Он повесил трубку, насвистывая. Он стал относиться к ней добрее, чем в первые дни, когда он только обдумывал поставленную перед ним задачу. Так как теперь он прекрасно понимал, что для нее, видимо, значили расположение и внимание Каупервуда. И к чему, вероятно, привела ее полная утрата всего этого. Он сам был подвержен перемене настроения, по причинам не очень отличающимся от тех, которые вводили в стресс и ее.
Прошлым вечером у Сабинала, когда Мэриголд и миссис Торн время от времени походя и хладнокровно исключали ее из своих разговоров, он отмечал потерянное и беспомощное выражение на ее лице. Это заставило его на несколько минут отвести ее от группы, чтобы сыграть в рулетку. Она, несомненно, обещала быть нелегкой протеже, но в этом и состояла его работа, а от ее успеха или неуспеха зависело его будущее.
Но боже мой, сказал он себе, ей нужно потерять как минимум фунтов двадцать. К тому же ей нужна правильная одежда и несколько привлекательных манер. Она слишком застенчивая. Ее нужно научить уважать себя, тогда и другие будут ее уважать. Если я не сумею сделать это для нее, то мне от нее будет больше вреда, чем пользы, выйду я из этого дела с деньгами или нет.
Он всегда яро боролся за то, что хотел получить, а потому решил предпринять срочные и энергичные действия. Понимая, что его собственная привлекательная внешность может вдохновить Эйлин, он предпринял максимум усилий, чтобы выглядеть наилучшим образом. Он улыбнулся, сравнивая себя с той фигурой, которую являл собой в Нью-Йорке шестью месяцами ранее. Розали Харриган, та несчастная комната, его безуспешные попытки найти работу.
Его апартаменты в Буа находились в нескольких минутах ходьбы от «Ритца», и он вышел из дома этим утром с видом всеобщего парижского любимца. Он перебирал в уме различных портных, парикмахеров, шляпниц, к услугам которых придется прибегнуть для преображения Эйлин. За углом располагался Клодель Ришар. Он отведет ее к Ришару и убедит того, чтобы он убедил ее: если она избавится от двадцати лишних фунтов, то он будет делать для нее костюмы, привлекающие внимание, и она первой будет их носить. Потом еще был Крауссмайер на бульваре Османа. По слухам, его обувь превосходила обувь всех других известных производителей. В этом Толлифер убедился лично. А на рю де-ля-Пэ было столько украшений, духов, драгоценностей! А какой salon de beauté[22] на улице Дюпон с Сарой Шиммель, главным авторитетом в этой области. Нужно сказать про нее Эйлин.
На балконе ресторана Наташи Лубовски, выходящем на парк напротив Нотр-Дама за чашкой кофе гляссе и яйцами суданофф[23] он прочел Эйлин лекцию о нынешних модах и вкусах. Слышала ли она, что Тереза Бьянка, испанская танцовщица, которая произвела настоящую сенсацию, носит туфли от Крауссмайера? А Франческа, младшая дочка герцога Толлера, одна из его клиенток? А слышала ли она, каких успехов в омоложении достигла Сара Шиммель? Он назвал ей с десяток примеров.
За этим последовал визит к Ришару, потом к Клауссмайеру и некоему Люти, новомодному изготовителю парфюмов, а закончились их визиты чаем у «Жерме». И в девять вечера в «Кафе де Пари» состоялся обед, на который пришли Рода Тейер, звезда американской оперетты, и ее спутник на нынешнее лето – бразилец Мелло Барриос, заместитель секретаря бразильского посольства. Еще одной гостьей была некая Мария Режтадт чешско-венгерского происхождения. В один из своих прежних приездов в Париж Толлифер познакомился с ней как с женой одного из тайных военных представителей Австрии во Франции. Недавно за ланчем в «Маргери» он снова увидел ее в обществе Сантоса Кастро, баритона французской оперы, который пел в паре с новой американской оперной звездой Мэри Гарден. Он узнал, что ее муж умер, и отметил, что она немного устала от Кастро. Если Толлифер свободен, сказала она, то она была бы рада снова его видеть. И поскольку ее настроения, а также природный ум и учтивая зрелость, казалось, больше отвечают вкусам Эйлин, чем повадки его молодых знакомых женщин, Толлифер сразу же принял решение представить ее Эйлин.
И когда их знакомство состоялось, Мэри Гарден произвела сильное впечатление на Эйлин. Мэри была привлекательна: высокая, с прямыми черными волосами и необычными серыми глазами, в тот день она надела вечернее платье, которое, казалось, представляло собой единое полотнище рубинового бархата, в которое она соблазнительным образом облачилась. Она не носила драгоценностей и волосы гладко зачесывала назад, убирая их с лица, чем резко отличалась от Эйлин. Судя по ее отношению к Кастро, он для нее не имел никакого особого значения, кроме, возможно, расчета на то, что появление с ним на публике могло привлечь к ней больше внимания. Она рассказала Эйлин и Толлиферу, что совсем недавно она с Кастро совершила поездку по Балканам, это признание – к тому же сделанное вскоре после того, как Толлифер сообщил Эйлин, что эта пара всего лишь добрые друзья – несколько шокировало Эйлин, поскольку она всегда и независимо от собственных грехов чтила условности, принятые в обществе. Но эта женщина была такой изысканной и уверенной в себе, что практически потешалась над требованиями хорошего тона.
