Которые потом обменивал на…
– На деньги, но о деньгах вообще речи нет, пока…
– Пока – что?
– Пока не стерта защитная полоска.
– Так-так, значит, воровство было чисто умозрительным. В таком случае тебя, надо думать, ждет абстрактный, умозрительный суд и какая-нибудь теоретическая, четырехмерная процедура вынесения приговора. «Да, за мной тянется судимость, только в параллельной вселенной».
– Но на меня же не повесят судимость? Правда?
– Если твоя вина будет доказана – еще как повесят! Ты позарился на лотерейные выигрыши! Считай, залез к Майку в карман!
– Нет, это не одно и то же.
– С позиций закона это одно и то же!
– А ты много знаешь про позиции закона?
– Я знаю то, что у тебя большие неприятности, Чарли, это я знаю точно. – Включив левый поворотник, она свернула с главной дороги. – Майк сказал, что у тебя был сообщник.
– Когда он успел это сказать?
– В больнице – он сказал, что кто-то приходил за деньгами: на камерах одно и то же лицо в каждую твою смену. Есть запись. Кто это был? Один из твоих дружков? Харпер?
Я прикусил язык.
– Нет, в самом деле, Чарли, что произошло? Мы тебя вором не растили.
– Но, как видишь, вырастили. Так что вот.
Теперь язык прикусила она, и дальше мы ехали в молчании; я комкал в руках заскорузлую, вонючую футболку. Но мой позор этим не ограничивался: вся одежда была разодрана в клочья и перепачкана кровью, так что мне пришлось напялить привезенный мамой старый тренировочный костюм ее любовника, серый, весь вытянутый, как тюремная роба. Мы въехали в Библиотечный микрорайон.
– Извини, что из-за меня тебе пришлось бросить гостей.
– Чего уж там. Они сели играть в «Счастливый случай» – по мне, удовольствие почти такое же, как от визита в больницу. Почти.
– И как тебе… у Джонатана?
Мама с прищуром покосилась в мою сторону, но тут же стала смотреть на дорогу.
– Как есть, так и есть, Чарли. Как есть, так и есть.
Мы свернули на Теккерей-кресент и припарковались поодаль от дома, чтобы не будить отца, но я увидел, что в комнатах горит свет.
– Папа в курсе?
Мама выдохнула:
– Значит, так. Если я правильно поняла, на домашний звонила какая-то девушка и спрашивала тебя, причем очень беспокоилась, и это беспокойство передалось ему, поскольку ты, кажется, сам его предупредил, что заночуешь у Харпера.
– И?..
– И он позвонил мне – вот до чего дошло, – а я ему рассказала.
– Все?
– Конечно – он же твой отец.
– Мама!
– Ну хорошо, а что я должна была сказать?
– Допустим, что я упал с велосипеда.
– И приземлился точнехонько на кучу фужеров? Брось, пожалуйста, Чарли, он же все равно узнает.
– Господи!
– Хочешь, зайдем вместе?
– Ну да, конечно, так будет лучше.
– Не знаю. Не уверена.
– Мне пора, – сказал я, но мы не шелохнулись.
– Что за девушка? Новая подруга? – До той поры мать произносила эти слова с двусмысленной ухмылкой, но сейчас что-то изменилось.
– Можно и так сказать. Была. Пока я ее не подставил.
– Тоже участвует в спектакле? – (Я повернулся к маме; она все знала.) – Папа рассказывал, что ты запал на Шекспира.
– Она тоже участвует в спектакле.
– И кто же она?
– Джульетта.
– Да нет, глупыш, по жизни.
– Зачем тебе знать?
– По-моему, вполне естественный вопрос…
– Фран. Ты ее видела в пабе.
– Фран. – Она взвесила это имя. – Хм… И как она?
– По жизни или?..
– Как Джульетта.
– Супер.
– И ты тоже?
– Нет.
– Мне придется идти смотреть?
Я про себя усмехнулся.
– Папа сказал то же самое.
– Да мне только приятно будет.
– Нет, я тебя освобождаю. – Теперь мне действительно нужно было идти.
– Звони. Если что понадобится, если он неадекватно отреагирует.
– Нет-нет, я думаю, он будет всем доволен.
– И непременно в понедельник утром позвони.
В понедельник ожидались результаты выпускных экзаменов.
– Зачем?
– Затем, что я – твоя мать. Вдруг будут хорош…
– Я же знаю, что экзамены провалил.
