Злился ли я, в свой черед? Едва ли. Вполне понятно, почему так сложилось; им всегда было легко вместе, и я рад, что Джордж перестал ходить с затравленным видом, что он счастлив, успешен и влюблен. Близкий мне когда-то человек женился на моей бывшей возлюбленной. Приплыли!
И все же некоторое время я молчал; возможно, от зависти – не к тому, что Фран и Джордж вместе, а ко всей их истории. Хорошая история, лучше моей; у нее логичный сюжет и счастливый финал, точнее, она благополучно продолжается. Даже сейчас, спустя годы, пока мы не общались, я знал, что вместе им будет хорошо, и стоило Грейс отойти в сторонку, как я положил руку ему на плечо, крепко стиснул пальцы и попытался облечь свои чувства в слова:
– Джордж, ну ты и стервец.
Он рассмеялся, хотя и немного нервно:
– Странно, да? Я и сам вижу, что странно.
– Нет, это так… романтично.
– Ох, жуткое слово. Ну, если тебя это утешит, наш брак не полностью держится на любви. Правда, Фран?
– Это верно, – подтвердила Фран, останавливаясь рядом с ним. – Тоска, да и только.
– Привет, Фран. – Огибая живот, я щекой коснулся ее щеки.
– Идем. – Она взяла меня за руку. – Открою тебе темную сторону.
И тебе спасибо
В этом пабе на крыше была площадка, с которой открывался вид на террасный парк Сток-Ньюингтона; в туманном воздухе плыл запах дыма – по воскресеньям все топили камины.
Ящики с пустыми бутылками, ржавеющий мангал, увядшие до серо-коричневого цвета тропические пальмы.
– Разве сюда можно? – усомнилась она, выискивая место посуше, чтобы посидеть.
– Вряд ли. Хочешь, спустимся в зал?
– В зале нам поговорить не дадут.
Мы сели на старую скамейку, такую сырую, что у нас мгновенно промокли пальто, и точно так же, как при первом знакомстве, стали по очереди рассказывать о главных вехах своей жизни. Теперь я отвечал на вопросы охотнее, чем тогда, в шестнадцать лет, и у меня создалось впечатление, что она в курсе многих моих дел, но спрашивать, откуда у нее эти сведения, мне не хотелось.
– Молодец, у тебя все хорошо.
– Да, пока неплохо.
– Очень рада, но не удивляюсь. Я знала, что ты себя найдешь. – Она положила руку на большой округлившийся живот.
– Сколько еще?
– Три недели.
– Мальчик или девочка?
– Мальчик.
– Имя выбрали?
– Имя… представь, мы уже зовем его Чарли.
Шучу, сказала она и рассмеялась: насчет имени они еще не решили, хотя Чарли – очень милое имя. Я спросил: а в общем и целом как дела? В общем и целом за все это время счастье ей так и не улыбнулось – она сама не перестает удивляться. Случайный брак, загубленная карьера, безденежье.
– Когда мне стукнуло двадцать, для меня настали жестокие годы. А я-то думала, это будет мое время. Столько было надежд и ожиданий – так бывает, когда в гости собираешься: думаешь, что надеть, подбираешь наряды, планируешь, как себя вести. А приходишь – физиономии отталкивающие, музыка – хуже некуда, что ни скажешь – все невпопад…
– У меня то же самое, только я еще и пил по-черному.
– Ну, я тоже через это прошла – с тем ненормальным. У меня был странный брак – Джордж тебе не рассказывал? Знаешь, есть такая тема: некоторые парочки напьются – и бегут татушки делать. Ну а мы побежали брак регистрировать. Господи, каким местом я думала? Татушки хотя бы долговечны. Мы повздорили только один раз (тогда я и поняла, что совершила роковую ошибку) – из-за морских коньков и обычных лошадей: якобы это родственные виды. Ну то есть на эволюционном уровне. «Франсес, я категорически отказываюсь верить в подобные совпадения!» Пародия, кстати, очень точная.
– Невероятно.
– Все мои лучшие пародии – на безвестных людей. Не будем поливать его грязью, он был обаятелен, хорош собой, да к тому же до сих пор остается отцом Грейс, но по существу это идиот. Мои родители… ой, просто беда… они его ненавидели.
– Сильнее, чем меня?
– Нечего на них наговаривать! Мама тебя обожала! Рассказывала, как ты бросал камешками мне в окно, а она тебя застукала. И потом говорила, что никогда в жизни не видела более романтичного зрелища.
– Было такое. Но тогда ее перекосило.
– Зато теперь она считает, что это было очаровательно.
– А как твои родители относятся к Джорджу?
– Ой, Джордж у нас пупсик, Джордж безупречен во всем.
– Джордж Пирс, да?
– Профессор Джордж Пирс. Он даже знает разницу между конем и морским коньком.
– И никаких тайных пороков.
– Один все же есть: когда мы ужинаем в ресторане и дело идет к завершению, он начинает убирать со стола. Соскребает с тарелок объедки, аккуратно составляет посуду. Дай ему волю – он и посудомойку загрузит, глаза б мои не глядели.
– Ну, если это самое страшное…
– Вот именно. Сейчас я и в самом деле намного счастливее, чем раньше. Нашла работу по душе, нашла того, с кем хотела быть рядом. Он, кстати, занервничал, когда узнал, что здесь будешь ты.
– Да ладно!