– Видите ли, – сказала мадам Режтадт, рассказывая об этом путешествии, – на Востоке женщины – рабыни. Нет, правда, там свободны, кажется, одни цыгане, но они, конечно, не представлены в обществе. Жены большинства официальных лиц и знатных персон – настоящие рабыни, живут в страхе перед своими мужьями.
Эйлин слабо улыбалась, слушая это.
– Возможно, это справедливо не только для одного Востока, – сказала она.
На лице мадам Режтадт появилась умудренная улыбка.
– Да, – сказала она, – конечно. У нас здесь тоже есть рабыни, и в Омеррике тоже, йес? – Она продемонстрировала свои ровные белые зубы.
Эйлин рассмеялась, подумав о своем эмоциональном рабстве у Каупервуда. Как получается, что такая вот женщина может быть полностью эмансипирована, может не интересоваться мужчинами, ну или не в такой степени и не столь мучительно, тогда как она, Эйлин… Ей сразу же захотелось узнать мадам Режтадт поближе, может быть, в результате общения заразиться ее эмоциональным спокойствием и небрежением к общественной морали.
Странным образом мадам Режтадт демонстрировала более чем вежливый интерес по отношению к Эйлин. Она спросила Эйлин о ее жизни в Америке. Давно ли она в Париже? Где остановилась? Она предложила встретиться за ланчем, скажем, завтра, и Эйлин с живостью согласилась на это предложение.
И в то же время ее голова шла кругом от всех практических поворотов этого дня и участия в них Толлифера. Потому что ей с неприкрытой прямотой и приятной уклончивостью указали на ее недостатки, однако в то же время дали понять, что существуют средства для выправления ситуации. Есть доктор, есть массажист, есть диета и новый метод лицевого массажа. Она должна измениться. И Толлифер поможет ей в этом. Но с какой целью? И ради чего? Он явно не пытался фамильярничать с ней. Отношения между ними были чисто платонические. Она была озадачена. Но в то же время – а какая разница? Каупервуда она больше не интересует, а потому должна найти какой-то способ жить дальше.
Вернувшись к себе в отель, Эйлин ощутила неожиданное и мучительное желание близости с каким-нибудь одним человеком в целом мире, с человеком, которому она могла бы рассказать обо всех своих бедах, с которым она могла бы расслабиться и быть самой собой. Ей бы хотелось иметь друга, чьей критики не нужно было бы бояться, кому она могла бы довериться. Она увидела что-то в Марии Режтадт, когда они обменялись рукопожатием на прощанье, Эйлин тогда вдруг почувствовала, что она может обрести в Марии такого друга или по меньшей мере его подобие.
Но те десять дней, которые она собиралась провести в Париже, прошли довольно быстро. И когда они прошли, она еще ни в коем случае не была готова возвращаться в Лондон. Потому что, как она вдруг почувствовала, Толлифер с его советами и армией умелых работников запустил кампанию, которая означала физические, а также эстетические улучшения, и на эту кампанию требовалось время, и она могла даже привести к тому, что отношение Каупервуда к ней изменится. Она теперь убеждала себя, что еще не стара, и теперь, когда он вовлечен в эту всепоглощающую коммерческую борьбу, он, может быть, будет готов принять ее на основе прежней привязанности, а может быть, и чувственности. Она воображала, что ему в Англии потребуется стабилизация его места в обществе, и он, возможно, сочтет разумным, а также целесообразным чаще жить с ней под одной крышей, сделать более открытой и публичной семейную сторону своей жизни и получать от этого удовлетворение.
И теперь она принялась усердно разглядывать себя в зеркале, ретиво соблюдать диетические предписания и косметические инструкции, ежедневно получаемые от Сары Шиммель. Она начала признавать действенность уникальных костюмов, которые выбирались для нее. И потому очень скоро, обретя уверенность в себе и соответственно самообладание, она стала постоянно думать о Каупервуде, с радостью предвкушала встречу с ним, его удивление и, как она надеялась, удовольствие, когда он снова увидит ее. По этой причине она решила остаться в Париже до того времени, пока не потеряет не меньше двадцати фунтов и тогда сможет носить творения мсье Ришара, которые с таким энтузиазмом готовились для нее. А еще она горела желанием опробовать новые прически, которые ей предлагал ее парикмахер. Ах, только бы все эти ее труды не прошли даром!
Она написала Каупервуду, что ее пребывание в Париже оказалось таким интересным – спасибо мистеру Толлиферу, – что она остается еще на три-четыре недели. «Хоть раз в жизни, – добавила она не без шутливости, – я прекрасно обхожусь без тебя и окружена заботами».
Это письмо странным образом опечалило Каупервуда. Ведь это он все так ловко устроил. И в то же время в его голове мелькнула мысль, что и Бернис приняла участие в этом. Ведь идея-то принадлежала ей, а он ухватился за нее как за единственный способ обрести счастье с Бернис, и вот оно случилось. И все же какой нужно иметь разум, чтобы сплести все так складно и безжалостно? Не будет ли когда-нибудь что-то подобное использовано против него? И что тогда – ведь он так любит ее? Эта мысль не давала ему покоя. Чтобы выкинуть ее из головы, он убедил себя в том, что всегда справлялся со всеми трудностями в своей жизни, придет время – справится и с этой.