з болото, которое клином вдавалось в старый графский бор и называлось Зеленый клин.
Учитель поверил соседям, которые говорили, что нынешним летом Зеленый клин совсем высох, что на нем косят и ходят вдоль и поперек. Подойдя к болоту, окаймленному дымчатой лентой леса, Александр Федорович переобулся в постолы, а сапоги связал голенище к голенищу и повесил через плечо. Сломил ольховую ветку и, отмахиваясь от комаров и слепней, пошел дальше, ориентируясь на высокий грудок. Но только ступил на густую зеленую траву, провалился до колена. Хотел тут же выдернуть ногу, но, почувствовав вязкое дно, сделал шаг и второй ногой. Так, все время погружаясь до колена в холодное черное месиво, и добрался до сухого клочка земли. Выбравшись на грудок, посмотрел вокруг: земля здесь в прошлом году была вспахана, и теперь на ней росла сурепка, а кое-где виднелась рожь-падалица. «Наверное, лопатами копали. Плуг сюда не доставишь», — подумал он, садясь на прошлогоднюю стерню, и вдруг услышал отчаянную брань. Почти следом за ним по болоту шел мужик с плугом на плече и тащил за собой рябую однорогую корову.
Учитель сразу узнал Егора Погорельца, что отказался посылать детей своих в школу. Даже одному, налегке, пробираться по этому болоту Александр Федорович считал наказанием. А Егор нес на себе плуг да еще и коровенку тащил, как набухшую от воды колоду. Трудно было сказать, кому из них больше доставалось. Человек хоть мог переступать с ноги на ногу, чувствуя твердое дно болота. А корова не доставала до дна и, по сути дела, ползла по черной хлюпающей грязи. Егор тащил ее за налыгач…
«Как же он перетащил свою худобу через трясину?» — удивился Александр Федорович и, главами проследив путь крестьянина, заметил узкую, заросшую камышом плотину из лозы.
Выбравшись из болота, Егор отпустил корову. Она сразу же начала жадно щипать траву. Но налетело столько слепней, что пастись стало некогда. Поняв, что корова не выдержит и, подняв хвост, убежит в болото, мужик начал бить слепней, гулко хлопая по брюху коровы огромными ладонями. Корова успокоилась и стала пастись, лишь изредка помахивая хвостом. Разогнав слепней, Погорелец повернул к учителю угрюмое, утомленное лицо и, как бы извиняясь, что отвлекся, сказал:
— А вжэ ж е тых слипакив, от е!
Больше Александр Федорович ничего от него не услышал, как ни старался втянуть в беседу. Слушал Егор охотно, а на вопросы отвечал только кивком головы.
— Егор, что же вы не записали в школу хотя бы старшего сынка, ведь ему девятый год? — уже собравшись идти дальше, спросил учитель.
На утомленном лице Егора появилось подобие улыбки. Он удивленно посмотрел на учителя большими, по-телячьи покорными глазами.
— Вы знаете, сколько ему годов? — спросил он и уже по-настоящему, во все лицо, благодарно улыбнулся. — Сколько живу, ще нихто нэ пытав про моих детей. А вы…
И совсем неожиданно этот угрюмый молчун начал рассказывать о своей жизни, о том, какой ценой достался ему этот ковалок земли. Говорил он медленно и с такой натугой, будто ворочал тяжелые болотные камни, под которыми дремали нужные ему слова.
А на вопрос о школе ответил, что очень любит сына и желает ему доброй жизни, потому и не пускает в школу: грамотному человеку теперь живется хуже, чем темному. Неграмотный знай ковыряет землю, добывает себе ковалок хлеба. А ученый, глядишь, книжку в руки возьмет, начнет искать правду да все такое… А паны его за шиворот да в Картуз-Березу. Коммунист. Красный. Враг власти и бога. Уж лучше так, без науки и книжек. Сын у него растет крепкий, здоровый и уже приучается хозяйновать.
— Хозяйничать такому малышу рановато, — возразил учитель.
— Ни, вин дуже моцный, хай втягуется. Наше дило працовать. Мы ж з ным на хутор стягуемся.
— Вот на хутор я бы вам не советовал выезжать. Одичаете как волки.
— А! Дикому волку лучше, чем прирученному, — устало отмахнулся Егор.
Продолжая путь, Александр Федорович больше но обращал внимания ни на вязкую болотную грязь, ни на жару, ни на слепней. Все это было ничто в сравнении с повседневной мукой здешних крестьян. Он прошел мимо косарей, которые, стоя почти по пояс в воде, косили траву, купленную у пана по восемьдесят злотых за морг. Долго следил за подростками, которые на длинных палках подносили к стогу копны сена. Мальчикам было лет по тринадцати. Они увязали в болоте до самого пояса и ворочались в нем, как пчелы, попавшие в деготь. Казалось невероятным, что они все же продвигаются вперед.
Учителя поразила выносливость жителей этого сурового края, их долготерпение и трудолюбие. Он задумался и не заметил, как вышел из болота в большой смешанный лес. В лесу было сухо, свежо и торжественно. Напоминая шум дождя, падающего на озеро, мелко лепетали осины. Шушукаясь, поскрипывали сосны. Чуть слышно посвистывали березы. Где-то настойчиво и монотонно выстукивал свою азбуку дятел. И ко всему этому, как сторожа, прислушивались дубы.
