– Я вообще-то освободилась, но можно тут с вами перекурю?
Так вот это кто! Это мой мастер парикмахерских дел.
– Покурим, – кивнула я.
У меня никак не получалось справиться со слезами.
– Вы плачете? – посочувствовала девушка. – У вас что-то случилось?
– С мамой отношения выясняли, – кратко ответила я.
Не перечислять же весь комплекс печальных факторов.
– Ой, я тоже, если с мамой поссорюсь, весь день потом реву. Я ее так люблю, сама не понимаю, почему ссоры выходят.
– Дуры мы, наверное, – предположила я.
– А вы ей позвоните и попросите прощения. Жалко же ее. Мне свою всегда жалко становится, когда поругаемся.
Девушка была такая милая, не вписывающаяся во всю эту обстановочку, что плакать расхотелось.
– Обязательно позвоню, – согласилась я.
– А вы что хотите? Покраситься? Кончики подровнять?
– Нет, я как та вот, ваша предыдущая. Наголо.
Девушка тихонько засмеялась.
– Тут это, как я посмотрю, самая популярная стрижка. Работаю здесь с весны – почти каждый день кто-то требует волосы снять под машинку. Раньше в обычном салоне работала – никто такого не просил.
Я очень удивилась. Мне-то казалось, я одна такая на всем белом свете. Ну, почти одна. А тут – вон оно что!
– А почему популярная? – задала я неуместный вопрос.
Откуда парикмахерше знать, почему клиенты выбирают такой фасончик?
– Я вот тоже об этом думала. Но мне кажется, они тут скучают у себя в домах. Одни сидят. Ну съездят сюда, купят чего-нибудь. Потом опять домой. Мужики их делами заняты. А им хочется как-то на себя внимание обратить. Мол, все достало. Начинаю новую жизнь с нуля.
– На мужиков действует? – заинтересовалась я.
– Ага. Даже удивительно. Кто плачет-рыдает, кто злится… Но как-то их это… встряхивает, что ли. Хотя есть такие, которые жутко ругаются.
– Да. Я видела. Эти вот. Только что. Все три реакции в одном флаконе: и плакал, и злился, и ругался.
– Ну, эта вообще разошлась. Уже не знает, чего учудить.
– А чего она про Париж ему орала?
– Сама не пойму. Они вроде в Париж летали. А что там произошло… Меня не касается.
– Значит, Париж на месте, – улыбнулась я.
– Наверное. Я не была. И не знаю, попаду ли. А вот стричь ее было тяжко. Она так дергалась, психовала…
– Да я уж видела. Дурдом.
– Они тут все на кокаине или на чем еще, не знаю. Такого насмотришься – от людей шарахаться начнешь.
– Неужели все?
Девушка засмеялась.
– Нет, конечно. Просто сегодня день такой. Мрачно смотрю на жизнь.
– И у меня такой день. Со всех сторон обступили.
– Меня Ангелина зовут, – представилась девушка.
Имя ей удивительно шло. Я же с первого взгляда подумала: ангел.
– А меня Майя. Может, будем на ты?
– С удовольствием.
…Я уселась в кресло. Ангелина расчесала щеткой мои волосы.
– Слушай, давай передумаем, а? – тихо предложила она, наклонясь к моему уху. – Ну кого ты лысиной удивишь? Ты же не такая, как эти. Зачем тебе?
– Да надоело все. Вот и подумала.
– Смотри, какая красота: крепкие, здоровые. Зачем губить? Давай массажик головы тебе сделаю, кончики подровняю – уйдешь как новенькая.
Вся решимость моя пропала. Действительно, кому я что докажу отсутствием волос? Маме будет больно, это ясно. Она гордилась моими косами, любила их расчесывать, заплетать… И вот я, как дура последняя, заявлюсь к ней в новом облике…
– Ты права, – согласилась я. – Давай массажик и кончики. И – спасибо тебе. Ты хорошая.
Мы все успели обсудить. Я пересказала содержание полученного письма.
– Ревнует. Потерять твоего боится, – заметила Ангелина.
– Он уже восемнадцать лет не мой. Какая ревность?
– Глупая она. И злая. Терпела, видно, пока замуж не вышла. А потом – прорвало. Бывает же.
– Вот пусть на мужа своего и прорывается. А я тут с какого боку?
– Плюнь и разотри. Чего тебе с ней делить?
А и правда – делить мне с Иришкой было нечего и некого. Надо забыть, и все.
Ангелина рассказала и о себе. Она приехала из Белоруссии, из самой столицы. Не за заработком, хотя, конечно, такие заработки, как тут, на родине и во сне не увидишь. Тут чаевые меньше пяти сотен не оставляют. Одна клиентка однажды в состоянии особой злобы и гнева кинула ей на столик пять тысяч, воскликнув при этом: «На, подавись!» Ангелине очень хотелось догнать ее и засунуть красную бумажку той за пазуху. Но она остановила порыв своей души, сказав не очень слышно: «Сама подавись!», – и спрятала денежку. Жила Ангелина в соседнем городке, снимала комнатушку, копила на машину (почти скопила, вот-вот), ходила на курсы вождения. А все почему? Она решительно поменяла свою жизнь из-за несчастной любви.
– Жениться не хотел, а так – я не стала. Не хочет со мной вместе всю жизнь прожить, значит, не любит. А мне так не надо. Без любви – зачем? Но я боялась, что все-таки уступлю ему. Вот и уехала. И не жалею.