– Все раздумывал, как ты себя поведешь. Опасался, что у тебя крышу снесет.
– Лет двадцать назад – точно снесло бы.
– Или что вспыхнет какая-нибудь старая искра и мы с тобой сбежим.
– Вот-вот, я затем и приехал.
Она засмеялась:
– Как пишут на коробке с фейерверками? «После воспламенения не приближаться к пиротехническому изделию».
– В течение какого времени – там не указано?
– Двадцать лет, пожалуй, в самый раз.
– Двадцать лет – это уже безопасное расстояние, – изрек я, но в голову вдруг закралась мысль… естественно, полная паранойя, но я не удержался. – Скажи, а тебе, случайно, Джордж не нравился… тогда?
– Когда пьесу ставили? Нет, конечно. – Она взяла меня за руку. – Я была влюблена в тебя, ты ведь знаешь.
– А я в тебя.
– Нет, подожди: ты же наверняка это видел, да?
– Да.
– Я очень сильно тебя любила, очень.
– Я тоже.
– Такое не часто случается, поверь мне.
– Не часто. Жаль, что все так скверно закончилось.
– Скверно? Нет, это было болезненно, но не скверно.
– А когда мы прилюдно ругались в торговых центрах?
– Да, наверное. Но мне кажется, если двое расстаются по обоюдному согласию, то между ними и дальше должно сохраняться согласие. Если можешь отступиться без борьбы… Но ведь мы были семнадцатилетними. Совершенно другие люди.
– Абсолютно!
Как-то так получилось, что мы молча взялись за руки, и у меня возникло безотчетное желание сесть напротив, чтобы я мог на нее смотреть, а не коситься украдкой, разглядывать давно знакомые смешинки вокруг глаз, которые стали чуть глубже, и новые морщинки-скобочки возле губ, похожие на отпечатки ногтя в свежей глине, и едва заметный шов на нижней губе, и отколотый краешек зуба, как загнутый угол страницы. Она убрала волосы за ухо и с улыбкой развернулась ко мне лицом.
– Зубик! – вырвалось у меня.
– Что такое?
– Помню, у тебя была крошечная щербинка на переднем зубе.
– А-а, вот ты о чем… – Она прикусила палец, чтобы продемонстрировать зуб. – Я его нарастила. Но не ради самолюбования… просто мой агент сказал, что иначе мне не светит сниматься в рекламе. Оказалось, впрочем, что проблема совсем в другом.
– Жаль. Мне эта щербинка была очень дорога.
– Если тебе станет легче, я еще несколько зубов подправила, – сказала она, оттягивая пальцем щеку.
– Не надо, не надо.
А после секундной паузы я услышал:
– Знаешь, как принято говорить: «Ты совсем не изменилась», но даже если это близко к истине, я что, должна радоваться?
– Я думаю, это означает, что ты выглядишь не хуже.
– Зато ты выглядишь значительно лучше, – отметила она.
– В такие зрелые годы?
– А разве у нас зрелые годы?
– У нас пограничный возраст.
– Тебе этот возраст к лицу, Чарли, ты хоть куда.
– Только не говори, что я заматерел.
– Я даже не понимаю, что это значит.
– Это значит растолстел.
– Нет, тут дело в другом. Твое лицо… ты как будто дорос до своего лица… и можешь с ним подружиться.
– Кто прекрасно выглядит, так это ты. Вся светишься, так ведь говорится?
– Давление и злость. В бедрах раздалась. Вот и заводи после этого детей. У тебя-то есть детки?
– Деток нет. Но мы очень хотим. Отчаянно. Стараемся.
– По-моему, точная фраза. Надо стараться по-настоящему.
– Что ж… удачи во всем!
– Спасибо. Спасибо.
Больше всего мне хотелось сменить тему, но на что переключиться, я не придумал.
– Итак… – сказал я.
– Итак…
– Надо идти вниз.
– Ладно. Пошли.
– Как приятно повидаться.
– И мне.
– Чудесно выглядишь.
– Немного устала.
– Я считаю, ты просто красавица. Ведь я имею право так говорить?
– Не знаю, у Джорджа необузданный нрав. Так мне кажется.
На этом месте нам следовало бы встать и вернуться в зал, но вместо этого она подняла мою руку и посмотрела на наши сплетенные пальцы:
– Все странно.
– Да.
– Ничего ужасного.
– Да, но все же…
– Я много думала о своих чувствах, ну… об этом… и не хочу патетики, – заговорила она, – но первая любовь, мне кажется, – это как песня, глупая популярная песенка, которую слушаешь и думаешь: ничего другого слушать не захочу, в ней есть все, это величайшая музыка всех времен и больше мне ничего не нужно. Но теперь мы этот диск ставить не будем. Мы теперь стали жесткими, опытными, изощренными. Но когда по радио передают ту песню… Это все равно хорошая песня. Хорошая. Вот. Глубокая мысль?
– Очень!
– И ты счастлив, да?
– Да.
– Ну и я! И я! Вот видишь! Хеппи-энд!
– Значит, никакого побега не будет?
– В других обстоятельствах я бы сказала «будет», но сейчас у меня уже назначена дата кесарева, а у тебя – дата свадьбы, так что…
– Тогда замнем.
– Давай. Замнем.
Она на мгновение прильнула к моему плечу, и мы оглянулись, чтобы напоследок увидеть изморось в желтом уличном свете. Фран поежилась на скамейке: