– Я не собираюсь «ненавидеть жизнь».
– А любить?
– Ну ты даешь… сама-то ее любишь?
Она усмехнулась:
– Да! Да, черт возьми, да, наконец-то я ее люблю! И знаешь что, ты бы тоже ее полюбил, если бы так не робел.
– Я не робею.
– Молодец. Приятно слышать. Тогда я тебе больше скажу…
Из динамиков неслось «Все, чего я хочу на Рождество, – это ты» Мэрайи Кэри, и Алекс, который успел вернуться, сидел с другой стороны от меня, перекрывая выход.
– Ты ему сказала? – спросил он.
– Что она должна мне сказать?
Хелен сделала глубокий вдох:
– У нас есть свободная комната.
– В брикстонском сквоте.
– На самом деле дыра жуткая. В подвале, темная, сырая.
– Зато бесплатно.
– Счета раскидываются на всех поровну.
– Подработку найти – плевое дело: в баре или где-нибудь на подхвате.
– А в сентябре вернешься в колледж.
– Никуда я не поеду.
– Поедешь как миленький.
– Знаешь ведь, что поедешь, так чего упираешься?
– Не получится. Отец…
– Ты же говорил, ему лучше.
– Пока да, но…
– Слушай, Чарли, тут полтора часа езды, это же не Новая Зеландия.
– Но я не могу вот так: раз – и уйти.
– Зачем идти? Мы тебя подвезем.
– Мы тебя забираем.
– Двадцать шестого, сразу после Рождества. Ждем до семи вечера.
– Чарли, – сказал Алекс, – все, чего мы хотим на Рождество, – это ты.
Я вновь сел за парту только в сентябре 2003-го, в двадцать три года. Формально я относился к категории «возрастных обучающихся», хотя возраст не прибавлял мне зрелости, если судить по количеству фальстартов, заносов, похмелий и нарушений графика. Для начала пришлось закрыть все бреши, оставшиеся после школьных выпускных экзаменов, потом сдать эквивалент абитуриентских испытаний, потом найти достаточно благосклонный университет, где не задавали вопросов о гигантских пробелах в моем резюме, и все это время на выходных и по ночам я подрабатывал в барах и ресторанах, а после смены отправлялся куда-нибудь на тусовку. В ту пору я словно вернулся в дни ранней юности, когда обязанность трудиться наталкивалась на желание никогда не ударять пальцем о палец; в результате мое образование уподобилось огромному пазлу, который долго пылился на столе, собранный лишь наполовину. Соблазн махнуть на него рукой и смести все фрагменты со стола в коробку был невероятно велик. Я бы, конечно, не справился без Хелен и Алекса, которые всячески меня поддерживали, проверяли домашние задания, напоминали своевременно подавать заявления, и теперь я все чаще думаю, что дружба – это такой дар, с которым не сравнятся ни школьные успехи, ни удачи карьерного роста.
Основу – довольно шаткую – для моих занятий составили два школьных предмета, которые я выбрал в качестве профилирующих: информатика и изо. На какой-то тусовке в августе девяносто седьмого совершенно незнакомый мне человек сказал: в жизни важно нащупать то, что у тебя хорошо получается, и сделать это своей профессией. Но компьютеры и изобразительное искусство сочетались примерно как лук и шоколад, то есть никак. В университете я окончательно убедился, что грызть гранит науки – это не по мне. Одаренным компьютерщиком я не был и уж тем более не видел себя в искусстве, однако мой тьютор посоветовал мне записаться на курс визуальных эффектов и анимации, где меня научили работать в программах с внушительными названиями «Премьер», «Фьюжн» и «Ньюк». На заработанные в барах деньги я купил самый мощный компьютер, какой только смог себе позволить, и освоил композитинг, рендеринг, каркасное моделирование, матирование, а пока эти навыки укладывались у меня в голове, культурная среда начала меняться.
Оказалось, что зомби и вампиры, космические корабли и пришельцы, которых я обожал рисовать в школьные годы, а также нескончаемые часы, отданные фильмам и игре в «Дум», сыграли важную роль в обучении ничего не подозревавшего оболтуса. Мне и раньше не составляло труда нарисовать свисающее на нерве из черепа глазное яблоко, но теперь, владея нужной программой, я мог заставить его поблескивать и отвратительно раскачиваться, а уж превратить горстку из двадцати человек в двухсоттысячную толпу или омолодить главного героя было проще простого. Так я пришел к визуальным эффектам – моей нынешней профессии. Через информатику и изо.
Алекс Асанте переехал в Лос-Анджелес. Мы его постоянно видим, но в основном на телеэкране, в ролях копов или честолюбивых молодых адвокатов, готовых даже преступить закон, чтобы выиграть дело. Он довольно известен, хотя всегда стремился выше, к пику славы. Из сквота мы выехали после окончания университета. Я познакомился с Нив, сменил работу в ресторане на киношный постпродакшн и недавно открыл компанию на паях с коллегами. Иногда нас приглашают на премьеры фильмов, над которыми мы работали; мы находим свои места в самом последнем ряду и смотрим, как на поклоны выходят актеры, далекие и чужие.
Хелен познакомилась с Фрейей, влюбилась и, «чтобы не ломать стереотипы», переехала в Брайтон. Когда мы там встретились и гуляли по пляжу, она пригласила меня на свадьбу и попросила стать ее шафером.
– О’кей. Это обязательно?
– А как же! Это большая честь, гомофоб ты несчастный. К тому же Алекса не будет, он на съемках, так что давай…
– Ладно уж… И речь придется толкать?
– Угу, да.
– С юмором?
– Ну ё-моё, конечно с юмором. Иначе и быть не может.
– Это жуткий стресс. Да и юморист из меня… сама знаешь… А вдруг не получится?
– Все у тебя получится, ты, главное, вещай громко. И непременно искренне. Расскажи, что я грязно ругаюсь и что ты ценишь нашу дружбу. Вот видишь – уже и текст готов. Не отлынивай.
Так я стал свидетелем на свадьбе у Хелен и, когда настал мой черед, попросил ее об ответной услуге.
А потом, за месяц до свадьбы, пришел мейл со скриншотом страницы из «Фейсбука», которая анонсировала лондонский вечер встречи театрального кооператива «На дне морском» (1996–2001).
«Надо ехать, правда? Встречаемся прямо там».
Копнуть поглубже
Я надел пиджак; Нив наблюдала с порога.
– Ты, случайно, не в свадебном костюме?
– Нет.
– До меня вначале не дошло, что встреча у вас не простая.
– Сделаю над собой усилие…
– И правильно. Она этого ждет.
– Все этого ждут, все участники.
Неужели я держался натянуто? На самом деле мне всегда претили эти ностальгические порывы. Встречи одноклассников я не посещал, в родной городок приезжал редко, фотографии, за редкими исключениями, не хранил, не разыскивал старинных подруг в социальных сетях. Жизнь делилась на до и после, причем граница сдвигалась каждые лет семь: до и после Фран, до и после переезда, до и после Нив, но водораздел между эпохами оставался явным и точным, как стратификация геологических слоев. Если «после» оказывается лучше, к чему зацикливаться на «до»?
Следующую эпоху должно было ознаменовать вступление в брак, но за три недели до этого события у меня возникла потребность копнуть на один, два, три слоя вглубь. Это было нехарактерно, что не укрылось от Нив, и та беззаботность, с которой она приняла мое первоначальное объяснение, улетучивалась по мере приближения даты нашего сбора.
– Я же тебе предлагал: поехали вместе.
– На годовщину чужого любительского спектакля? Это последнее дело. Нет уж, спасибо, я еще умом не тронулась.
– Там Хелен будет.
– С Хелен я могу повидаться в любой день. Да и потом, ей, как и тебе, захочется потрепаться со всеми старыми друзьями. Вспомнить ваши распевки, драки креслами-мешками, упражнения на доверие…
Меня разобрал смех.
– В таком случае я долго не задержусь. Да и кого я там узнаю?
– Думаю, кое-кого узнаешь.
Я со вздохом опустился на кровать:
– Мне совсем не обязательно туда ехать, только скажи…
– Ну знаешь, нечего на меня стрелки переводить. Сам уже большой, делай что хочешь. Ты хочешь поехать?
– В принципе, да.
– Что тебя гонит?
– Не знаю. Ностальгия.
– Любопытство?
– Отчасти.
– Хоть отдохну от тебя. Погуглю старых поклонников. Фотошопом вставлю свой аватар в их свадебные фотки.
– Счастливо оставаться.
– Смотри, чтоб никакой помады на вороте.
– Как в песне.
– В какой еще песне? – спросила она.
– Это слова из песни. «На вороте помада выдала тебя». Ты прекрасно знаешь.
– Понятия не имею, я же не из Сестер Эндрюс. И родилась вроде не между войнами.
– Почему ворот у меня должен быть перепачкан помадой? Как она туда попадет?
– Вот именно: если член перепачкан помадой, это другое дело. Я проверю.
– Один разврат на уме.
– Да. Так что советую поторопиться домой.
Когда мы отсмеялись, я счел, что теперь вправе уйти, но в автобусе по непонятной причине задергался. Когда-то я смотрел документальный фильм про саранчу, а может, про цикад: эти насекомые, стоит им немного подрасти, зарываются в иссушенную землю Аризоны, Мексики или Сахары, где спят ровно семнадцать лет, после чего все разом, огромной, сокрушительной тучей взмывают в воздух. А вдруг такова же и первая любовь? Спит, набирается сил, а потом уничтожает все хорошее и прочное? Вполне возможно.
Только маловероятно. Я до безумия любил Нив, а помимо всего прочего, мы с Фран в шестнадцать лет были совершенно другими, на нынешний взгляд – не от мира сего, как инопланетяне, и потом: первая любовь не бывает настоящей, она тревожна и лихорадочна, это, скорее, подростковая имитация любви. Она приходит лишь по твоему хотенью, и я, вызывая в памяти образ Фран Фишер, испытывал неловкость, смешанную с теплотой. И кое-что еще, почти не поддающееся описанию, но уж точно непохожее на великую разрушительную страсть, хотя этих чувств оказалось достаточно, чтобы вынудить меня переодеться, почистить зубы и выйти из дому в ненастное ноябрьское воскресенье.
Местом сбора выбрали верхний зал неприметного паба в Сток-Ньюингтоне, да и время назначили невинное: шесть часов вечера. Семейно-дружеский сбор, говорилось в приглашении. Мы с Хелен договорились встретиться в баре напротив, чтобы освежить в памяти события прошлого.