Конечно, Ангелине было всего двадцать лет. Она уверенно мечтала о любви. И пусть – ее время. Ее мечты.
– А ты думаешь, здесь кого-то встретишь, кто будет рад жениться? – не удержалась я от скептического вопроса.
– Мне кажется, встречу. Может быть, уже встретила. Тут есть такой молодой человек… Такой хороший…
– Из этих, местных?
– Да, из поселка. У них дом такой! Я глянула сходила. Дворец, а не дом. Но он такой воспитанный, приятный. Телефон у меня взял. Встретиться предложил.
– В сказки веришь?
– Ну почему в сказки? Я человек, и он человек. Разве мы не можем просто понравиться друг другу?
– Я бы поостереглась.
– Чего?
– Ну вот этих мыслей эпохи Просвещения, вот этого «равенства и братства»…
– Может быть. Но ты его не видела. А я видела много раз. Он хороший, добрый человек.
– Тебе виднее.
Чего я взялась разубеждать прекрасного Ангела? Она явно неглупая, воспитанная, положительная. И может быть, ей очень даже повезет.
А руки у нее золотые. Массаж снял всю черноту дня, что обрушилась на меня. Волосы струились по плечам. Я нравилась себе. И еще – я была благодарна девочке за то, что она меня отговорила от «нью лука».
Мы обменялись телефонами. Договорились в ее свободный вечер посидеть тут в кафешке за чашечкой кофе. Она обычно работала вечерами, но через неделю по графику три дня подряд выпадала ей утренняя смена.
– Созвон?
– Конечно!
Я помахала рукой и отправилась к своей машинке, не подозревая, что увидеться нам предстоит гораздо раньше того дня, который мы наметили.
19. Отшельники
Небо переливалось мириадами звезд. В детстве я надеялась, что когда-нибудь обязательно полечу в космос. Сейчас, сидя на ступеньке крыльца и задрав голову вверх, я думала: «Зачем лететь? Мы и так в космосе. Земля – мой космический корабль».
Мне казалось, я понимаю, о чем говорят звезды.
Я была рада ночной тишине и покою. Как странно получается: мне грустно без людей, а с людьми тяжко. Не со всеми, конечно, но в целом – мир человеческий давит. Дикий хищный мир. Интересно, так всегда было или только сейчас столь явно проявляется хищная сущность человека?
Вряд ли только сейчас. Иначе откуда брались бы отшельники, уходившие в пустыни тысячи лет назад? Значит, и тогда, когда людей на планете жило не так уж и много, если сравнивать с сегодняшним днем, были те, кто хаосом человеческой жизни тяготился.
Хаос… Это то, что было до космоса, до гармонии, соразмерности, упорядоченности. Хаос – это бездна. Изначальное состояние мира. Но из этой бездны возникли первые божества. Так считали древние греки.
Но если мир людей представляется хаосом, то чему-то новому предстоит из этого хаоса родиться? Мы – еще первобытный материал? Что-то мы не осознаем до конца, отпихиваем от себя в суете. У меня, например, до этой одинокой жизни совсем не было времени просто так сидеть и думать. Вот, наверно, зачем уходили от людского мира одиночки-отшельники. Им хорошо думалось. Их никто не отвлекал от созерцания и молитв. Хотя… Не все так просто. Они сами себя отвлекали. Что-то внутри их не давало покоя…
Я стала думать о Марии Египетской. Мне о ней рассказал папа, когда мне исполнилось четырнадцать. За полгода до своей смерти. Я любила зайти к нему в кабинет, залезть на старый кожаный диван с ногами и, увидев улыбку в его глазах, начать канючить:
– Пап, расскажи чего-нибудь.
Он никогда не отказывал. Бывало, просил подождать, пока не закончит работу, чтобы мысль не потерялась. Тогда я сидела тихо и ждала. А потом начинался рассказ. И все эти рассказы я до сих пор помню. Только недавно поняла: все они были рассказаны зачем-то. Не просто так, чтоб послушала и убралась из его кабинета восвояси, а с особой целью.
Про Марию Египетскую я тогда узнала, что жила она давным-давно в Египте (нетрудно понять). Давным-давно – это в пятом веке. И вот в двенадцать лет она убежала из родного дома и стала блудницей.
Мама, которая тоже любила послушать папины рассказы, когда у нее получалось, очень испугалась слова «блудница».
– Простите, Анатолий Константинович, но это немыслимая история. Девочка в двенадцать лет… Сбежала из дому, стала такими вещами заниматься! Может быть, Майе рано знать про эти ужасы?
– Мам, ты чего? – обиделась я. – Какое – «рано»? Ты что, забыла? У нас Людка Крюкова в шестом классе родила. И прекрасно я знаю, что такое блуд. Это очень глупые и пошлые девчонки делают. Людка-то была самая двоечница. И вечно перед мальчишками вертелась.
Мама растерялась тогда. А папа сказал:
– Это вечная история. Но не со всеми случается потом то, что случилось с Марией Египетской.
Жила Мария своей распутной жизнью, веселилась, пристрастилась к вину. При этом блудом занималась она не за деньги. На свою полунищую жизнь зарабатывала она тем, что пряла. А блуд казался ей единственной радостью и смыслом жизни. Однажды увидела она толпу паломников. Они шли в Иерусалим на праздник Воздвиженья Креста Господня. Мария пошла за ними. Не из благочестия, а чтоб было с кем предаться разврату.