И когда он наконец оказался на своих ногах, Моцак обнял его и тихо проговорил:
— Это твое самое лучшее изобретение. Налет получился действительно массированный.
Каждый раз, когда Гриша сообщал Анне Вацлавовне какую-нибудь важную для партизан новость, ему приходили на память предсмертные слова комиссара Зайцева:
«Еще одного!»
И всегда казалось, что комиссар одобрительно улыбается и где-то себе записывает еще одно дело, совершенное музыкантом Григорием Круком для победы.
Сегодня Гриша предполагал, что вечером он узнает что-то особо важное. С утра еще хозяин предупредил: будет офицерский бал, на который придет и шеф гестапо Крафф. Оркестр увеличили до десяти человек. Не было лишь пианиста.
Грише впервые предстояло играть в таком большом оркестре. Он волновался: если что не так, сразу выгонят.
Только начали сыгрываться, вошел хозяин в сопровождении большого, крепко сложенного человека. Гриша сначала не обратил внимания на него. Но, увидев курившуюся трубку, узнал Ивана Петровича Волгина и еле сдержался, чтобы не окликнуть его. Перед мысленным взором Гриши промелькнула черная немецкая машина, увозившая Ивана Петровича. Грузовик с автоматчиками…
Вчера Анна Вацлавовна сообщила, что к ним придет на помощь Иван Петрович Волгин. Гриша был в недоумении от этой вести. Ждал этой встречи с нетерпением. Но ни за что бы не подумал, что Иван Петрович вот так запросто заявится с хозяином ресторана.
Курносый (так музыканты между собой звали хозяина) подошел к сцене и, кивнув на Волгина, сказал:
— Вот вам пианист. К восемнадцати ноль-ноль чтобы сыгрались.
Новичок поклонился. Не говоря ни слова, сел за рояль, моментально подстроился под оркестр и увлеченно заиграл.
«Откуда он? Как вырвался из лап фашистов? Почему пришел в самое пекло, где можно снова попасться?» — эти вопросы мучили Гришу так, что он часто сбивался.
Лишь в полдень хозяин разрешил сделать перерыв. Волгин тотчас вышел из помещения и не спеша направился в сквер. Гриша на почтительном расстоянии последовал за ним.
Увидев свободную скамью, Иван Петрович сел и, когда Гриша подошел к нему, похвалил:
— Молодец, Григорий! Хорошая у тебя выдержка. Так веди себя и в дальнейшем. Я понимаю, ты удивлен, как я сюда попал и зачем. Сейчас все объясню… Теперь мы будем заниматься одним и тем же делом.
Гриша сел и с нетерпением ждал объяснений Ивана Петровича. Но тот с объяснением почему-то не спешил. Начал расспрашивать о заработке, о питании, о том, где кто живет. И лишь когда почувствовал, что юноша успокоился, сказал все тем же ровным тоном, каким можно было, не привлекая к себе внимания, говорить все что угодно:
— Я от Александра Федоровича Моцака.
— Знаю, — кивнул Гриша.
— Надо и в дальнейшем держаться так, словно мы никогда раньше не знали друг друга.
— Я никак не могу успокоиться от радости, что вы остались живым, — сбивчиво говорил Гриша. — Я так испугался, увидев, что вас увозят фашисты. Ну, думаю, все! Расстреляют! И все, кто шел со мною, так решили.
Иван Петрович густо задымил трубкой, но лицо его оставалось спокойным.
«Где он меня видел? Кто еще был с ним?» — лихорадочно обдумывал он слова юноши.
— Вы меня тогда не узнали в толпе пленных…
— В толпе пленных? — невольно переспросил Волгин.
А Гриша продолжал:
— Да меня тогда и родная мать не узнала бы!
— Где это было?
— А сразу за Морочной. Через полмесяца после начала войны. Я ж с Александром Федоровичем попал в плен.
— Позволь, ты же не был военным!
— А мы с Александром Федоровичем добровольцами пошли в первый же день войны. А когда его тяжело ранило, попали в плен. Потом нас погнали в Картуз-Березу. И за Морочной я вас увидел. С проселка выскочила легковушка, за нею — грузовик. Вы сидели впереди бледный-бледный.
— Они ведь убили мою жену, едва ворвались во двор, — опустил голову Волгин, мысленно сопоставляя эти слова с тем, что он сказал о гибели своей жены Антону Миссюре. — Я тогда потерял надежду на спасение. Ты ж сам видел: сзади два фашиста и целый грузовик автоматчиков. — Иван Петрович вынул трубку изо рта и еще печальнее продолжал: — Кто-то донес, что меня оставили для организации партизанского отряда. Вот они и прикатили за мной целой оравой! Думали, что у меня там не меньше роты скрывалось!
— Ну а как же вы сумели вырваться?
Волгин тревожно глянул на часы:
— Перерыв наш кончился!
— Эх ты, уже тридцать минут мы тут, — встав, огорченно воскликнул Гриша. — Вот хозяин будет орать!
— Идем. О побеге я тебе расскажу в другой раз, — пообещал Волгин и, как бы между прочим, спросил, где живет связная, у него к ней поручение от начальника штаба.
Гриша рассказал.
У входа в ресторан Волгин остановился и сказал:
— Вы сыгрывайтесь, а я схожу квартиру подыщу, а то меня хозяин сгреб и сразу — за рояль.
