— А мне мало дела до того, что он про меня скажет. Оно лучше, коб работал на себя… Да ничего не поделаешь. Простому человеку, я так скажу, без работы совсем нельзя. Бывает, наробишься, аж ноги гудят. Повалишься на постель и вместо молитвы скажешь: крэпко сегодня поработал!
Учитель уже понял, что «крэпко» — любимое слово Антона. Употреблял он его часто невпопад, даже вместо «хорошо» и «красиво». Но каждый раз это слово полнее и глубже, чем всякое другое, выражало сущность его могучей натуры.
— Чего ж мы стоим на жарюке? — вдруг спохватился Антон. — Лучше ж под дерево… Вон под ту березу…
— Как интересно растет! — Учитель залюбовался старой березой с двумя круто изогнутыми под самой кроной стволами. — Никогда не видел такого причудливого дерева!
— Алэ. Добрые полозья растут. Крутые, гладкие, без сучка, — заметил Антон. — Думаю так, что двое саней выйдет. А по-вашему?
— Должно получиться, — ответил учитель, хотя смотрел на березу совсем с другой точки зрения.
Подошли к березе и уселись там, где зеленые ветви каскадом падали на траву. Антон достал из-за куста кувшин простокваши, горшочек гречневой каши, кусок черного хлеба и предложил учителю вместе пообедать. Учитель тоже вынул все, что было у него в карманах пиджака. Разложили припасы на большом листе лопуха и начали есть.
Антон был счастлив, что учитель обедает с ним запросто, как с равным. Он заговорил проще и откровеннее. Рассказал, какие деньги выбрасывает граф на увеселения, чего стоит каждая охота. Шепнул и о том, что управляющий собирается каким-то хитрым способом оттягать имение у ясного пана.
— А что вы думаете? И оттягает. Да пан и сам уже махнул рукой на это имение.
— Почему вы так думаете?
— Чому ж думать? Оно так и есть. Вот же канал прочистил. Думаете, с добра? Э-э-э… — Антон прищурил правый глаз и помахал у себя перед лицом толстым черным, как дубовый корешок, пальцем. — По этому каналу поплывет за границу морочанский лес. Поплывет, как лед весною. Вон сосед наш, Скирмунт, еще в прошлом году весь свой сосняк спустил за полгроша. А раньше старый пан даже сажал лес. И-и… Бронь боже, чтобы продал деревинку!
— Да почему ж это так? — спросил учитель, стараясь вызвать Антона на дальнейший разговор.
— Як же почему? — удивился Антон. — Паны они ж тоже не дурные, видят, что скоро им «жаба титьки даст». Я вам скажу так, пане учитель: боятся они соседства с Советами, как черт креста. Вот и стараются все повернуть в деньги. Дерево оно штука ж ненадежная: может загореться, а где и червяк подточит. А золото ничего не боится. Отослал его куда-нибудь в английску чи там в америцку банку — и получай про́центы.
Учитель удивился, что этот неграмотный батрак так здраво рассуждает, и подумал: «А хозяева, наверное, его и за человека не считают».
Антон словно угадал его мысли:
— Мой хозяин да и его жинка думают, что я понимаю не больше, чем вижу. А глаза у меня и правда плохие. Так они часто вслух говорят про все такое… А я так, ненароком, кой-что возьму да и пойму…
За беседой не заметили, как из-за толстого ствола березы прокралось солнце и начало растапливать масло на хлебе, которым учитель угощал Антона. Глянув на солнце, Александр Федорович стал собираться.
— Давно со мной никто так не говорил, — признался Антон. — Дома совсем не с кем побеседовать. Только с конем… А вы, пане учитель, гукните, когда нужно чи дров привезти, чи другое дело… Я на своего хозяина не дуже молюсь, да и он знает, что другого такого дурня не найдет, то и держится за меня, особенно не прижимает.
— Спасибо, Антон. Хозяйства у меня никакого нет, а с дровами я сам справлюсь. Правда, у меня не столько силы, как у вас, но…
— Э-э-э… — печально протянул Антон. — Теперь и половины не стало того, что было. Крэпкий был я когда-то. Дуже крэпкий! Алэ ж! У меня все кости переломаны, а ноги совсем плохо гнутся. А все по милости ясного пана. Забавлялись паны моей силой. Скуку разгоняли…
И Антон доверчиво рассказал о своем сиротском детстве и покалеченной юности.
Четырнадцати лет остался без родителей и начал жить самостоятельно. Сперва был конюхом на панском дворе. Потом заставили возить сено. Раньше этим занимались два человека. А он согласился работать один, потому что был очень сильный и умел так увязать воз, что покати — не растрясется. Работал старательно: мечтал скопить денег на свой ковалок земли и уйти на хутор. Может, мечта его и сбылась бы, да сила помешала. Из-за силы и пострадал. По вечерам да в воскресенье Антон любил бороться, но никто не хотел с ним тягаться, все боялись. Тогда он обучил этому делу годовалого бычка. Упрутся лбами — и кто кого. Сначала побеждал Антон. Но бычок рос быстрее и скоро перестал сдаваться, а в два года начал побеждать человека. Как-то эту борьбу увидел управляющий и приказал повторить ее перед окнами графа. Тогда еще был жив старый пан Казимир.
С того дня Антон стал часто бороться с быком на потеху панам. Огромные толпы зевак, шум и свист разъяряли быка. И он, случалось, нарушал правила борьбы, которым был обучен: бросался на своего противника и поднимал его на рога.