Она выдохнула, закрыв глаза:
– Ладно, не будем пререкаться хотя бы по этому поводу. Не более одного скандала в день, договорились?
Я открыл дверь и помедлил, как будто мы до сих пор мчались по шоссе. Мама напряженно улыбнулась; я с содроганием – тугие повязки впивались в изрезанную кожу – вылез из машины и, не оглядываясь, пошел к дому.
Стыд
Он стоял ко мне спиной, обхватив полку со стереосистемой и словно удерживая ее на весу. А возможно, сам за нее держался. Из колонок неслась музыка джаз-оркестра, как будто по лестнице с грохотом сходила лавина. Бадди Рич, подумал я, услышав соло на ударных. Отец зажал в пальцах сигарету; стоявшая рядом с бутылкой виски пепельница была полна окурков. Когда он подносил ко рту стакан, у него тряслась рука.
– Привет, пап.
Силясь бросить взгляд через плечо, он пошатнулся.
– Сколько?
Я вздохнул:
– Хочешь знать, сколько я наворовал?
Лучшая защита, решил я для себя, – это нападение. Раз он считает, что я отморозок, значит буду отморозком.
– Да, какую сумму ты похитил?
– Не хочешь спросить: «Чарли, ты живой? Как твоя спина?»
Он резко повернулся и чуть не упал, – видимо, закружилась голова.
– Мама сказала, ты в полном порядке, так что не надо тут меня учить.
– Тогда попробуй: «Чарли, я так беспокоился».
– По-твоему, я за тебя не переживаю?
– Можно слегка приглушить музыку?
– По-твоему, я крепко сплю и за тебя не волнуюсь?
– Ну, если бы ты целыми днями не кемарил на диване, так по ночам бы крепче спал.
– Ты не можешь знать, чем я занимаюсь целыми днями, – тебя целыми днями где-то носит.
– Я пропустил что-то важное?
– Не увиливай. Сколько ты…
– Не считал. Пару сотен.
– Но ты же зарабатывал!
– Ага, три фунта в час.
– Ну знаешь, кому не хватает оклада, тот трудится сверхурочно – так уж работа устроена!
Я хохотнул, и отец закусил удила:
– Как это понимать?
– Кто бы говорил о работе. И о заработках.
– Что?
– Ну вот ты лично когда в последний раз трудился?
– Ты знаешь, по какой причине я не могу работать.
– И что же я знаю? Ты никогда не рассказывал.
– А о чем рассказывать? Как по-твоему, что я могу тебе рассказать?
– У тебя на тумбочке колеса! Думаешь, я этикетки читать не умею?
На мгновение он опешил.
– Все под контролем, не волнуйся!
– А я, представь себе, волнуюсь! Что еще прикажешь делать? Как я могу не… Блин, до чего же мне тут обрыдло!
– Чарли!
Отец – я видел – отшатнулся, как от пощечины, но меня уже понесло.
– Меня, йопта, достала уже такая жизнь! Каждый день только и думаю: «Вот сейчас начнет до меня докапываться. Вот сейчас разорется».
Еще одна пощечина.
– Это неправда.
– Прихожу домой и думаю: пять часов, неужели уже надрался? А не плакал ли он сегодня? А не забыл ли выйти пробздеться? Ты лузер, папа, и рядом с тобой кто хочешь станет лузером.
– Чарли, я понял, я тебя услышал.
– Да, я знаю, причины есть, но ты о них помалкиваешь, ты вообще ни о чем не говоришь!
– А сейчас-то из-за чего мы завелись? Деньги ведь не кто-нибудь воровал, а ты! Зачем?
– Да затем, что у нас дома – голяк!
Пластинка в конце концов доиграла. Трясущийся, пристыженный, отец ощупью нашел за спиной диван, рухнул и сложился пополам, как от удара под дых, и меня на какой-то кошмарный миг охватило позорное, злобное чувство превосходства. Получай, пронеслось в голове, это тебе от меня, и мне плевать.
Тишину нарушало только потрескивание иглы.
– Почему вы не сохранили семью?
– Это был не мой выбор.
– А к чему такая гонка? Пусть бы год-другой все было шито-крыто, да хотя бы пару месяцев. В других семьях родители так и поступают – ради детей или еще почему, но чтоб мы хотя бы выросли.
– Говорю же: это был не мой выбор!
– Но ты, считай, выставил ее из дома! Мог бы… продержаться!