Размашисто шагая по брусчатому тротуару, Волгин обдумывал разговор с Григорием Круком.
«Что делать с парнем? Он знает правду, хотя пока и не догадывается об этом. Работать с ним? А если его вдруг отзовут и он там проговорится? Видимо, нужно убрать его, пока не успел сообщить связной о моем приходе. Решено. Этого скрипача уберут сегодня же. А я буду действовать со связной. Дня через два пойду к ней и скажу, что парня в ресторане уже не застал, пусть запросит отряд, как мне действовать дальше». Быстро оглядевшись по сторонам, Волгин вошел в здание, где помещалось гестапо.
Когда зал был заполнен, к музыкантам подошел полковник, распоряжавшийся теперь вместо хозяина, и приказал сыграть «Deutschland, Deutschland über alles!»[12].
Гриша в тревоге оглянулся: знает ли Иван Петрович эту вещь? Тот сидел к нему боком и не заметил, что к нему обращаются, но сразу взял правильный аккорд. Гриша и удивился, и обрадовался, что Иван Петрович играл эту вещь не только правильно, но даже торжественно, с вдохновением.
«Наверно, его специально готовили, когда собирались послать сюда», — предположил Гриша.
Пока музыканты играли, полковник стоял рядом с ними и, в такт притопывая ногой, слегка помахивал пальцами, словно дирижируя.
— Гут! — сказал он, когда кончили играть. — Рояль зер гут! Парапанщик надо немношько нешней, тише. Не надо дикий бум-бум! Скрипка отшень хорош! Ви истин талянт, — обратился он к Грише. — Ви будешь учиться консерфаторий. Немецкий офицер умеет ценить истин талянт!
Вдруг открылась дверь и в зал вошел тучный человек в штатском черном костюме.
— Хайль Гитлер! — встав, как по команде, гаркнула сотня голосов.
Музыканты заиграли. А полковник быстро побежал навстречу гостю. Хмуро глядя себе под ноги, тот устало шел по голубой ковровой дорожке, протянутой через весь зал между двумя рядами столов. Под руку он небрежно вел полуобнаженную блондинку в пышном белом платье. Подойдя к своему столу, шеф колючим взглядом окинул музыкантов и еще больше нахмурился. Усевшись, он подозвал полковника.
Гриша поймал себя на том, что скрипка его молчит. Он заиграл, в то же время стараясь услышать, что будет говорить шеф гестапо. Заметив это, барабанщик, сидевший ближе к немцам, тоже стал прислушиваться и переводить Грише.
— Партизан! Я приказывал убрать.
— Я оставил его лишь на торжественную часть вечера, — оправдывался полковник.
Но шеф отвернулся и начал о чем-то говорить со своей дамой. Щелкнув каблуками, полковник быстро вышел.
Гриша понял, что надо немедленно бежать. Но как это сделать на глазах сотни фашистов?! У главного входа стоит часовой. За дверью, через которую Гриша вывел тогда Олесю, тоже автоматчик. На кухне еще есть дверь во двор. Но туда ушел полковник.
Не прекращая игру, Гриша подошел к Ивану Петровичу, чтобы посоветоваться. Но не успел он окликнуть Волгина, как из-за ширмы, за которой был буфет, вышли два гестаповца. Быстро поднявшись на эстраду, они подхватили скрипача под руки и почти понесли к выходу.
На улице было уже совершенно темно. У подъезда стояла машина. Втолкнув в нее музыканта, один гестаповец сел рядом и приказал шоферу:
— Во второй!
«Второй» — это корпус гестапо, где пытают и расстреливают. Из «второго» живыми не возвращаются.
Но что будет с Иваном Петровичем? Неужели схватят и его? А потом могут найти и Анну Вацлавовну и Олесю?
Что же случилось? Почему его схватили?
На закате Олеся не вытерпела мук голода и вышла из лесу на поле, где среди картофеля сочно зеленела грядка моркови. Из хаты, стоявшей в конце поля, ее не видно. Да хозяев Олеся и боялась меньше, чем самой себя, — впервые в жизни приходилось воровать. А самым страшным было то, что Анна Вацлавовна может прийти в условленное место как раз в этот момент и тут же уйти. Поэтому, нахватав большой пучок моркови, Олеся сразу же умчалась в лес. На ходу оскребла морковку одна о другую и сгрызла ее в один миг. Вернулась под старую приметную березу, где вот уже третий день безрезультатно ждала связную. Недалеко от березы журчал ручеек. Олеся сбегала, перемыла морковку и, вернувшись под березу, теперь уже не спеша начала есть.
Она питалась на хуторах, заходила под видом беженки, выпрашивала чего-нибудь и уходила. Чаще всего люди совали ей в сумку еду и просили поскорее уходить «от греха подальше». Немцы расстреляют всю семью, если узнают, что накормили советского человека. Были и такие, что, невзирая ни на что, приглашали в дом, кормили и только тогда отпускали.
Но последние три дня Олеся сидела как привязанная к березе, потому что связная не шла и не шла. И вот теперь, грызя морковку, Олеся думала и гадала о том, что же могло случиться в Бресте за эти дни…
Внезапно трижды ухнул филин. Олеся вздрогнула. Филин ухнул опять. Теперь только два раза. И наконец, тише, ухнул один раз.
Олеся трижды стукнула палкой о ствол березы. И тут же к ней подбежала запыхавшаяся Анна Вацлавовна.