А однажды молодой пан, теперешний граф, захотел похвастаться перед гостями своим силачом. Одел его в красный костюм, расшитый золотом. А управляющему приказал напоить быка водкой и устроить борьбу на закрытом дворе, где не будет зевак.
Антон с детства был близорук: не заметил свирепости быка, его налитых кровью глаз. Лишь когда открыли ворота сарая, он понял, что с животным творится что-то неладное. Но отказаться от борьбы не посмел. Против обыкновения, бык не стал дожидаться ласкового почесывания шеи. Сразу же уставился в землю лбом и с глухим ревом начал рыть копытом землю. Это был вызов на борьбу. При первом же столкновении бык повалил Антона и начал катать, как веретено.
Зрители, сидевшие высоко на балконе, хохотали от удовольствия. Управляющий от страха перед быком спрятался в сарае. Не растерялась только Оляна, любившая Антона. Девушка видела борьбу в щелку забора. Она схватила топор и, как в колоду, вогнала топор в голову обезумевшего животного.
Никто не надеялся, что Антон выживет. Да была тогда в Морочне бабка Куприяниха, которая лечила от всех болезней. Целый месяц обкладывала она травами да окуривала пахучими кореньями изувеченного борца. И выходила. Но Антон с тех пор стал нескладным и неуклюжим. Даже верхом на коня сесть не может.
А только ж паны не дали ему покоя и после увечья. Пошел он к пану проситься на прежнюю работу. А тот топнул ногой: «Вон со двора, Квазимодо!» Антон не понял слова и ляпнул: «Сам ты козья морда!» И в тот же день очутился в тюрьме. Будто за политику… Да так три года и отсидел.
— Это я рассказал вам, щоб вы, значит, знали, якой он, тот ясный пан, раз идете просить его, — сказал Антон, закончив свою повесть. — А только ж не советую вам говорить сразу с самим паном. Начните сперва с управляющим.
— Почему?
— Да не любит он, когда его обходят. Крэпко не любит.
Управляющий Игорь Вячеславович Рындин оказался лысым полненьким мужчиной лет пятидесяти. По белым холеным рукам с пухлыми пальцами и длинными ногтями в нем сразу угадывался потомственный барин.
Он принял учителя с любезной улыбкой, которая почти не сходила с его лица в течение всего разговора, провел гостя в беседку, устроенную под кленом на берегу озера, угостил холодным варшавским пивом из тяжелых черных бутылок, наливая его в такие же черные бокалы, и первым заговорил о природе, окружавшей имение.
Александр Федорович пил пиво и молча любовался озером, окаймленным густым смешанным лесом. В ширину оно было не больше километра, зато в длину казалось бесконечным, и дальний берег его отделялся от неба чуть приметной дымчатой лентой лозняка. Среди озера, на островке, похожем на курган, зеленели две березки. Небо в озере отражалось, как в хорошем зеркале, — светлое, чуть-чуть голубое. Но вот из лесу дохнул ветерок и сразу же собрал воду в синеватую мелкую рябь. Он старательно гнал эту рябь к другому берегу, но барашки вновь и вновь поднимались откуда-то со дна и бежали, бежали. Учитель смотрел на эту рябь и на островок с березками, и ему казалось, что островок плывет, мчится, разрезая мелкие волны. Но вот солнце зашло за тучу. Лес на другой стороне озера почернел. Березки на островке нахмурились. Озеро потемнело. Теперь и вода, и березки слились с общим темным фоном леса. А когда солнце выглянуло снизу из-под тучки, на середину озера откуда-то выскочила яхта с раздутыми светло-зелеными парусами.
Учитель даже привстал от удивления. Яхтой ему показался островок с двумя березками. На фоне все еще чернеющего леса эти березки были удивительно схожи с большими раздутыми парусами на белых, немного накренившихся мачтах.
Но тучка ушла, лес снова зазеленел, и видение мчащейся по озеру яхты исчезло. На островке, склонившись в разные стороны, как поссорившиеся сестры, по-прежнему стояли одинокие тоскующие березки.
«Здесь даже солнце светит по-другому», — подумал учитель и перевел взгляд на высокий восточный берег, с которого смотрелась в воду двухэтажная вилла. Вилла напоминала новенький пароход, который вот-вот спустят на воду.
Вдруг тишину озера, как большую хрустальную вазу, раскололи звуки вальса. Сначала учитель подумал, что играют на террасе виллы. Но тут же увидел две лодки, выплывшие из-за мыса, поросшего черемухой. В маленькой голубой лодке сидел стражник в белом кителе и форменной фуражке. А на большой четырехвесельной лодке разместились музыканты во фраках. Звуки вальса плавно разливались над мелкими, чуть приметными волнами. Так же медленно, как этот вальс, из-за мыса выплыла еще одна лодка, белая, под черным парусом. Она направлялась к островку.
Только теперь Александр Федорович разглядел между березками на островке стол и суетившихся вокруг него девушек в белых платьях.
За парусной лодкой плыли два черных, совершенно одинаковых лебедя. Этих птиц Александр Федорович видел впервые и залюбовался ими. Лебеди грациозно изгибали длинные красивые шеи, окунали клювы в воду и снова, с каким-то подчеркнутым сознанием собственного достоинства, спокойно поднимали головы, лишь изредка поворачивая их в стороны, словно проверяя, любуются ли ими.