Переодевшись в сухие штаны и обувшись в сапоги, учитель почувствовал себя другим человеком, бодрым, сильным. Он шел, внимательно присматриваясь к жизни леса. На одной полянке, возле березнячка, увидел диких коз. Они беззаботно паслись: никто их здесь не пугал. В этом лесу было запрещено не только охотиться, но даже появляться мужикам-лапотникам. В другом месте дорогу перебежал лось, преследуемый волком. Увидев человека, волк оставил свою жертву и нырнул в чащу.
Бор становился все гуще, а воздух суше и приятней. Пряный запах земляники и теплого меда носился над полянами, усеянными цветами и густой сочной травой, которую никогда не трогала коса. Это были места прогулок панской семьи, и портить траву здесь не разрешалось, так же как и собирать ягоды.
«Совсем другой мир, — подумал учитель. — А ведь можно было бы все болото превратить в такие же леса и луга и распрощаться с постолами да вонючими онучами».
От поляны по лесу шла просека, на которой стояло несколько стожков свежего сена. Он догадался, что это для приманки диких коз и лосей на потеху панам. Догадка подтвердилась: в конце просеки белела высокая каменная вилла графа Жестовского. На середине поляны стоял незаконченный стожок. А в конце ее, у самой опушки леса, — воз сена. Вдруг расстояние между возом и стожком начало заметно сокращаться. Раскачиваясь и вздрагивая, зеленый воз быстро катился по траве. Может, показалось?
Нет, воз двигался. Лишь подойдя совсем близко, учитель заметил мелькавшие под возом ноги, аккуратно обмотанные белыми полотняными онучами и обутые в постолы. Впрягшись вместо лошади, человек быстро шел, прикрытый нависшим сеном.
— Боже помогай! — нарочито громко сказал учитель.
Ответа не последовало. Но воз остановился, оглобли упали, и из-под зеленой шапки сена выглянул здоровенный, раскрасневшийся мужик лет тридцати. Телосложением он напоминал старого горбатого лося: весь вырос в спину и плечи, а ноги в белых домотканых штанах — крепкие, длинные. На разгоряченном крупном лице — широкая, счастливая улыбка.
Учитель понял, что человек этот радуется буйной неукротимой силе, играющей в его могучих руках. А руки у него большие, тяжелые. Пальцы толстые, узловатые и черные, точно болотные корневища.
— Да вы что ж это, сами тянули воз? — спросил учитель, удивленно глядя на силача.
Крестьянин улыбнулся еще самодовольнее и ответил:
— Алэ.
— А лошадь заболела?
— Чому?
— Так чего ж вы сами тянете такой тяжелый воз? Коня жалеете?
— Алэ.
— Коня жалеете? — учитель недоуменно пожал плечами.
— Вин так крэпко пасеться… — Мужик, прищурив глаза, посмотрел на опушку, где пасся сытый гнедой конь.
— Конь-то собственный?
— Чому? Хозяйский.
— А сено для кого?
Крестьянин отер лицо тыльной стороной ладони и не спеша почесал в затылке. Он, видно, никак не мог подобрать нужное слово и вот искал его, ероша тяжелые русые кудри, в которых запуталось несколько зеленых травинок и голубой цветочек величиной с дождевую каплю. Наконец слово было найдено.
— Кому сено? Та кому ж, звирам.
— Лосям да сернам?
— Алэ.
— Что ж, и серны нужны. Панам забава… — согласился учитель.
Лицо крестьянина вдруг помрачнело, словно на него упала тень от тучки, закрывшей солнце. Сощурившись, будто сам себе, сказал:
— Та вжэ хай лучше зверями забавляются, чем людьми. — Но тут же спохватился. — А вы до самого пана?
— Да, к графу.
— Ну, то прямо. От по той стэжци, мимо стожков. — Указав тропинку, повернулся к возу.
Но учителю не хотелось уходить, и он спросил мужика, где тот живет.
— А вы хто ж будете?
— Учитель из Морочны.
Мужик еще сильнее сощурил свои маленькие и черные, как паслен, глаза.
— У-у-чи-тель? — переспросил он. И тут же охотно пояснил, что он батрак Рындина, управляющего имением. И уже полушепотом добавил, что после одного случая хозяин запретил ему разговаривать с незнакомыми людьми.
— Тогда я пойду, чтобы вам не было неприятности.
— Чому? Не бойтесь. За вас совсём ничего не будет. — Узнав, что имеет дело с учителем, батрак начал стараться говорить по-городскому.
— Почему вы думаете, что за меня ничего не будет?
— Про вас и люди, и паны хорошо говорят.
— Ну, паны долго хвалить не будут, — усмехнулся учитель. — А вас как зовут?
— Антоном меня зовут. Был хлопцем, то и фамилия была. Миссюра моя фамилия. А зараз Антон — тай усе. А то еще Мараканом прозывают…
— Так это вы тот самый Антон, который цепом убил дикого кабана?
— Алэ, — Антон улыбнулся той же счастливой улыбкой, которой встретил учителя. — Крэпко я его…
Александр Федорович с интересом смотрел на странную фигуру этого человека. Он вспоминал рассказы морочан о том, что Антон весь изувечен и видит совсем плохо, но силы у него на пятерых.
— Не знаю, Антон, откуда вы берете такую силу. Но растрачиваете ее немилосердно.
Антон удивленно пожал плечами.
— А куда ж девать ее? На то она и сила, чтоб крэпко работу делать.
— Да, работу вы любите. Пан, наверно, доволен.